Сергей Лукницкий - Бином Всевышнего Страница 5

Перед ним стояло готовое к услугам, глубокое кресло, но дядюшка предпочёл жесткий стул.

- Милый мой, - сказал он, - я пожаловал к тебе сегодня и оторвал тебя от твоей работы по исключительно важному делу. Ты же понимаешь, что за пустяком я тебя пригласил бы к себе, но, - он не улыбнулся и сделал паузу, - я хочу поговорить с тобой здесь, у тебя, ибо настало время мне рассказать тебе одну невероятную вещь. Будь, пожалуйста, внимательным, я прошу тебя отложить даже все дела и мысли, какие бы они ни были сладостные, ибо то, что ты сейчас услышишь, того стоит.

Я приготовился внимательно слушать, а перед разговором предложил ему стопочку хорошей русской водки, но он отказался и от нее, и от кофе. Курить при нем я себе не позволял, и поэтому сидел перед ним тоже на стуле, хотя предпочитаю обычно кресло, радуясь тому, что успел хоть прилично одеться. Дело в том, что принимать столь роскошного господина пусть не в растерзанном, но даже в домашнем виде было бы просто неприлично.

- То, что я тебе сейчас расскажу, отнюдь не сентенция слабоумного старика, - предупредил меня Кирилл Николаевич, - старика, которому давно пора разговаривать с Богом. Нет, но то, что я тебе сейчас скажу - плод моих почти семидесятилетних изысканий и размышлений, и поэтому не удивляйся, пожалуйста, тому, что ты теперь услышишь. Хотя, может быть, именно удивление и есть та защитная реакция, которая тебе поможет.

- Дело в том, что в восемнадцатом году этого столетия, в день двадцать пятого января, ты, конечно, не знаешь историю, потому что ты филолог, а я знаю, потому что тем ученым, которые занимаются техникой, биологией, математикой и физикой, обязательно надо изучать историю, - уколол он меня, и, хитро прищурившись, продолжил, - потому что история - это всего лишь одна из версий нашего пространственновременного соответствия

Так вот, - он посерьезнел, - двадцать пятого января восемнадцатого года большевики во главе с Лениным (ну про них ты, я надеюсь, слышал) подписали указ об изменении времени, и в России, начиная с первого февраля тысяча девятьсот восемнадцатого и по тринадцатое февраля восемнадцатого же, были пропущены дни. Тебе это известно?

Мне этого известно не было. Признаться, я к истории относился весьма поверхностно, предпочитая стряпать исторические романы, где все можно под сочинить и придумать, но тут же я горячо пообещал любимому дядюшке исправиться.

- Но зато тебе, вероятно, известно о том, что войска Антанты не победили восставшую мужиковствующую Россию, - и он снова хитро на меня посмотрел.

- Что вы имеете в виду? - почтительно склонив голову, спросил я.

- Я имею в виду только то, что если бы тогда, в восемнадцатом, Ульянов, он же Ленин - главный большевик не был казнен, то история была бы изменена и двигалась по совершенно иному руслу. Ты только представь себе, это была бы страна террора, это была бы страна войн, это была бы страна несправедливости и крови. Ты слышал такую фамилию Адольф Гитлер?

Признаться, я не слышал про нее и промолчал, но дядюшка, упоенный своим выстраданным, по-видимому, монологом продолжал:

- Адольф Гитлер - это главарь германского фашизма. В энциклопедии он, конечно, упоминается, но та локальная война, которая продолжалась шесть часов, могла бы развернуться в четыре года кровопролитных сражений только на территории твоей страны. Россия потеряла бы около сорока миллионов жизней, если бы в тысяча девятьсот сорок первом году (я так посчитал и, может быть, ошибся), он напал бы на Россию.

Все, что говорил дядюшка, было столь же невероятно, сколько и интересно, но напоминало фантастический роман, к коим я привык, потому что сам, как вы знаете, грешил сидением за столом перед стопкой чистой бумаги. И просто стопкой...

В этот момент дядюшка замолчал. Он взял свой зонт, и опершись на него обеими руками, так что стали хорошо видны его холеные пальцы и ногти, чуть-чуть склонился, хотя вообще-то он сидел ровно, и продолжал.

- А можно я запишу эту вашу речь на магнитофон, - попросил я, - иной раз нужен хороший монолог для романа...

- Это как тебе будет угодно, - ответствовал мой почтенный родственник, - но только ведь магнитофон имеет одно свойство: он запишет мой голос, мои интонации, и это, может быть, будет полезно когда-то и для кого-то, но ты по лености своей, я знаю, будешь откладывать эту пленку, откладывать, потом потеряешь, лучше ты меня послушай.

И я принялся его слушать, подчинившись. Но как всякий непоседа, я не мог это делать спокойно, я должен был что-то готовить, сооружать.

В конце концов моя нервозность вылилась в сервированный кабинетный столик с двумя крошечными чашечками кофе и тостами, которые ни я, ни дядюшка не любили.

Кирилл Николаевич уважил меня, молча, маленькими глотками выпил свой кофе, поставил чашку на столик и, прикрыв на минуту глаза, стал говорить дальше.

- Ну, кто такой Ульянов, мы с тобой выяснили, а вот кто такой я, мне хотелось бы тебе поведать. Ты прекрасно знаешь, что в течение всей своей жизни я открыл множество всего того, что человечеству будет доступно лет через сто, а может быть, и двести. Это не похвальбы старика, отходящего в иной мир. Ты помнишь русскую поговорку: "На ловца и зверь бежит"? Так вот я всегда так или иначе занимался изучением пространственно-временного соотношения и, представь себе, не изобрел, не построил тот аппарат, который фантасты твоего типа называют "машиной времени", я обнаружил эту машину времени в собственной квартире.

Конечно, после такого вот заявления мне ничего не оставалось, как разинуть рот, но Кирилл Николаевич открыл глаза и так, словно только что сообщил о чем-то обыденном, продолжил:

- Представь себе, однажды ночью мне не спалось, я обнаружил в комнате странное свечение, льющееся из окна, и увидел, что луч из окна касается крышки нашего старинного бюро. Ты помнишь его, конечно, - оно когда-то стояло в кабинете твоего отца.

Я кивнул головой.

- Так вот, это бюро и есть машина времени, вернее, не само оно, а крышка от него. Светящийся луч уперся в ту ночь в крышку этого бюро, сделал ее на миг прозрачной, и я обнаружил в ней полость. Как всякий любопытный человек, я дождался утра, ты же знаешь, что я достаточно сдержан, чтобы не броситься делать эксперимент до того, как я обдумал все досконально. Утром я вооружился отверткой, но винтов в то время, когда это бюро создавалось, а было это в конце позапрошлого века, не существовало, так вот отверткой я аккуратно поддел слой дерева и обнаружил, что бы ты думал, я там обнаружил?

Я не знал что, но на всякий случай предположил уже сказанное.

- Полость? - напомнил я дядюшке.

- Да, это была полость в виде креста. И представь себе, что когда я стал в лупу рассматривать края этой полости, то обнаружил, что они начинены несметным количеством контактов. После этого я уже не раздумывал, взял свои инструменты и разобрал крышку бюро. Да-да. Крышка бюро была начинена самой современной электроникой, настолько современной, что значение некоторых узлов и микропередатчиков я не понял и представления не имею, для чего они служат. И вообще почему это все оказалось в крышке бюро? Оно ведь было сделано, как я уже позволил себе заметить, и ты сам это знаешь, двести лет назад. Ну, может быть, я так подумал сперва, это чей-то розыгрыш, в конце концов бюро не раз болталось от отца к сыну, от деда к внуку, и кто-то, может быть, устроил там маленькую лабораторию по ремонту видео или электронной техники.

Это исключено, - провозгласил вдруг дядюшка, - потому что я тотчас же вызвал экспертов, и они мне с вероятностью до одной десятитысячной определили, что крышка бюро была до моего вмешательства отверткой цельной и не вскрывалась с момента создания этого весьма важного предмета кабинета... позапрошлого века, - добавил он, мельком взглянув на выглядящий убого современный (с ксероксом, принтером, факсом и пр.) стол в моем кабинете.

- В таком случае я внимательно вас слушаю, - сказал я возбужденно, как сказал бы любой писатель на моем месте. И действительно стал слушать, как говорят французы, в четыре уха.

Дядюшка взглянул на меня так, как смотрят на незнакомый звуковой раздражитель.

Он говорил веско, но достаточно медленно, сыпал по привычке французскими фразами, иногда что-то вспоминал из латыни, но всю эту его тираду, хотя она и весьма легко переводилась, я произносить не буду, потому что она отдаляет нас от сути вопроса. А суть вопроса заключалась вот в чем:

- Вы, наверное, установили, что за крест вставлялся в эту полость, спросил я, наивно, давая понять, что запомнил все от слова до слова.

- Я не только установил это, я этот крест нашел!.. И этот крест, между прочим, хранился в квартире твоей матушки с того самого дня, как она стала женой известного тебе доктора Черви. Среди прочих вещей он привез этот крест из Италии и подарил твоей матушке. Всю жизнь он считал его безделицей.

Дядюшка сделал паузу: