София Дубнова-Эрлих - Жизнь и творчество С М Дубнова Страница 56

В письмах к И. Чериковеру тот же бодрый тон, та же твердая решимость: нужно жить, во что бы то ни стало, хотя бы наперекор судьбе, чтоб довести труд до конца, ибо ангел смерти не посмеет приблизиться к человеку, осуществляющему жизненный обет. Все письма этого периода содержат отчет о ходе работы; дни снова целиком заполнены, как в Петербурге и в Берлине. "Я живу - говорит о себе С. Дубнов - размахом работы: тома Истории появляются один за другим, громоздятся груды рукописей и корректур... Не хватает времени ни для чего другого. Как только отрываюсь от работы, на меня обрушивается мировое и еврейское горе нашего проклятого времени".

Корректуры приходили также из Франции, где печатался учебник, и из Палестины, где выходила "Книга Жизни" в древнееврейском переводе. Писатель вынужден был из-за спешной работы отказаться от поездки в Швейцарию. "Мысли уносят меня - пишет он Д. Чарному, - к нашему Женевскому конгрессу, куда, к сожалению, я не могу поехать, потому что я снова в плену у музы истории... Здесь я, как рыба в воде, и боязно выйти на сушу..."

Несмотря на работу над Историей, писатель успевал откликаться на различные явления литературной и общественной (262) жизни. В книжке "Цукунфта", посвященной сорокалетнему юбилею А. Лесина, он поместил написанную с большим подъемом статью "Романтик революции". Стихи еврейского поэта-бунтаря напоминали С. Дубнову поэмы его любимца, Виктора Гюго; главное их обаяние он видел в сочетании социального пафоса с национальным. Несколькими месяцами позже он пишет для того же журнала пространную статью-рецензию, посвященную разбору большого исторического труда колумбийского профессора С. Барона. С. Дубнов высоко ценил А. Лесина не только как поэта, но и как редактора; известие о том, что "Цукунфт" может прекратить существование, очень его взволновало, и он энергично настаивал в печати на необходимости создать особый фонд для продолжения журнала.

Из уединенного рабочего кабинета, глядевшего широкими окнами в зеленый переплет ветвей, тянулись нити ко всем очагам еврейской культурной и общественной жизни. Иво, Конгресс, Еврейская Энциклопедия были постоянным предметом забот писателя. Он неотрывно следил за еврейской периодической печатью на всем земном шаре и не без усилия выкраивал время для чтения книг. Сильное впечатление произвели на него мемуары X. Житловского, в которых он нашел много общего с "Книгой Жизни". "Мне очень близка - пишет он автору мемуаров в марте 1936 г. - среда, ваш витебский кружок и вся эпоха, которую вы так ярко изображаете... Несколькими годами раньше я сам проделал тот же процесс развития, что и вы... с той разницей, что меня индивидуальные проблемы волновали больше, чем социальные, мировая скорбь больше, чем народная (последняя ... впоследствии исцелила меня от первой)". С. Дубнов горячо убеждал X. Житловского не прерывать работу над автобиографией. "Мне кажется, писал он, - что в творчестве каждого мыслящего писателя лучшее, ибо наиболее интимное - это книга воспоминаний, если только она написана с глубиной и правдивостью исповеди".

Зимой 1937 г. писатель серьезно заболел: тяжелый грипп осложнился болезнью желчи. Друзья растерялись; консилиумы следовали один за другим; врачей пугало состояние сердца больного. Сам он, однако, не испытывал тревоги. "Я один пишет он - сохранял спокойствие среди нервных и встревоженных (263) людей. Нет, я не умру, пока не справлюсь с остатком труда всей моей жизни". Больше всего огорчало пациента, что врачи не разрешали ему читать срочные корректуры. "Голова все время работает у меня хорошо, - утверждал он, - даже когда я лежу в кровати, и моя работа мне еще нужнее, чем я ей". Возвращение к обычному строю жизни помогло преодолеть последствия болезни.

Переписка занимала в жизни С. Дубнова большое место не только в силу необходимости: он любил и умел писать письма. Эпистолярный стиль был ему по душе; он писал медленно, обдумывая, оттачивая фразу. В письмах иногда чувствовалось еще сильнее, чем в статьях, тяготение к сжатости, к точной, краткой формулировке, внушенное французскими образцами. Главной темой писем к друзьям были текущие события; неудивительно, что однажды полемика, начатая в переписке, закончилась в печати. Темой ее была роль Бунда в еврейской общественной жизни. Организаторов сорокалетнего юбилея Бунда, состоявшегося осенью 1937 г., огорчило то обстоятельство, что историк не счел нужным отозваться на годовщину события, ставшего поворотным пунктом в жизни русского еврейства. Г. Эрлих откровенно высказал это в письме к тестю. С. Дубнов решил, что спор, затрагивающий жгучие проблемы современности, должен выйти за пределы личной переписки. В июне 1938 г. в "Цукунфте" появилась его статья под названием "Об изоляции Бунда и сионистском народном движении (письмо к другу-бундисту)". Имя "друга" не было названо из опасения, чтобы спор не приобрел "семейного" характера. Избежать этого, однако, не удалось: Г Эрлих, считавший неудобным выступать анонимно, подписал свой пространный ответ, появившийся в том же журнале, полным именем.

Величайший грех Бунда, - утверждал в своей статье С. Дубнов, - стремление к изоляции. Вполне понятна непримиримость по отношению к консервативной Агуде; Бунд, однако, категорически отрицает возможность совместной работы и с передовыми, даже социалистическими элементами еврейской общественности, если они имеют сионистскую окраску. Между тем за последние сорок лет сионизм стал народным движением; возрождение палестинского центра - одно из мировых чудес. (264) Бесспорные недостатки сионизма - высокомерное пренебрежение к диаспоре и убеждение в превосходстве палестинского еврейства над другими частями народа не должны мешать деловому сотрудничеству. В некоторых странах Европы возникают на наших глазах народные фронты - объединения всех прогрессивных общественных сил; еврейство тоже нуждается в таком "народном фронте" для борьбы с крепнущим антисемитизмом и мировой реакцией. Статья заканчивалась словами: "Если совершится двойное чудо - Бунд откажется от своих ошибочных идей, а я доживу до его пятидесятилетия, я буду приветствовать его от всей души". Писатель усердно работал над двумя заключительными главами Истории. "Я переработал эпилог- писал он А. Штейнбергу - и довел его до наших дней - буквально, ибо не мог замолчать австрийскую напасть, румынское злодейство, польский перманентный погром... Можете себе представить, каково было мне писать все это, чтобы не изменить "спокойному" историческому тону...".

Некоторые труды становились достоянием широких кругов в доступных среднему читателю сокращениях: в Чехословакии печаталась трехтомная "Всемирная История" на немецком языке, в Берлине вышла в изящном однотомнике "Книга Жизни", в Палестине - сокращенный текст "Писем о старом и новом еврействе". У С. Дубнова было ощущение Галилея: "а все-таки движется", - несмотря на угнетающую политическую обстановку. Он по-прежнему жил сообразно плану. В декабре 1937 г. он пишет И. Чериковеру: "Вся зима и часть весны пройдут у меня в работе более усердной, чем за все последние годы. И это очень хорошо. Работа... мне поможет... изгнать беса прошлогодней болезни". На деле редактирование большого труда не всегда исцеляло физические недуги, но неизменно изгоняло "беса уныния". Писатель пытался заразить своей бодростью далеких друзей. В письме к Чериковерам мы находим такие строки: "Мне передали, ... что вся наша братия находится в удрученном состоянии. Разве можно в наше время поддаваться отчаянию? Именно в такие страшные дни нельзя терять мужество..."

Вскоре, в пору грозного испытания, мужество оказалось единственным достоянием, которого не смогла отнять у писателя человеческая жестокость.

(265)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

СУМЕРКИ ЕВРОПЫ

1938-й год родился в тревожной атмосфере: Европа неудержимо вовлекалась в орбиту катастрофы. Хищные стальные птицы носились над ее юго-западной оконечностью: там разыгрывался пролог к всемирному кровопролитию единоборство республиканской Испании с силами фашизма, обреченное на гибель политикой "нейтральности" могущественных держав. И с тех же олимпийских высот "невмешательства" созерцали демократические правительства, как тяжелыми жерновами истории перемалывались судьбы небольшого безоружного народа, уничтожение которого стало одним из главных пунктов в бредовой программе нацизма.

В письмах С. Дубнова, относящихся к этому периоду, слышатся порой непривычные пессимистические нотки. 3-го января 1938 г. он пишет парижскому другу, писательнице Нине Гурфинкель: "Уж очень тяжело стало дышать в нынешней Европе, топчущей в грязь все идеалы Декларации Прав... 20-ый век contra 19-ый - вот смысл революции справа... Отсюда и бессилие всех наших "Weltcongress'ов и даже самой Лиги Наций. Против одичания целых народов трудно бороться".

Писатель подготовлял к печати новые тома Истории. Несмотря на уговоры друзей, он упорно отказывался сделать передышку. "Разве может быть речь о продолжительном отдыхе в задыхающееся от бега время, когда нас душат ядовитые газы политики?" - писал он Чериковерам в сентябре 1938 г. Это была пора Мюнхенской капитуляции перед Гитлером; комом подступал к горлу бессильный гнев, хотелось найти слова, которые могли бы способствовать пробуждению мировой совести. С. Дубнов давно настаивал на необходимости издавать в Париже или в Лондоне (266) еврейский публицистический орган и был рад, когда друзья сообщили, что план этот близок к осуществлению. "Я приветствую ваше начинание - писал он И. Чериковеру - предстоящее издание "Die Freie Tribune", и по всей вероятности, пришлю вам статью о том, что творится теперь на свете. Нужно только переждать, к чему приведут кошмарные события последних дней. Если Европе суждена фашистско-нацистская гегемония, необходимо будет выработать новый план борьбы". Несколькими днями позже он пишет: "Собираюсь послать небольшую статью в "Die Freie Tribune". Я пользуюсь кратким перерывом в работе, чтобы высказать в сжатой форме мысли, которые в последнее время не дают мне покоя. Не раз на протяжении 57-и лет приходилось мне писать статьи такого рода в дни катастроф... И вот теперь суждено реагировать на катастрофу, которая страшнее всех предыдущих... Я думаю, что моя статья прозвучит, как memento и для нашего Всемирного Конгресса, который необходимо реорганизовать и активизировать... Я приступил теперь к работе над древней историей. Вот убежище, куда можно укрыться от современной смуты... Ведь, если не чувствовать прочной опоры во всех эпохах, можно от нашей сойти с ума".