Сергей Кузнецов - Житейские истории (Сборник рассказов) Страница 6

Захар сильно страдал от такого подчинения, но боялся просить замполита перевести его в другое подразделение, ведь стукачи в роте не жили, а существовали на положении скота. Если бы сослуживцы узнали об этом, они бы сделали все возможное, чтобы служба не казалась ему медом, хотя Захару и так было несладко, однако, из страха он сносил все побои молча, и радовался, когда удавалось набить живот - помойник, перловой кашей "дробь шешнадцать", или поспать - подавить массу лишний часок. Но если все остальные просто били его, чтобы он работал, то Вовка над ним издевался ради потехи. Ему доставляло удовольствие зрелище, когда его однофамилец корчился и извивался как червь, отжимаясь по команде "раз - два". Так он качался каждый вечер, поэтому ждал команды "Отбой!" с содроганием. Иногда, для разнообразия Вовка заставлял его делать приседания с табуреткой в протянутых руках или держать уголок. Когда и эти упражнения надоедали, придумывались другие, но Захара трудно было удивить чем-то новым - он уже сдавал "вождение" и ползал по "минному полю", участвовал в "конных боях" и танцевал брейк, писал "любовные письма" и брал барьеры. Усугубляло издевательства осознание унижения и стыда перед солдатами младшего призыва. Тем было положено мучиться - им до дембеля еще громыхать как медным котелкам, а ему до увольнения в запас оставалось совсем немного. Вот дотянуть бы до возвращения домой, а там уж он никому бы не дал себя в обиду.

Если бы Захара били заслуженно, он бы смирился, но ни стукачем, ни туристом - упаси, боже! - он не был, а из всех солдат его призыва как призывник-"дух" жил только он один. Чем, собственно, он давал повод? Может быть, неряшливым внешним видом? Но ведь если давать спать по три-четыре часа в сутки и есть строго по команде, можно из любого, даже самого крепкого человека, сделать животное, все мысли которого будут вертеться вокруг жратвы и храпака.

Может, он раздражал сослуживцев своим "пофигизмом"? Ведь знал же Захар, что его характер совершенно непригоден для несения строгой армейской службы. Но ведь этот самый "пофигизм" становился немалым достоинством других. Захар понимал, что воинская дисциплина держится на так называемых неуставных взаимоотношениях, иначе говоря, на мордобоях, на издевательствах, на оскорблениях, что Устав предполагает совершенство, но люди от него ой-ой-ой как далеки, поэтому и вынуждены трое или четверо каких-нибудь жалких офицеришек опираться на силу и опыт "дедов", "стариков", "дембелей", чтобы научить подчиняться и гнуть спину несколько десятков сопляков, опухших на гражданке. Отсюда и сотни выбитых зубов, сломанных челюстей, простреленных голов, непредусмотренных Уставом... Как будто бы непредусмотренных...

И все это время Захар жил своим будущим. Он верил в то, что когда придет на гражданку, никто не узнает о его позоре, а он поступит в институт и будет учиться, закончит его с красным дипломом, жениться и обзаведется счастливой семьей с двумя детьми - с сыном и дочерью. Он надеялся, что забудет о своих страданиях и заживет спокойно и радостно. У него была на примете одна хорошая девчонка, с которой он дружил до армии, но она написала ему, что выходит замуж. Но и после этого Захар не порвал ее фотографию, напротив, в редкие свободные минуты он доставал карточку из военного билета и рассматривал красивое лицо Татьяны: ее чувственные губы, правильной формы нос, томные глаза. У беды глаза зеленые, вспоминал он слова их любимой песни. Сейчас он не верил, что мог обладать такой женщиной. Его чувство собственного достоинства осталось в прошлом. Тогда он был уверенным и веселым, таким, каким хотел быть всегда, а теперь... Именно поэтому теперь он хранил фотографию своей бывшей возлюбленной как память о себе прежнем.

Он так и не порвал фотографию после того, как узнал о предательстве своей подруги - ее порвал Володя Захаров. Более того, он заставил своего однофамильца проглотить обрывки фото и заесть их парашей из грязного бачка. Потом Захара долго выворачивало наизнанку в казарменном туалете. Он лежал, положив голову на крышку унитаза, и представлял, что умирает. После этого Захар понял, что не сможет забыть об этом унижении никогда. Он не простит его Вовке.

И вот в ноябре дембеля засобирались домой. Володя Захаров был уволен в числе первых, как отличник боевой и политической подготовки. Он оделся в импортные шмотки - его было не узнать! - и пришел прощаться со всеми. Захару было противно пожимать ему руку, однако, его грело осознание того, что он смог узнать адрес своего врага. Он подглядел его, когда тот хвастался своим дембельским альбомом. Село Константиново Рязанской области, повторял он. Родина Есенина. Да пусть он живет хоть на родине царя Ирода, все равно я достану его даже из-под земли. Он ответит за все оскорбления и издевательства, думал Захар. Ему приятно было ощущать в себе такую решимость.

Захара освободили из воинской части самым последним в роте, но он не переживал по этому поводу - он снова начинал обретать в себе силу духа. Он вернулся домой в крупный промышленный город и полной грудью вдохнул полный сажи и копоти воздух. Он был почти счастлив. Два месяца он летал как на крыльях. Эту ни с чем не сравнимую радость знают только отбывшие срок заключения. Но через два месяца эйфория прошла и Захар все чаще и чаще стал вспоминать о перенесенных унижениях. Среди ночи он просыпался в холодном поту и долго не мог прийти в себя. Да как он мог позволить обращаться с собой, как с презренным скотом? Нет, этого нельзя оставить без ответа. Иначе как можно после этого уважать себя? Он должен отомстить.

Он устроился на секретный завод по производству огнестрельного оружия. И через три месяца, когда увольнялся, уже имел гладкий ствол из вороненой стали. Сборы были недолгими. Он объяснил родным, что едет отдохнуть по путевке "Есенинские места". На всякий случай он взял охотничий нож, моток веревки и тонкие перчатки. Он ехал в поезде и представлял, как выследит и подкараулит свою жертву, как всадит пулю в лоб своему мучителю, как закопает или утопит тело. Он был уверен, что все сделает как надо. Он расправится с этой сволочью. За все надо платить. Собаке - собачья смерть.

Он добрался до Константиново поздним вечером. Автобус высадил их на маленькой станции. Погода была мерзкая. Шел дождь. Но дороги в селе были асфальтовыми и блестели при свете фонарей. Их вид был зловещим. Он подумал о том, как повезло местным аборигенам, что они имеют такого знаменитого земляка, а то сейчас до сих пор ходили бы по колено в грязи. Он с трудом нашел гостиницу и провел в ней тревожную ночь. Не спалось, он без конца ворочался, а рано утром встал и пошел на поиски своего однофамильца. Он одел джинсовую куртку, во внутреннем кармане которой был пистолет. Ощущение тяжести оружия давало непоколебимую уверенность в своих силах. Холод металла через майку будто заряжал энергией его тело, и каждая его мышца была напряжена до предела

Интуиция охотника его не подвела. Он вышел на главную улицу. Как и везде, она называлась улицей Ленина. Бабки с авоськами шли за хлебом, а мужики - на работу. Он стал спрашивать у встречных прохожих, где живет Захаров. "Какой Захаров?"- уточнили у него. "Да тот, который полгода назад пришел из армии",- ответил он. Старушка только покачала головой.

Он уже придумывал другие способы поиска, как вдруг его внимание привлекла фигура человека, идущего навстречу решительным шагом. Он вздрогнул, потому что сразу же узнал своего врага. Его крепкое, чуть грузное тело, облаченное в спортивный костюм фирмы "Adidas", приближалось к нему. В руках он нес тяжелую сумку, но, как бравый солдат, не сгибался под ее весом, а шел прямо. Захар почувствовал, что он стоит на месте и не может сделать ни шага.

Его будто отлили из свинца. Холод сковал все его суставы. Он не видел ничего, кроме человека, который шел на него. Он видел разрез его глаз и сами серые глаза, жестокие и злые, которые уже были направлены в его сторону. Они уже целились в него. Сейчас прогремит выстрел. Захар покачнулся и упал на дорогу, как мешок с говном, а затем замер от стыда, что он все еще жив...

Письмо счастья.

В тот злополучный ноябрьский вечер Евгений Викторович Лужин возвращался домой позже обычного - его задержал долгий разговор с начальником конструкторского бюро, в котором он работал. Юлий Маркович выразил недовольство частыми ошибками в работе подчиненного. Настроение было паршивым, а тут еще в довершение всего не работал лифт. Голова у него гудела как пчелиный улей, но он, поднимаясь на седьмой этаж двенадцатиэтажного дома-исполина на улице Каменотесов, самого высокого в поселке городского типа Пичугино, утешал себя тем, что впереди его ожидало удовольствие от сытного ужина, давно приготовленного женой и остывшего, от просмотра дневных газет, и, наконец, от привычной рюмки бренди перед сном и, может, даже - если хватит сил - от внепланового секса. И хотя в это позднее время смотреть почту было бесполезно, он машинально сунул руку в почтовый ящик. На немытый пол лестничной площадки, прямо ему под ноги, упал небольшой белый треугольник, похожий на солдатское письмо.