Виктория Токарева - Рассказы и повести Страница 55

Я вспомнил про цианистый калий. Я так и не вернул его Гарику, и он остался лежать у меня в нижнем ящике письменного стола.

Я высыпал несколько кристалликов на ладонь, хотел опрокинуть в рот, но все мое существо сказало: "нет". Тогда я пошел на кухню, отрезал кусок хлеба, помазал яблочным джемом, потряс сверху цианистым калием и начал есть. Я ел стоя, и прислушивался к себе, и машинально искал синоним к слову "типоразмер". "Модель", - нашел я. Теперь можно умереть спокойно.

В дверь позвонили. Я доел до конца свой бутерброд, отряхнул руки и прислушался к себе. Во мне все было по-прежнему. Может быть, этот цианистый калий слишком долго валялся на складах. У него окончился срок годности, и он утратил свои первоначальные свойства.

Я пошел в прихожую и открыл дверь. На пороге стоял Гари к.

- Ты за цианистым калием? - спросил я. - У меня его нет.

- А куда ты его дел? - поинтересовался Гарик.

- Съел.

- Черт с ним, с калием. Я тебе письмо принес. Переведешь?

Мы прошли в комнату. Гарик увидел штурвал за окном.

- Это что, колесо от прялки?

Я не стал объяснять. Во мне что-то происходило, будто взбегали пузырьки с шампанским. Я испугался и, чтобы отвлечься, развернул письмо.

Частный детектив из Англии советовал Гарику браться только за такие дела, которые совпадают с его нравственными принципами. Чтобы не было противоречий между поступками и убеждениями.

- А зачем это тебе? - спросил я. - Ты хочешь сделать кому-нибудь услугу?

- Если не передумаю, - сказал Гарик.

- Не передумаешь.

- Почему это? - обиделся Гарик.

- Потому что ты любишь материальные блага. Тебе нравится иметь все.

- Иметь все и не иметь ничего - одно и то же, - с убежденностью сказал Гарик.

- Возможно, - согласился я. - Но лучше это утверждать, когда имеешь все. Иначе это выглядит, как платформа неудачника.

- Иметь все нужно только для того, чтобы плюнуть на это "все" и выйти на новый виток.

- А что на новом витке? Как там живут?

- Как ты...

- То есть...

- Любовь. В широком смысле слова: все отдавать ближнему и ничего не просить взамен. Такие люди редкость. Но они всегда были. И есть.

- Предположим, что я на новом витке человеческого сознания. Но мне-то от этого что? Какая польза?

- Ты долго будешь жить. Таких, как ты, природа долго держит на земле.

Я закрыл глаза. Во мне с каждой минутой нарастала какая-то общая разряженность, будто меня с большой глубины поднимали на поверхность.

- Кто знает, - тихо сказал я. - Если меня проверить по машине, может, я по призванию пират в далеких морях.

Может, моя стихия отбирать. А не отдают - убивать.

- Но ведь и пирата могут убить.

- Могут. Но когда он живет - он живет.

- Неизвестно, о чем думает пират, когда он остается один.

Гарик подошел к телефону и набрал номер.

- Скажи моей жене, что я у тебя, - торопливо зашептал он и протянул мне трубку. Для того, чтобы ее взять, я должен был подняться с кресла.

- Я не могу встать, - сказал я.

Гарик не стал спрашивать: "Почему?" Он поднес телефон, насколько хватило шнура, и поставил его возле меня на пол.

- Гарик у меня, - сказал я, не поздоровавшись.

- Скажи, что я скоро вернусь, - прошептал Гарик.

- Он скоро вернется, - повторил я.

Жена Гарика прислушивалась, как бы определяя процент правды в моем голосе.

Гарик взял у меня трубку и повторил жене все то же самое. Привычка врать и выкручиваться превратилась у него в безусловный рефлекс. Так же как у меня - ждать. И когда Гарик говорил правду, то вроде тоже врал. Он положил трубку и вздохнул с облегчением, будто удачно проскочил сквозь опасность.

- Ну ладно, я пойду, - задумчиво предположил он и действительно ушел.

Я с трудом добрался до постели и лег прямо в пальто. Боль во мне росла, набирала силу, и грозила сделаться непереносимой.

Я стал искать позу, чтобы приспособиться к боли. Потом лег на пол и принялся кататься.

Сколько прошло времени, я не помню. Но вдруг в какую-то минуту мне стало все все равно. Я понял, что умираю. Но и это мне тоже было все равно.

Человек не может смириться с мыслью о смерти, и поэтому мудрая природа опускает на него безразличие. Как самозащиту.

В литературе я читал, что перед смертью человек мысленным взором обегает свою жизнь. Я ее позабыл. Мне казалось, будто я плыву в океане на узком деревянном плоту. Мой плот чуть покачивается на волнах. Его все дальше относит от берега.

Я открыл глаза и увидел посреди комнаты Киру. Я не удивился, как она здесь возникла. Мне было все равно. Но я не хотел, чтобы она видела, как я умираю. Собаки, кстати, тоже предпочитают делать это без свидетелей.

Я усилием воли сосредоточил в себе память. Я как бы привстал с плота. Спросил:

- Как ты вошла?

- Не заперто было, - ответила Кира. - А ты почему на полу?

- Умираю, - сказал я отчужденно, будто речь шла о ком-то постороннем.

- А я замуж выхожу, - сообщила Кира и села возле меня на пол. - Ты рад?

- Да.

- Или нет?

Я устал неимоверно, мне хотелось снова опуститься на свой плот. Но я сосредоточился и сказал:

- Я рад за тебя. Ты молодец.

- Это ты молодец. Ты возвел меня в ранг королевы, и я сама стала иначе к себе относиться. А ведь другие относятся к человеку так, как он сам к себе относится. Правда?

Я закрыл глаза, и мой плот стал съезжать с волны, как с горы. Он все съезжал и съезжал... Но что-то держало меня, будто за волосы. Вопрос Киры. Она что-то спрашивала, и я не мог выпасть из времени, пока не отвечу на ее вопрос.

- Поэтому я и не работаю, - проговорила Кира откуда-то издалека. Королевы ведь не работают?

- Не работают, - повторил я последние услышанные слова.

- Или что-то делают? - усомнилась Кира.

- Что-то делают, - повторил я.

Кира могла разозлиться и сказать, что разговаривает сама с собой, но мне было все равно.

- Что с тобой? - заметила Кира.

- Умираю...

- Да брось ты...

- Налей мне в ванну горячую воду, - попросил я, чтобы отослать ее от себя.

Она побежала в ванную и запела. Я слышал плеск воды и ее голос.

Потом она вошла и спросила:

- Тебе как лучше, чтобы я ушла или осталась?

Мне хотелось, чтобы она ушла, но сказать это было невежливо.

- Как хочешь...

- Тогда я пойду.

Кира хлопнула дверью и побежала вниз по лестнице. Я лежал и какое-то время слышал ее шаги. Слабая тень сожаления качнулась во мне, оттягивая меня от равнодушия.

Я закрыл глаза. Меня снова потянуло в глубину океана, но я снова не мог в него погрузиться. Мне опять что-то мешало. Телефон. Он звонил беспрестанно, как будто испортился контакт.

Я" протянул руку, нащупал телефон и взял трубку Я поднес ее к уху и услышал голос Тамары. Мы жили в одном подъезде, и Тамарин голос звучал так громко, как будто она стояла здесь же и кричала мне в ухо. Она кричала, чтобы я повез ее завтра по всем фирменным магазинам: "Ванда", "Власта", "Лейпциг" и "Ядран".

Соленая волна накрыла меня с головой. Я выплюнул воду и сказал:

- Но ведь "Лейпциг" и "Власта" через дорогу.

- Ага... - заорала Тамара, будто я подкинул сухой хворост в ее костер. - "Ванда" - в центре. А "Ядран" - на выезде из Москвы. На полпути к Ленинграду.

Тамара молчала. Ждала. Я должен был ей что-то ответить.

- Ладно, - ответил я. - Если не умру...

Я положил трубку. Отдыхал. Боль куда-то ушла. Я ощущал ее как воспоминание о боли.

Может быть, цианистый калий в сочетании с яблочным джемом дает какое-то нейтральное соединение. А скорее всего Гарика просто надули. Система "Я - тебе, ты - мне" оказалась ненадежной.

Я закрыл глаза и поплыл в обыкновенный сон. Меня по-прежнему чуть покачивало на волнах, но мой плот шел к берегу.

Я уже знал, что не умру. Иначе кто же повезет Тамару по магазинам...

ПЛОХОЕ НАСТРОЕНИЕ

Районный детский врач Виктор Петрович - молодой человек с внешностью разночинца - сидел, ссутулившись, и прослушивал очередную пациентку. Он передвигал стетоскоп по ее голой спинке, говорил: "Дыши... не дыши...", потом замолкал, глядя куда-то в угол.

Мать стояла здесь же, в кабинете, держа в руках детские одежки, с тревогой смотрела на врача, пытаясь определить по его лицу дальнейшую судьбу своей дочери. Но по лицу ничего понять было невозможно. У Виктора Петровича было такое выражение, будто ему десять минут назад позвонила жена и сказала, чтобы он больше не приходил домой. Либо только что вызвал главный врач детской поликлиники и потребовал, чтобы Виктор Петрович написал заявление об уходе.

Девочка послушно дышала или не дышала, с восторгом косилась на мать. Она была тщеславным ребенком и любила находиться в центре событий.

Виктор Петрович выдернул из ушей костяшки стетоскопа и сказал медсестре:

- Пишите рецепт.

Медсестра сидела по другую сторону стола в белом халате и красной мохеровой шапке. Казалось, будто она не на работе, а просто зашла посидеть. Шла мимо и зашла.

- Как зовут? - спросила медсестра.