Нина Горланова - Нельзя, Можно, Нельзя Страница 6

- Вы только представьте себе: Танечка с Ниночкой познакомились в книжном магазине! (И так год за годом.)

Таня вышла замуж за Сережу Васильева, и эта семья украшает мои московские дни до сих пор.

Это случилось на четвертом курсе - я полюбила. Когда на часах моей судьбы было без пятнадцати минут ЛЮБОВЬ, мне казалось, что ее уже не будет никогда. Любовь представлялась возможной невозможностью.

Она легла в основу повести "Филологический амур" ("Филамур"), которую в Перми почему-то зовут "Филологический Орфей". Но в ней - не все. И дело не в том, что во времена застоя я не могла изобразить интимных сцен (ничего такого и не происходило - мы ведь тогда были очень целомудренными)... Просто повесть написана в тридцать лет, а что я в том возрасте понимала-то!

Ну, разумеется, "Скворушка" был добр, умен и смугл, как Шаевич-Шалевич, но дело не в этом. Таких я встречала уже достаточно. Все началось с пустяка - с имени! За месяц до встречи я покупала у ЦУМа пирожки с печенью (они продавались только в этом единственном месте Перми), и цыганка буквально насильно нагадала мне, что скоро-скоро ("Жди, дарагая...") Виктор посватается ко мне. А я тогда еще подумала: ни одного Виктора нет у меня среди близких знакомых.

Эх, цыганки, хэппиологи, счастьеведы! Счастье наше в том и состоит, что жизнь к вам не прислушивается. Да и чтоб физик на лиричке женился? С чего бы это...

Боже мой, да какое счастье, что не женился! У меня ведь руки дрожали всякий раз, когда я собиралась на свидание. А вдруг он не придет? Всю жизнь бы и ходила с дрожащими руками, в рот бы милому смотрела... Нет, никакой свободой тут не пахло даже, ровно наоборот - я стала б рабой любви. Это была пытка счастьем.

И в тот миг я сформулировала: Витя был моим наваждением. Настолько ослепительными оказались чувства - ослепили так, что я буквы не различала в учебниках, не могла заниматься, и все тут. Наконец - объяснение. Какие-то смешные клятвы... Подсознание, к ноге! Ни слова о клятвах моих! Ведь сейчас-то я знаю, что это было - наваждение.

И вскоре случилась нелепая, детская ссора. Почти из-за ничего, но Витя к ней отнесся так серьезно. Я унижалась, просила простить меня, ничего не срасталось, однако...

Когда я узнала, что он женился, шла полубезумная: жизнь-то кончена! Честно, так казалось.

Без сознания, без сознания,

Я, не зная куда, бреду,

Ноль внимания, ноль внимания

Все вокруг на мою беду...

(Бедная атеисточка - не знала тогда, что можно попросить у Него помощи? А как же не знала, если СВЕЧУ пообещала за поступление в вуз, а за счастье вот с Витей - не догадалась? А это значит, что состояться - поступить - значило для меня больше, чем взаимная любовь. Выходит, так.)

И не понимала, что это - благо для меня. Встречу другого, более мне подходящего мужа...

Через два-три года после того, как Витя женился, я пришла в гости к Смириным. Висит в рамке новый портрет на стене. И это - он! Я задохнулась от удивления:

- Откуда у вас это?

- Ну, вы же прекрасно знаете, откуда - вырезал из "Чукокколы" Осю и увеличил, - ответил Израиль Абрамович.

Значит, портрет - Мандельштама! Но как похож на "Скворушку" моего. Эх, знай я раньше... дети мои походили б на Осю. Но как там у него: "На дикую, чужую мне подменили кровь"? Вот и у меня так было с Витей - наркотическая зависимость. Нет, спасибо, больше не хочу.

Но через день встретила случайно его в городе - возле магазина "Цветы", сразу первая мысль: "Не то платье. И туфли не те...". До сих пор отказываюсь сниматься на TV: вдруг он увидит, как я выгляжу. Ужасно, ужасно. Истоптанная, надруганная фраза, но так: "Ужасно, ужасно". Словно для него хотела бы выглядеть всегда наоборот.

Недавно позвонила подруга: сын "Скворушки" стал писателем - издал книжку. Даша моя, любящая "Филамур", сразу:

- У тебя, мама, сын физик, а у него - сын писатель. Словно поменялись.

Весь пятый курс у меня депрессия (не могу жить после разрыва с Витей). К тому же мне не дали общежитие, возможно, комендант, укравший икону, не хотел меня видеть (а он - еще и шофер ректора, всемогущ). Я ночую то в Словарном кабинете на столе, то в редакции "Пермского университета" - на кипах старых газет. Моюсь у Шуры, пальто шью у Кати Соколовской.

Катю КОЛЛЕКТИВ звал: Катра. И вот она пускает меня на три дня, ангел мой! И я строчу, приметываю, глажу, снова строчу. Главная выгода от нового пальто та, что старым я могу укрываться, когда ночую в Словарном кабинете. Бедуинский образ жизни. Но молодость тем и хороша, что веришь: все в конце концов обойдется. Я бешено пишу доклады и езжу на конференции: то в Горький, то в Новосибирск. Снова три или даже четыре раза в Акчим. Потому что там всюду есть ночлег: простыни, подушка и одеяло! Научилась ценить простые радости.

Я еще пишу диплом, а уже говорю Вере: "Через два года защищаю кандидатскую, а еще через три - докторскую!".

- Горланя, зачем тебе докторская?

- Не хочу, чтоб энергия зря пропадала...

Ночлег есть и в Москве - мы на преддипломной практике. Живем в общежитии в Сокольниках. Истерики каждый день - четверть КОЛЛЕКТИВА влюблена в Юзефовича, а он - в кого-то на стороне. (В 1999 году мы с ним встретились в Москве после пятнадцати лет разлуки. Зашли посидеть в ЦДЛ. Леня все повторял: "Нинка, я тебя сразу узнал!" - "Слушай, я тоже... а что тут такого?"

- Да вот приезжала Люська - я ее не узнал (имя изменено).

- Ты серьезно?

- Но это еще не самое страшное...

- О!

- Самое страшное, что она меня не узнала.

- Не может быть - она так тебя любила! Все пять лет в университете.

У нее в столице сын, внуки, она приезжала к ним, а с Юзефовичем - попутно повидалась.

Здесь уместно привести историю из 2001 года. В апреле я была в Москве, а наша дочь Соня в те дни родила сына. В Перми. Мой муж один пришел в роддом. Соня как раз вышла в вестибюль.

- Вы можете позвать Соню из пятой палаты?

- Папа, это я!

Наш друг-чаадаевед Наби так прокомментировал странное происшествие: "Он не узнал ее такой, какой ее создал Бог".

Соня родила, стала матерью - такой, какой ее создал Бог.

А Люся, может, в роли бабушки... такая, какой ее создал Бог. Вот Юзефович ее и не узнал. Сам он стал известным писателем - таким, каким его создал Бог, и она не узнала его.

Мне, кстати, все хотелось спросить, помнит ли Леня, как я на него однажды надела лавровый венок... Я и тогда верила в Юзефовича.)

Но вот и выпускной вечер. А в конце его, на фоне плакатов "Не забуду глокую куздру!" и "Не забуду Мишу Бахтина!", при Сахарном (!) мне Р.В. говорит:

- Нина, если вы верите моему педагогическому чутью, не ходите к Сахарному! Все равно ведь вы станете писательницей.

Я онемела. Ни слова в ответ. В душе кипит протест. Не ходить на кафедру? Как же это так! Мне, девочке из поселочка, предложили такую престижную работу, а я что - кочевряжиться буду? Сахарный лишь на плакаты рукой указал: мол, выбирайте, с кем вы - с лингвистикой или с литературой. С глокой куздрой или?..

Я потом отвела его в сторону и прошептала: "Леонид Владимирович! Вы же знаете - я, конечно, доверяю ее педагогическому чутью, но... ее заносит иногда. Я вся уже на кафедре".

Важная деталь: распределение тогда в основном было какое - в деревню, в глушь. То есть я должна вернуться на круги своя, а мне повезло - в Перми оставили. Это явно подарок судьбы.

Тем не менее уже через небольшой промежуток времени после этого разговора с Р.В. мы с Катей Соколовской пишем не только диссертации, но и роман (в соавторстве). Эксцентрический. "Коридор". Кумир-то известно кто - Булгаков. Первую фразу я даже помню: "Горело похоронное бюро". Оно в самом деле сгорело в тот день, когда умер ректор. Мы носились по городу как угорелые. Наконец из купленных в ЦУМе свадебных букетиков сплели венок от факультета, замаскировав излишнюю бело-розовость траурными лентами. В романе гроб заказали на фабрике деревянной игрушки, а в жизни как было, я уже забыла...

На самом деле ректора все жалели, потому что любили. Да и мне ведь он подписал распределение на кафедру!

В "Коридоре" мы похороны просто сделали завязкой... Главная тема политическая: борьба за свободу против сталинистов, которые травили Р.В. Ими руководил не ректор, а обком!!! Несладко пришлось почти всей кафедре русской литературы. Мне недавно напомнила о тех социотрясениях Рита Соломоновна Спивак.

- Не могу забыть, как Королев у меня защищал диплом по Андрею Белому! Тогда это было очень опасно. Вот Толя закончил говорить, спускается в зал, повисла мертвая тишина, и я - не выдержав напряжения-волнения - встала со своего места и иду ему навстречу - жму руку... мы чувствовали себя в окружении.

Да и мы с Катей, когда писали "Коридор", все время чувствовали себя в окружении, поэтому якобы нечаянно забывали на виду страницы рукописи о революционной Мотовилихе. "Над Камой вставал багровый восход. Рабочие спешили на маевку..."

В дневнике сохранился диалог о романе "Коридор":

- Будем писать его до тех пор, пока на свободе!