Николай Наседкин - Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве) Страница 53

Современный японский достоевсковед Кэнноскэ Накамура, к примеру, объясняет это своего рода вампиризмом: "В качестве одной из таких сил, обещающих возращение мужчины от смерти к жизни, выступает молодая девушка, таящая в себе сексуальную привлекательность. (...) Похоже, Достоевский в середине жизни явно почувствовал, что молодая, полная жизненных сил женщина способна рассеять страх смерти, растущий в нём из самой основы его существа..."151 А наш старый знакомец Марк Слоним выдвинул гипотезу, что Достоевский испытывал тяготение к молоденьким девушкам по контрасту с Марией Дмитриевной, которая "была лишь на четыре года моложе его"152. Сразу придётся поправить: первая жена была моложе Фёдора Михайловича всё же на целых семь лет (родилась в 1828 году), так что за пожилую женщину он вряд ли её когда-нибудь считал. Придётся и уточнить: контраст между Марией Дмитриевной и (в первую и главную очередь) Аполлинарией, скорее всего, был, только и не столько по возрастному признаку. Кэнноскэ Накамура свои рассуждения о "вампиризме" иллюстрирует главным образом анализом взаимоотношений Достоевского с Сусловой. Но ещё и А. С. Долинин в предисловии к первой публикации повести Сусловой "Чужая и свой" предположил жизненную реальность-достоверность сцены, когда герой (Достоевский) признаётся, что "под влиянием так близко подошедшего к нему молодого прекрасного существа в нём воскресла вера и ?остаток прежних сил?"153.

Как видим, биографы Достоевского ходят вокруг да около проблемы и никак до конца не сформулируют её суть. Может быть, были во влечении-интересе автора "Села Степанчикова" к юным девушкам элементы и "вампиризма", и "педофилии" (это тоже - из Накамуры), и "возрастного контраста", но главное всё-таки состоит в следующем: Аполлинария стала первой настоящей любовью Достоевского. Именно с нею он испытал (пусть на короткое время) полное триединство влечения, кое и есть доподлинная любовь - влечение умов, влечение душ и влечение тел. И это, действительно, было поразительным контрастом в сравнении с семейной жизнью: с Марией Дмитриевной у них имелось, разве что, влечение душ, да и то возникшее под влиянием внешних жизненных обстоятельств и со временем сошедшее на нет.

Как это всегда и бывает в подобных случаях, женщина, с которой мужчина испытал настоящую любовь, стала-сделалась для него мерилом, эталоном, образцом, идеалом, и схожесть-родственность с нею он начинает искать-высматривать во всех других... Да, и в Анне Корвин-Круковской, и в Марии Иванчиной-Писаревой и, наконец, в Анне Сниткиной Фёдор Михайлович искал-угадывал ту 20-летнюю Полину Суслову, которая обожгла его раз и навсегда, или, выражаясь его же языком, - ушибла. С Корвин-Круковской и Иванчиной-Писаревой (у обеих двойные фамилии!) жениховство Достоевского имело, можно сказать, случайный характер. А вот его предложения Сусловой и Сниткиной (у обеих фамилии на "С"!) - это более чем серьёзно.

Не будем углубляться в исследования таинственных совпадений-перекличек в фамилиях невест, разговор об Анне Григорьевне у нас ещё впереди, а вот к Аполлинарии Прокофьевне придётся ещё раз вернуться. Потому что пора уже раскрыть "Преступление и наказание" и перечитать роман как бы сквозь призму темы нашего исследования. А как уже упоминалось, Суслова послужила прототипом одной из центральных героинь этого произведения - Авдотьи Романовны Раскольниковой.

Об этом и речь.

2

Мы уже видели Аполлинарию Суслову в роли Полины, читая роман "Игрок".

Реальные жизненные автобиографические коллизии, положенные автором в основу её взаимоотношений с Игроком, не вызывают сомнения. Как мы помним, от этих взаимоотношений Алексей Иванович в романе периодически оказывался на грани самоубийства - то и дело грозился-намеревался броситься с высоты в пропасть... Тот прототипный герой Достоевского остался самоубийцей лишь потенциальным - физически он остаётся жить, самоубиваясь лишь нравственно...

На страницах "Преступления и наказания" впервые в мире Достоевского появляется настоящий, безусловный и, так сказать, логический самоубийца продумавший самоубийство, подготовивший его, обосновавший и совершивший. Это - Аркадий Иванович Свидригайлов. Авдотья же Романовна Раскольникова имеет самое непосредственное отношение к его добровольному уходу из жизни.

В своём печально известном письме к Л. Н. Толстому "иудушка" Страхов, в частности, писал о покойном Достоевском: "Заметьте при этом, что при животном сладострастии у него не было никакого вкуса, никакого чувства женской красоты и прелести. Это видно в его романах. Лица, наиболее на него похожие, - это герой "Записок из подполья", Свидригайлов в "Преступлении и наказании" и Ставрогин в "Бесах"..."154 Насчёт женских образов в мире Достоевского почти что великий критик, ослеплённый обидой, явно несправедлив: уж героини, прототипом которых послужила Аполлинария Суслова, - безусловно обладают "женской красотой и прелестью", в том числе и Авдотья Раскольникова. А что касается сладострастных якобы двойников Достоевского в его произведениях, то "втайне сладострастный продажный пакостник и семинарист" (портрет-характеристика Страхова в рабочей тетради Фёдора Михайловича, ставшая Николаю Николаевичу известной) в порыве обиды и гнева забыл приплюсовать-причислить в этот ряд ещё и князя Валковского, и Версилова, и Тоцкого, и тёзку писателя - Фёдора Павловича Карамазова...

Впрочем, Бог с ним, со Страховым, с его обидами и мстительной пристрастностью. Плохо только, что вплоть до последнего времени иные исследователи-достоевсковеды ссылаются на это письмо-мнение как на непреложный документ. Вот и Кэнноскэ Накамура в своём очень в целом интересном исследовании "Аполлинария Суслова: женщина, возвращающая к жизни" как само собой разумеющееся умозаключает: "Близко общавшийся с писателем Николай Страхов в письме к Толстому утверждает, что Достоевский был очень похож на Свидригайлова. Очевидно, Достоевский решил, так сказать, пережить заново свою любовь к Аполлинарии Сусловой, став Свидригайловым в "Преступлении и наказании". (И тогда не является ли скоропостижно скончавшаяся жена Свидригайлова Марфа образом жены Достоевского Марии? Во всяком случае предположение это не лишено оснований.)"155.

Как видим, японский исследователь от "очень похож на Свидригайлова" тут же перескакивает к "став Свидригайловым", если, конечно, переводчик был точен. А он, скорее всего, был точен, ибо перевод авторизован. Думается, в целях объективности следует проделать обратный путь: во-первых, категорически отказаться от накамуровской полной идентификации Достоевского со Свидригайловым и, во-вторых, решительно не согласиться со страховской формулировкой об очень уж сильной схожести между автором и этим персонажем.

Но нечто общее у Свидригайлова с его создателем-творцом, безусловно, есть-имеется: оба - мужчины, оба - вдовцы в возрасте (правда, герой лет на 5-6 постарше автора), оба влюблены мучительно и страстно в девушку дочернего возраста, оба, наконец, одеваются "по-жениховски". О Достоевском мы свидетельство этому уже знаем, а вот -- о герое: "Одежда Свидригайлова была щегольская, летняя, лёгкая, в особенности щеголял он бельём..." Или вот: "В одежде (...) преобладали цвета светлые и юношественные. На нём был хорошенький летний пиджак светло-коричневого оттенка, светлые лёгкие брюки, таковая же жилетка, только что купленное тонкое бельё..."(-5, 442, 139) Это о ком идёт речь - о Свидригайлове или Достоевском?.. Ни о том и ни о другом, - это уже о Петре Петровиче Лужине! Причём, этот герой в полном смысле слова является ровесником автора (45 лет), он также по-своему влюблён в ту же Авдотью Романовну (Аполлинарию Прокофьевну) и имеет серьёзные намерения на ней жениться...

Итак, совершенно ясна опасность и односторонность такого пути подетального сравнения-сопоставления внешности, сущности и поступков героя и автора. Будем относиться к этому методу осторожнее, но всё же и будем помнить, что Достоевский не понаслышке знал о любви-страсти пожилого мужчины к молодой, красивой, гордой и своенравной девушке.

В этом плане чрезвычайно интересно заглянуть в черновые подготовительные материалы к роману, которые создавались-набрасывались как раз осенью 1865 года, в период последних мольб-предложений Фёдора Михайловича Аполлинарии выйти за него замуж, в период окончательного краха их любовных отношений. Так вот, уже в предварительных намётках Свидригайлов явно предрасположен и даже, можно сказать, приговорён к самоубийству. Три дня он должен был решаться застрелится, но, правда, вместо этого в черновиках женится. Однако ж, среди подробного перечня многообразных наслаждений, кои этот персонаж получает от жизни (вплоть до наслаждения нищенством или разбоем), значится и "наслаждение самоубийством". (7, 158)

В окончательном варианте романа эта наслажденческая доминанта в натуре Свидригайлова осталась и подчёркивается. И по портрету видно, что человек этот привык брать от жизни всё и во всём находить наслаждение: "Это был человек лет пятидесяти, росту повыше среднего, дородный, с широкими и крутыми плечами (...). Был он щегольски и комфортно одет и смотрел осанистым барином. В руках его была красивая трость, которою он постукивал, с каждым шагом, по тротуару, а руки были в свежих перчатках. Широкое, скулистое лицо его было довольно приятно, и цвет лица был свежий, не петербургский. Волосы его, очень ещё густые, были совсем белокурые и чуть-чуть разве с проседью, а широкая, густая борода, спускавшаяся лопатой, была ещё светлее головных волос. Глаза его были голубые и смотрели холодно, пристально и вдумчиво; губы алые. Вообще это был отлично сохранившийся человек и казавшийся гораздо моложе своих лет..." (-5, 230-231)