Якоб Штелин - Подлинные анекдоты из жизни Петра Великого слышанные от знатных особ в Москве и Санкт-Петербурге Страница 50

Правосудие в делах каждого, без различия степени оказываемое, говорит один писатель, есть основание верности и послушания подданных.

14. О табаке

По невежеству тогдашнего времени верили всяким бредням; явилась книга, сказывают, с греческаго на славянский язык переведенная, в которой табак назван проклятым и богомерзким, а употребление его грехом смертным; вследствие сего учинено было от Патриарха запрещение употреблять табак, что и указом царя Михаила Феодоровича в 1634 году подтверждено, с предписанием строгого наказания преступникам оного; а по четырнадцати летах указ сей внесен без отмены и в Уложение. Петр Великий, стараясь истребить из мнения народа своего древние суеверия и предрассудки, вместо них не вводил ничего бесполезного, и позволив англичанам ввозить табак в Россию, к употреблению его подданных своих не понуждал; законов отца своего не нарушал и не порицал, но силе его от действия ослабеть безмолвным образом попустить благоволил. Табак нечувствительно стал входить в употребление. Видя это, Патриарх и клир церковный упомянутое проклятие табаку и употребляющим оный возобновили; однако ж привычка некоторых к табаку тем не унялась. Когда же монарх, по выезде своем из чужих краев отдал продажу оного в Москве одному купцу на откуп, за 15 000 рублей в год: то Патриарх сего откупщика со всем его домом отлучил от церкви. Как же в сем случае поступил великий государь? Не употребляя власти своей, и не отменяя закона отца своего, сумел он уговорить Патриарха к перемене его мыслей, представив ему, что употребление табаку попущено в России для иностранцов, приезжающих и живущих в ней, и ничего запретить им не можно; а привычка у них к оному так велика, что, если запретить употребление его, то значит оное будет запретить въезд их в Россию, и проч. И так Патриарх снял святительскую клятву свою с помянутого дома невинного откупщика.

О сем самые иностранцы писали, и в Лейпцигских Деяниях ученых сие видеть можно.

15. Происшествие об украденном кувке, во время пребывания его величества у иностраннаго купца

Известно из Истории Петра Великого, что его величество крайне обласкивал приезжавших в Россию купцов иностранных; не редко посещал их в Немецкой слободе, приезжая к ним на пиршества и ужины. Особливо любил он Голландцев: Бранта, Лювса, Гутфеля и Гоппа. Желая вложить склонность к ним и к их обхождениям, в невесток и сестер своих, привозил иногда и их на таковые вечеринки.

В одно время Монарх пригласил с собою старшую невестку свою, царицу Марфу Матвеевну к Гоппу в собрание. Его величество имел привычку пить из одного кубка, или стакана; и иностранцы зная сие, поставили пред ним обыкновенно один, из коего он в каждой приезд свой пивал. У Гоппа был для его величества. К сему был назначен один серебряный кубок с крышкою, весьма искусной работы.

После ужина продолжались разные забавы, как то: музыка, танцы, и проч. Монарх, захотев пить, попросил меду; но видя, что ему не подают оного, сказал хозяину: если весь мед изошел у тебя, так вели подать полпива[155]. Тот ответствовал, что мед есть, но кубка того, из коего ваше величество жалуете пить, не могут отыскать, и сказывают-де, что во время уборки со стола пропал он. «Поэтому, – сказал Государь, – его украли, и вору должно быть в доме. Я, – примолвил Монарх, – его найду», и тотчас приказав запереть ворота дома, и никого не выпускать из него, и а также из покоев на двор; вышел сам, велел всем людям бывшим на дворе предстать пред собой, спрашивал у каждого не выходил ли кто из покоев на двор после стола? Один из них сказал, что видел выходящего к царицыной карете пажа ея величества. Паж сей был Юрлов. Монарх пошел к сей карете, осмотрел все в ней, и нашел тот кубок.

Все сие происходило без шуму, и Царица ничего того и не приметила, меньше же еще, чтобы кто-то из её людей мог сделать что-либо непристойное. Сим всё дело и кончилось; и Монарх казался по-прежнему спокоен; но при разъезде распростившись с хозяином и гостями, подойдя к невестке своей, потихоньку сказал ей: завтра поутру в восемь часов пришлите ко мне пажа вашего Юрлова, которому нечто надобно приказать.

Царица, по прибытии в комнаты свои, призвала к себе сего пажа, спрашивала у него, не сделал ли он в доме Гопповом чего непристойного; ибо Государь велел тебя завтра прислать к себе, чего никогда прежде не бывало. Тот, упав к ногам её признался в краже кубка, и что сам Государь нашел оный в карете её, где он его спрятал. «Что ты сделал проклятый? – сказала Царица, – Ведь Государь засечёт тебя, или навечно запишет в матросы, или по крайней мере, в солдаты». Слезы, страх и раскаяние сего пажа привели в такую жалость добросердечную Царицу, что она, дав ему. несколько червонных, велела спасаться, как он знает. Виноватый тою же ночью выбрался из Москвы, и ушел, как было после узнано, в Вологду.

Монарх поутру не видя в назначенной от него час Юрлова, послал за ним к царице; но сия ответствовала, что не могла его сыскать. Его величество, увидясь с нею, открыл ей, что сей молодой человек сделал ей и всему двору нашему позор, украв у Гоппа кубок, и должно его за столь постыдное воровство наказать; а без того может остаться он навсегда бездельником и негодным ни к какой должности. Невестка сия призналась также, что сие уже она ведает от него самого, но что слезы и раскаяние его убедили ее отпустить его, и что она не знает, куда он ушел. Монарх сделав ей довольно чувствительной за сие выговор, сказал, что жалость её погубила его, а можно бы сего молодого и проворного детину еще исправить и употребить со временем в какое-либо полезное служение.[156]

16. Грубость Воронежских граждан, тронувшая чувствительно государя

Ежели мы видели выше (12 Анекдот) описанную грубость знатного дворянства, то какая уже должна быть она в нижнем звании людей, а паче отдаленных от столицы?

Сему доказательство представляет следующий Анекдот. Великий Государь, устроя в Воронеже корабельную верфь, многократно приезживал в город сей. В великой пост потребовал его величество кислой капусты; послал он было за оною к членам Магистратским, состоявшим из тамошнего купечества; но сии, будучи тогда в собрании, посоветовались о том и заключили: что, если один раз дадим требуемой капусты, то уже и всегда не только к Государю, но и ко всем при нем находящимся отпускать ее будем принуждены; а чрез то и у самих нас скоро в оной последует недостаток. И так рассудии они отказать в оной, что будто бы нет её у них нету. Монарх ведал, что сие происходит от одного грубого их воспитания, не огорчился на них, но почувствовал только крайнее сожаление о такой их грубости. Он послал одного из денщиков своих осмотреть у самих тех членов ледники; сей нашел в них целые чаны оной. Великий Государь, призвав их к себе, с отеческою милостью представляет их глупость и грубость, что они Государю своему, пекущемуся об их благосостоянии отказывают в незначущей малости, имея оной у себя с излишеством. Не могли они не почувствовать и милости его и своего непростительного проступка в отказе капусты; упав к ногам его со слезами, просили в том его прощения. Монарх, сделав им еще увещание, прощает их, пригрозив однако же, что если они впредь подобное сему учинят, то страшились бы гнева его.

17. Князь Меншиков выбривает бороды сим членам и одевает их в немецкое платье, к великому удовольствию государя.

Суеверие в то время столько владычествовало над умами, что самое, так сказать, ничтожное представлялось грехом смертным, как-то: бритье бороды, покрой платья, не сообразного с платьем предков их; самых членов Магистратских в помянутом городе никак не мог уговорить Государь, обрить бороды и переменить платье.

Они хотели лучше платить штраф и нести гнев его, нежели согласишься на такое, по мнению их, преступление. И хотя сие прискорбно было его величеству: но он не хотел принудить их к тому властью, а ожидал того от времени и от воспитания детей их.

Князь Меншиков, желая угодить Государю, изготовив для всех сих членов магистратских немецкое платье, даже до рубашек. Накануне праздника Пасхи, пред самою уже заутренею, призвал их всех к себе, и объявил им, будто бы именной его величества указ, чтоб они тотчас или обрили бороды и оделись в Немецкое платье, или бы готовились в ссылку в Сибирь, указав им на приготовленныя уже к тому и подводы; и что не допустит он их даже проститься с женами и семейством их, но тот же час увезут их, ежели они явятся ослушными указу.

Поднялся плач, рыдание и вопль. Бедные сии люди упали к ногам его, просили милости и заступления у государя, говоря при этом, что они готовы все сделать, нежели растлить (как они говорили) образ божий, и что лучше согласятся потерять головы, нежели бороды и проч. «Голов вы не потеряете», – ответствовал князь; но он не смеет просить Государя о перемене своего указа, – и так должны вы сейчас садишься в кибитки». При сем слове по приказу его вошли солдаты и готовились вести их к кибиткам. Предрассудок был столь силен, что они с плачем и рыданием согласились лучше ехать в заточение, нежели лишиться бород; но как однако же повели их из покоев на двор, то один из них, который был помоложе, любя свою жену, при пролитии горьких слез перекрестяся, сказал: «Буди воля Божия!» – и согласился на обритие бороды. Тотчас обрили ему оную, что видя и все другие, тем же сожалением о женах, детях и домах своих будучи тронуты, один за другим согласились последовать примеру товарища своего; и так были они обриты и наряжены в немецкое платье. Князь, видя однако же неутешно их плачущих, утешал их, говоря, что нет в том никакого греха, когда волосы будут обрезаны; но в том грех, если будут заповеди Христовы и Апостольския не сохранены, а одна из заповедей сих поучает, что противляющиеся предержащей власти противятся повелению Божию: несть бо власти, аще не от Бога.