Добрые люди - Сергей Степанов Страница 5

Подвезя её к дому, он спросил:

– Ну скажи мне, ты что – так перенервничала? – В его глазах дрожала искренняя забота.

– Дя-а уж… – Вдруг вырвалось из неё так резко и так противно, что слова не нашли себе продолжения, и ей самой сразу же захотелось, чтобы этого не было.

– Ну извини меня, пожалуйста, а? – попросил он.

Какое-то время Лена молчала, едва заметно порываясь то к двери, то к нему.

– Ну, пока, – наконец сами собой произнесли губки.

Она вылезла из машины и торопливо поковыляла к своей лестнице, не поблагодарив.

ПОБЕГ

Лёгкая ритмичная музыка свежестью наполняла его и выплёскивалась наружу. Она прокатывалась по просторам рядов, поднималась по стволам стеллажей, шелестела под потолком, порождая клубы довольного тумана, волнами ниспадавшего на гипермаркет. Соединителей подходящего цвета не было (у него с собой был обрезок плинтуса), и он примерял соединитель похожего цвета, но другой марки. Отодвинув получившуюся конструкцию от глаз, Андрей покачал головой. Деталь от другой фирмы совсем не подходила к его плинтусам, вставала с щелью, да и не держала бы. Глупость. Он бросил пластиковый кусочек обратно и задумчиво пошёл в глубь полок, кончиками пальцев докасаясь пакетиков и коробочек, словно колосков тимофейки. Искать другую стоянку было уже поздно. Он вдруг почувствовал, насколько голоден. Не ел почти десять часов.

В ответственных переходах, бывало, не ел сутками. Однажды зимой они шли по Ладоге. До Валаама рассчитывали дойти часов за пять и, по молодой глупи, с собой каждый взял только по термосу, паре батончиков, ну и НЗ, конечно. Ровно на середине пути подпрыгнула метель. Она била то в лицо, то в спину, безо всякого ритма. Снег выцарапывал глаза, а лыжи катились назад, несмотря на смазку. Они решили пережидать в палатке, но, когда через двенадцать часов кончился сухой спирт и встал вопрос о выживании, им пришлось подниматься и идти дальше. Это была одна из тех ошибок, о которых из чужого опыта узнать практически невозможно. Потому что не у кого. Свежие, они наверняка побороли бы эту вьюгу за три-четыре часа. Усталые, голодные и замороженные, они шли в два раза дольше. Один раз он обернулся и не увидел Лёху. Чётко помнил, что не испытал ничего, никаких эмоций. Просто развернулся и пошёл по своим следам. Лёха медленными, чужими движениями двух стержней, которые были руками, пытался поставить палатку. Андрей молча ударил его по спине лыжной палкой, потом ещё раз. Палатка вырвалась и мгновенно исчезла в круговерти. Друг посмотрел на него так, что Андрей опустил голову перед ударом, но Лёха, ни слова не говоря, надел лыжи и поплёлся вперёд. Андрей пошёл за ним. Пуховки спасли их тогда от обморожения, а Андрей понял, зачем нужна борода – на щеках и скулах осталась память рубцов. Только через месяц где-то он начал жалеть, что не сфотографировал этот вид. Когда вдруг, сразу, так же, как она началась, метель упала на лёд, сверху очутилось солнце и, как ни в чём не бывало, зарезвилось на голубых куполах собора, позвавшего их назад из бескрайнего белоснежного простора, в который они ушли уже на добрый километр. Тогда был пост, и они, чуть вернувшись из чёрного сна, отстояли заутреню вместе с серьёзными тихими людьми.

Решение было элементарным. Он подобрал соединители и уголки той же фирмы, но более тёмные. Под цвет пола. Смотрелось даже солиднее, чем с оригинальными. Он порадовался работоспособности своего разума. С улыбкой, блестящей из глубины глаз, заскочил ещё на одну полянку, чтобы взять саморезы подлиннее – бетон понизу крошился, и короткие вылетали сразу.

На завтра был запланирован перевал. Поцапались с родителями и решили не дожидаться окончания ремонта. Оставалась мелочь. Из основного: поставить вот плинтусы, повесить пару светильников, установить розетки. И недавно безликая строительским ремонтом однушка, или «адфуфка», как прикольно шепелявил Кирюха, становилась их родным домом на годы вперёд. Сантехника уже висела на своих местах, кухонька, икеевская своей простотой, но любовно собранная каждым винтиком, – тоже. Перевезти надо было только двухэтажную детскую кроватку да кое-какую посуду с одежонкой. Он улыбнулся. У их семьи, несмотря на близость оловянного юбилея, почти ничего не было.

Желудок протяжно заурчал, хотя нет, скорее заблеял, когда показалась очередь. Но Андрей даже не подумал прислушиваться к этой мямле. Финишная ленточка ремонта уже зеленела опушкой новой жизни. Разве могли пятнадцать жалких минут в этом болотце повредить его уверенности? Он нажал зелёную кнопочку и прижал к уху вибрировавший телефон.

«Да, любимая, – сказал он, улыбаясь. – Да, уже почти… Ага… Папа такой голодный, просто ужас… Спасибо, Веточка… А будет только картошка с мясом?» Он ещё раз, теперь хитро, улыбнулся, положив трубку в карман. Женщина, стоявшая перед ним в очереди, незаметно осмотрела его, сделав вид, что копается в сумке.

Прошло уже почти два месяца с тех пор, как они оживили гулкое чрево квартиры своими голосами. Это был их второй визит после подписания акта. Андрей бросил на пол в комнате свёрток полиэтилена, а Верка отнесла на кухню пакет с валиками, кистями и красочными банками. Однозначно было решено все перекрашивать и переклеивать, оставив от строителей только плитку в ванной – новую было не потянуть. Он уже прочитал, как (как два пальца) укладывается ламинат вместо линолеума, она – когда-то помогала родителям клеить обои… Он стоял уперев руки в бока, глядел в окно и улыбался незнамо чему, когда она подошла к нему сзади, обняла, тяжело дыша, как обнимала когда-то, и стала, не разрешая руками обернуться, расстёгивать и снимать с себя и с него… Когда они ушли поздним вечером, вздыбленный полиэтилен всё ещё пенно бурлил посреди комнаты, расплескивая безумный рисунок ступней по запылённой поверхности пола.

* * *

Вера положила трубку на холодильник. Его игривость остро порезала. Даже не порезала, а проколола! Она машинально домывала посуду и чувствовала, вернее, доподлинно знала. Несмотря на спокойный день, спокойный вечер, близость переезда, который означал исполнение её долгожданной мечты, она не чувствовала ни лучика. Скорее, наоборот, плотный чёрный квадрат удерживался ниточкой на самой границе зрения, и стоило сделать неверное движение в очередной безуспешной попытке разглядеть его сущность, как она, эта тоненькая нить, могла оборваться под неумолимой тяжестью, и Вера была бы раздавлена. Она подошла к шкафчику, взяла ещё таблетку успокоительного.

Время, когда в их жизни появилась Валька, вспоминалось как солнце, как свет после тёмной ночи, озаряющий путь не