П Бурышкин - Москва купеческая Страница 54

В самой солидной, самой серьезной, не только московской, но и русской газете "Русские ведомости", возможность влияния лиц торгово-промышленной среды была не менее значительной. Жену главного руководителя газеты профессора В. М. Соболевского В. А. Морозову называли, как одну из главных пайщиц. В свою очередь, вся деятельность Варвары Алексеевны была окрашена близостью к одному из самых значительных культурных московских центров, каковым и были "Русские ведомости".

Газета не была партийно-кадетской, как, например, петербургская "Речь", но все-таки кадетское влияние в ней было сильным, тогда как в торгово-промышленной среде оно таковым не было. Те из кадетов, которые имели значение в партии, - были иногда купеческого происхождения (будущий Московский городской голова М. В. Челноков) или же не имели влияния в купеческой среде (А. И. Шамшин, С. А. Попов, С. А. Смирнов).

Полную противоположность "Русским ведомостям" представляла небольшая, не читавшаяся интеллигенцией газетка "Московский листок" (редактировал его Н. И. Пастухов). О ней вообще можно было бы и не упоминать, ввиду ничтожности ее влияния, но она имела прочно установившуюся репутацию газеты купеческой: главной массой ее подписчиков и читателей было среднее и мелкое купечество и торговые служащие, - класс приказчиков, пополнявших ряды купечества.

И по своему содержанию пастуховская газета была купеческой. Мне уже приходилось упоминать, что одним из главных ее сотрудников был доверенный К. Т. Солдатенкова, И. И. Барышев, писавший под псевдонимом Мясницкий. Он был, несомненно, не без таланта и живо изображал в своих писаниях средней руки московскую купеческую жизнь. В те времена это являлось почти единственным отражением этого своеобразного быта. Вышедший из той же среды писатель И. С. Шмелев лишь много позднее дал в литературе картину этой, близкой ему, общественной группы.

Мне очень много приходилось в моей жизни сталкиваться с октябристами, как с организацией. Помню, в студенческие времена, когда я был "примыкающим" к студенческой фракции Народной свободы (я не состоял в партии), в Университете, где все было полно социалистами разных оттенков и направлений, был небольшой кружок студентов-октябристов, во главе которого стоял С. С. Ольденбург. Все отдавали должное его мужеству идти против течения. Но общением с Ольденбургом почти и исчерпывались мои встречи с октябристами. С А. И. Гучковым я никогда не был близок, это перешло мне от моего отца, который всегда был далек от семьи Гучковых.

Международным правом в университете я занимался мало и плохо знал профессора Л. А. Комаровского. Зато очень хорошо знал Н. В. Щенкова, усердного городского деятеля и плохого политика. Со Щенковыми мы были знакомы домами. Жена его, Екатерина Степановна, была влиятельной московской городской деятельницей. Но о политике с Щенковыми мы как-то не беседовали, - он знал мое нерасположение к октябризму. Я лишь смутно припоминаю, кто был в Московском городском комитете октябристом. Все это пишу потому, что никакого касательства к "Голосу Москвы" у меня не было. Газета была тусклая, скучная, и за пределом группы единомышленников успеха не имела.

Зато "Утро России" я знал хорошо. Газетное дело меня всегда очень интересовало. "Утро России", по настроению, было мне ближе сытинской газеты, и я с большим удовольствием согласился, по приглашению П. П. Рябушинского, войти в редакционный комитет газеты. Правда, за это удовольствие приходилось платить: газета была убыточная и от времени до времени сочувствующим ей и прежде всего редакционному комитету надо было делать не очень большие денежные взносы.

Организация редакционного комитета была, так сказать, "де факто"; юридически все это было шатко. По существу, хозяином являлся П. П. Ему лично принадлежала типография, где газета печаталась, и дом, где, кроме типографии, находились и редакция, и собрание нашего комитета. У П. П. было желание придать руководству газетой коллективный характер: в этом он видел, - и был, конечно, известным образом прав, - выявление значения "Утра России", как органа прогрессивной и либеральной части московской купеческой массы, не находившейся в зоне кадетского влияния.

В редакционный комитет, кроме самого П. П., входил его брат, Владимир Павлович, а также С. Н. Третьяков, С. А. Смирнов и я. Как будто еще кто-то был, но постоянно присутствовали только вышеназванные лица, да и то Третьяков не был аккуратным посетителем, сам же П. П. приезжал только в каких-нибудь чрезвычайных случаях.

Издателем газеты юридически состоял И. Ф. Родионов, личный служащий Павла Павловича, управлявший его домом. Он, что называется, заведывал хозяйственной частью, и на его обязанности лежало собирать те взносы, о которых я упоминал. Он заходил ко мне в амбар и постоянно жаловался на трудности своей задачи.

Фактически редактором был известный в то время в Москве, очень талантливый журналист, автор нашумевшего фельетона, посвященного министру внутренних дел, - "Прыжок влюбленной пантеры". П. П. находил, что он недостаточно стремится подчеркнуть "классовый" характер газеты. Впоследствии он ушел, и его заменил тоже очень способный журналист С. С. Раецкий.

Для характеристики позиции, занятой "Утром России", и тона печатавшихся в нем статей, можно привести несколько выдержек, дающих ясное представление о том, что думали тогда руководители газеты. Вот, например, несколько строк из "Новогоднего приветствия":

(Цитирую по книге П. И. Берлина, "Русская буржуазия".)

"Наш новогодний тост, - писала газета, - обращен к буржуазии, к третьему сословию современной России. К той крепнущей, мощно развивающейся силе, которая, по заложенным в недрах ее духовным и материальным богатствам, уже и сейчас далеко оставила за собой вырождающееся дворянство и правящую судьбами страны бюрократию.

Мы, прозревающие высокую историческую миссию этой крепнущей ныне буржуазии, приветствуем здоровый творческий эгоизм, стремление к личному материальному совершенствованию, к

материальному устроению каждым из нас своей личной жизни. Этот созидательный эгоизм, эгоизм государства и эгоизм отдельной личности, входящей в состав государства, не что иное, как залог наших будущих побед новой, сильной, великой России над Россией сдавленных мечтаний, бесплодных стремлений, горьких неудач."

А вот излюбленная тема Рябушинского: взаимоотношения между купечеством и дворянством. Газета жаловалась, что, например, во время юбилея Отечественной войны слишком много уделяли внимания дворянству и очень мало купечеству. Во время приезда в Россию президента Французской Республики, его возили к цыганам, но не возили к купцам. В газете появилось письмо в редакцию, под заголовком: "Буржуа или дворянин", где ставился вопрос, могут ли и дворянство, и купечество оставаться попрежнему "на плечах у народа".

"Ныне, после годов революции, - писал автор, - грубый остов, действующих в конституционной России политических сил, не оставляет уже места ни прежней идеализации, ни вере. Руки интеллигенции беспомощно опускаются, народ обеднел и обнищал, донышко казенного сундука стало показываться все яснее и яснее, и вся огромная храмина, которую представляет ныне наше отечество, начинает расползаться по швам. Поэтому дворянину и буржуа нельзя уже вместе стало оставаться на плечах народа, и одному из них придется уходить. Это обстоятельство и вызывает конфликты, которые, время от времени, возникают между ними. Чем скорее буржуа сделается один хозяином положения, тем легче будет жить и всему народу"...

И, наконец, вот что писал, под псевдонимом В. Стекольщиков, сам руководитель газеты, лидер этой торгово-промышленной группы, П. П. Рябушинский, в статье, озаглавленной "Аршинники поднялись":

"В 1905 году, - читаем мы, - буржуазия помогла людям старого режима подавить революцию. Но теперь реакция, такая же некультурная, как и анархия, в свою очередь начинает вызывать отпор со стороны буржуазии. И вот, победители видят, что купец как будто бы начинает мешать. Сначала это приписывается случаю, небрежности, невниманию, а чиновник делает вид, что он не замечает. Но долго не замечать нельзя. Подъячий, по свойственной ему трусости и осторожности, некоторое время колеблется, наконец, решается и говорит: "Любезный аршинник, отойди в сторону, разве ты не видишь, что мешаешь пятиться моему другу красной фуражке и мне. Я, конечно, уверен, что злой воли у тебя нет, что это лишь недосмотр с твоей стороны, так что тебе бояться нечего, но все-таки - отойди". И вдруг происходит неслыханное: аршинник, всегда такой уступчивый, такой молчаливый, внезапно очень определенно заявляет, что ему попятное движение красной фуражки и приказного кафтана не нравится, что он им мешает вполне сознательно и что и впредь будет мешать. В той схватке купца Калашникова и опричника Кирибеевича, которая начинается, конечно, опять одолеет Калашников. Может быть, и на этот раз его потом пошлют на плаху. Но идеи буржуазии, идеи культурной свободы, - эти идеи не погибнут".