Нина Горланова - Нельзя, Можно, Нельзя Страница 7

В дневнике сохранился диалог о романе "Коридор":

- Будем писать его до тех пор, пока на свободе!

- А потом будете выстукивать? - смеется Сахарный.

Главный герой в "Коридоре" - Шурик (Баранов). Амбивалентный. Он предпочитает игру на повышение. Нельзя переводить разговор с ним на бытовые темы, сразу услышишь: "Не убожествляй!". Но когда Шурик напивается...

Так было не только в романе, но и в жизни. Мы с ним любили одно обращение: "ДРУГ МОЙ" ("Друг мой, скажи"), но после стакана вина Баранов начинал всех называть ГНУСНЫМИ и меня тоже.

Я полагала, что "Коридор" сохранился в моих архивах, но пока никак не могу его найти, увы.

Герчикова как звали, не помню. И мне даже стыдно, что забыла это имя, ведь он единственный из мужчин говорил что-то в таком духе: мол, при виде моего лица ему хочется взлететь и парить, потому что я похожа на актрису Лаврову из фильма "Девять дней одного года". На самом деле куда мне до нее, но комплименты иногда тоже нужны... В Новосибирске вдруг разогнали клуб интеллектуалов "Под интегралом", и семья Герчиковых оказалась в Перми. Я брала у них американские издания Гумилева, Мандельштама, перепечатывала, переплетала в золотые ткани. И раздаривала. Лина Кертман из Москвы привозила (от друзей) переписанные ею главы из книги Чуковской об Ахматовой. Я, бывая в столице, слушала пересказ Тани романа Солженицына "В круге первом"... Помню, как Александр Абрамович Грузберг перепечатал для меня какой-то запрещенный текст Стругацких. Сколько дружб родилось на этой почве! Несвобода прижимала нас друг к другу, заставляла объединяться в поисках дефицитных книг. Я посылала Танечке сборник Тарковского, она мне - альбомы из магазина "Дружба". Мой друг Химик (прозвище) хвастался, что напился раз в жизни, и сразу его хулиганы раздели до нитки, но том Хэма под мышкой остался при нем - так он крепко прижимал его к себе.

Книжных продавщиц мы задаривали цветами и шоколадом. Зато приходишь, а тебе сразу шепчут:

- Новеллочки поступили.

- Какие?

- Хакса. Вы спрашивали вчера. (Имелся в виду Хаксли, сладчайшая по тем временам проза. Это сейчас кажется: зачем Хаксли? Ведь совсем не гений! Но ничего нет почитать более интересного-то, вот и брали все редкое. Так жуют штукатурку, когда кальция не хватает в организме.)

У меня тогда было два вида снов: как я смотрю неизвестные альбомы по живописи... или о том, что мою библиотеку растащили, пока я на работе. Еще в девяностых годах, когда магазины уже ломились от книг, я видела "книжный" сон: якобы еду на лошади в глухую деревню - в надежде там купить редкий экземпляр.

Письма (мои и мне) в основном состояли из "книжных" новостей. Я даже родителей просила покупать мне новинки. Мама сообщала: "В центральном дали вот что:

1. Три повести о малыше и Карлсоне.

2. Джордж Гордон Байрон.

3. Выйди из пустыни.

4. Современная фантастика.

В стеклянном дали две книги: серия "Жизнь в искусстве" и альбом "Художник-время-история", цена 2 рубля 23 коп. Пришли еще список, может, одна из десяти будет. Конечно, они хорошие по себе забирают, тоже запасаются".

Когда вышла печаль библиофильская "По направлению к Свану", мне Юзефович выговорил: "Нинка, собирание библиотеки не должно занимать столько места в жизни человека пишущего. Ты слишком горячо этим увлечена".

Но так я свободу - по крупицам - собирала. У Юзефовича-то была еще дедовская роскошная библиотека, а я с нуля начинала. Все, что не про партию, казалось таким нужным. (Потом мы продали все свои книги и альбомы, когда наступили трудные времена. Выходит, что: свободу мы продали? Нет, все осталось в памяти.)

...Мне и комнатку дали тогда маленькую в... женской умывалке общежития. Двадцать морщин тому назад и двадцать килограмм весу тому назад это казалось удачей! Три квадратных метра. Там поместилась только раскладушка. Под нею ящики с книгами. Вместо стола - подоконник. Старцева меня подбадривала: "Зато уборки мало". Пирожников - цитирую дневник - выразился так: "У тебя, как у Раскольникова, только окно великовато!". Он подарил коллаж: "Венера восстанавливает девственность в кузнице Вулкана" (из двух картин Веласкеса: "Венера перед зеркалом" и "В кузнице Вулкана"). Возможно, он сохранился в архиве, но точно не уверена.

Помню, как я печатала на машинке диплом Игорю Кондакову. Он моложе меня, но гений, а я любила гениев. Кажется, триста страниц. Не знаю - может, все четыреста. Во всяком случае, говорили так: ЧТО Игорю диплом-то написать - сто страниц убрать из курсовой, и готово. Я надеялась, что у нас начнется роман. Не начался. Зато я получила нечто более важное - дружбу его мамы (классного врача, но об этом позже).

У Игоря - диплом с отличием. Но поскольку он защищался у Р.В. в самый пик гонений на свободу, его "сослали" в Кишерть. Просто распределили, но не в аспирантуру, как ожидалось, - поэтому воспринималось так: сослали. Через год он ко мне прислал пять или шесть своих выпускников. Я была в приемной комиссии и взялась подготовить их к вступительным экзаменам. Месяц занималась. Конечно, ради Игоря - бесплатно. Галя Катаева написала в сочинении: "Несчастная ты моя, бесталанная, говорила бабушка. И счастлив Пушкин, про которого Цветаева скажет: мой Пушкин!". В общем, счастье где - в творчестве. С Галей поступал Слава Букур и влюбился в нее. А она... выбрала моего брата Вову (он уже учился в университете). Тогда Слава сделал совершенно неожиданный ход - пришел ко мне и сказал:

- В ответ я должен жениться на вас, Нина Викторовна!

У меня в гостях сидел Боря Кондаков, брат Игоря. Он вскочил: "Я, пожалуй, пойду".

- Нет, Боря, не уходи! Смотри: Слава так тяжело дышит. Я вас напою чаем, и вы вместе уйдете (я уже жила в большой комнате, был стол, друзья подарили чайный сервиз).

Слава в том году не поступил, хотя фамилия Букур в переводе с молдавского - "счастливый" (Отсюда Бухарест - из бывшего Букурешти.) Еще можно перевести так: приносящий счастье. Но я тогда не думала, что это счастье - для меня.

Чем дальше, однако, тем больше я чувствовала некую НЕПРЕЛОЖНОСТЬ нашей с ним встречи. И не потому, что вместе два разбитых сердца (мое разбито Витей, а его - Галей). Слава моложе на четыре года, но гораздо глубже понимал многие вещи, чем мои ровесники. Кроме того, он подарен мне как бы самой Р.В.

Игорь оказался в Кишерти, потому что был ее учеником. Он просит меня помочь его выпускникам, в том числе - Гале. Через нее я знакомлюсь со Славой. Так устроена жизнь - дарит неожиданные встречи. Моего отца советская власть загнала в детдом, а Славиного - из захваченной Молдавии - в Пермскую область, где он женился на русской. Позвонки их судеб были надломлены, но жизнь умеет сращивать. Славин отец шел в техникум, когда его схватили. Мой папа имел огромные способности, но пришлось рано пойти работать (семилетку он закончил заочно уже тогда, когда я училась в старших классах, тем не менее - всю жизнь проработал большим начальником). Их стремление к знаниям передалось нам, следующему поколению. Казалось, Слава знал все на свете! Но для меня главным стало то, что поверх знаний летела его стягивающая, мгновенно вспыхивающая неожиданным образом-парадоксом мысль. Помню, как мы с ним в первый раз пошли вместе в оперу. В антракте я встретила П-ову и ей Славу представила, а потом ему говорю:

- Слава, вот моя коллега... (имя-отчество).

Он сказал ей:

- Я тоже ваш коллега. По Вселенной.

Он и в самом деле всем был коллега по Вселенной.

На моем дне рождения кто-то спросил его: "Где работаешь?".

- Сейчас я работаю в подпространстве шестой координатой (он был грузчик).

Слава не мог съесть дольку чеснока, чтобы не вспомнить древних греков, которые съедали каждый день по головке, но головки те были с кулак, ибо субтропики...

В дневнике 73-го года есть список тех, с кем бы я хотела жить в одном городе (черная паста), а в конце синей пастой приписка: "Слава" (видимо, позже).

Один раз при нем я выругала себя за то, что сказала не то, не так и себе навредила.

- Но мы уже изначально себе навредили тем, что родились. Так что по сравнению с изначальным... не можем много себе принести вреда.

Как это мне не понравилось! Вдруг я увидела, что такой юмор может разъесть все - сами основы оптимизма моего. Но Слава пообещал впредь причесывать лохмотья своих мыслей...

Тут у меня нашлись стихи Агнии "На дарение прихватки" - наверное, мне на 8 Марта. Дочь была мала, поэтому стихи такие:

Дарю Вам прихватку, мягкую, как ватку!

Может быть,

Она поможет Вам жить.

Увы, называю тебя на "вас",

А то не получится духовная рифма у нас.

А духовная рифма часто всплывает,

И моменты счастливые тогда наступают.

Но уверена, что наши мечты

Когда-нибудь сбудутся в недрах красоты!

Вот я у младенца и беру эту наивную "духовную рифму" - такая была у нас со Славой. Лучше не скажешь.

Весной 74-го мне уже 26 лет. Куда тянуть - пора-пора замуж! И я согласилась: идем подавать заявление. Отпросилась с работы - ЗАГСы только днем ведь открыты. Все меня поздравляли (коллеги по Вселенной). Но... жених не пришел в ЗАГС. Неужели мне попался Подколесин? Бегу к Кате, она тащит меня в кино, будучи не в силах успокоить своими силами. Ход самый верный - отвлечь. Я еще долго пью у нее чай после сеанса. В общежитие прихожу в полночь. И вдруг крик под окном: "Ни-на-а!"... В первую секунду я подумала, что папа приехал! Такой же силы голос. Но в форточку выглянула - Слава стоит. Я спустилась. Он весь в белых снежинках. Разглядела - капли краски. Оказывается, на заводе случился пожар, быстро все красили, чтоб не оштрафовали за нарушение техники безопасности. Поэтому очки тоже в белых крапинках - попали брызги из пульверизатора... Так. Значит, стихийное бедствие встало на нашем пути!