Федор Сологуб - Том 5. Литургия мне Страница 68

Мария с апатичным видом нагибается и рвет свое платье.

Красновский. Я не понимаю, Маша, право, не понимаю. Ты нервничаешь. Занялась бы хозяйством.

Мария. Благонравные домашние заботы! Кому они нужны!

Красновский. Или хоть устроила бы какой-нибудь благотворительный вечер, маскарад, что ли. Ты – такая мастерица на всякие выдумки.

Мария. Ты ничего не понимаешь! Пойми, мне противны эти стены, эти картины, все, все.

Красновский. Картины! Не понимаю! Картины этого художника я видел в самых лучших домах. Его картины есть во всех хороших музеях. Он в один год на двести тысяч продал.

Мария. Он мне противен, гладкий, сладкий. Он мне ничего не говорит, ничего не дает. Для искусства он не откажется от жизни и от ее благ, благополучный, благопристойный, чистенький господин в ловко сшитом фраке. Он не любит искусства, он любит только крупные заказы. О мои милые, бедные товарищи, как могла я вас оставить! Уйти от вас!

Красновский (досадливо). Ну уж как ты хочешь, Матиса или Сарьяна я не повешу в своей квартире. Я не хочу, чтобы все мои знакомые смеялись надо мною. Наконец, я принципиально не могу этого допустить.

Мария (смеется и комкает платок). Пожалуйста, вешай кого хочешь, покупай что тебе нравится. Не обращай никакого внимания на мои вкусы, на мои желания. Говори своим друзьям, что я – гадкая, что я капризничаю, ссорюсь с тобою из-за картин.

Красновский. Ничего такого я никому не говорю. Ты, Маша, в этом не можешь меня упрекнуть.

Мария. Твои деньги меня не утешают, твоя любовь никуда не двигает тебя. Я надеялась, что твоя любовь совершит чудо, зажжет, преобразит тебя! Но чуда в нашей жизни, как видишь, нет. Все по-прежнему серо, скучно, однообразно. Да и какая твоя любовь! Тебе начинает нравиться Берта.

Красновский. Ну, Маша, разве можно принимать серьезно ресторанные встречи.

Мария. Вам все только шутки. Если бы ты меня любил, ты бы устроил для меня театр.

Красновский. Послушай, Маша, ты же знаешь, что театр для тебя я охотно устроил бы. Правда, моих денег не хватило бы, да я и не хочу вкладывать все, что имею, в предприятие рискованное. Но легко было бы найти компаньонов и устроить это сообща.

Мария. Милый, милый, сделай же это для меня! Если ты это сделаешь, я словно из мертвых воскресну.

Красновский. Да я не могу покровительствовать этой чепухе, этому вашему «новому» искусству!

Мария. Милый мой, отчего же ты не хочешь, чтобы это мое дело я вела по-своему? Где же твоя любовь ко мне? Разве нельзя думать по-разному и все-таки любить друг друга и помогать один другому?

Красновский. Принципиально не могу.

Мария. Ты меня любишь?

Красновский. Конечно, люблю, ты же это видишь.

Мария. Если ты меня любишь, отчего же ты не сделаешь для меня этого? Ведь это сводится только к тому, что ты достанешь для меня денег. Дал же ты мне денег внести неустойку Биркину.

Красновский. Ты рассуждаешь, как девочка.

Мария. Ну, вот! Стена!

Красновский. Пойми, я не могу способствовать тому, что считаю вредным.

Мария. Если бы ты меня любил, ты бы для меня преступление совершил охотно.

Красновский. Совершенно дамская логика! Пойми, что мне, как человеку сложившемуся и серьезно относящемуся к жизни, дороги мои убеждения. Если на одной чашке весов лежат убеждения, а на другой каприз скучающей, хотя и очаровательной деточки, то ясно, которая чашка перетянет. В миллионный раз повторяю тебе, что в области искусства я принимаю только честный прогрессивный реализм.

Мария. То, что ты называешь прогрессивным, очень отстало. Ты называешь мое искусство буржуазным. Ты ненавидишь буржуазное, не правда ли? Это доказываешь ты всем образом своей жизни. (Смеется.)

Красновский. Я убежденный реалист, это тебе хорошо известно. А свои деньги я трачу, как нахожу это нужным. Я вижу, что разговор со мною только раздражает тебя. Да и мне это действует на нервы. Лучше я уйду. (Целует ее руку и уходит.)

Мария. Чуда нет. Нет. Стоят себе стенки и не сдвинутся. Клетка, клетка, золотая клетка! Хоть бы ребенка дал мне Бог! Тоска, тоска смертная!

Зинка. Зоя Аркадьевна. Вид у них очень веселый. Меня по щеке похлопали.

Мария. Проси.

Входит Зоя.

Зоя. Здравствуй, Мария. Я с целым ворохом новостей.

Мария. Милая Зоя, как я рада! Как давно тебя не видно! Хочешь чаю?

Зоя. Хочу.

Мария звонит. Зинка выглядывает из двери. Мария делает ей знак.

Зоя. Встретила твоего мужа в гостиной. Он сегодня очень мрачен.

Мария. Да? Заметно?

Зоя. Он любезен, как всегда, и хорошо скрывает свое настроение. Но у кого музыкальная душа, как у меня, того не обманешь. Он сегодня сбит с ритма, – это ясно чувствуется.

Мария. Он меня еще любит. Но он скучный, недаровитый, серый. Надоел он мне, – все надоело. Бежать надо, но куда? Скажи, куда?

Зоя. Он такой светский, любезный. Ты, Мария, к нему очень строга.

Мария. Весь этот лоск – мишура. У него нет таланта к жизни. Он ничего не способен создать. Такие люди только держатся за принятое, за условное, за признанное, только старое повторяют. Никогда я его не любила! Потому, должно быть, и детей у нас нет.

Зинка приносит чай.

Зоя. Вот свежая новость! Катя Кривцова выходит замуж за Бехтера.

Мария. Как за Бехтера? Говорили, что она помолвлена с Крайним.

Зоя. Нет, это разошлось. Катя с Крайним из-за чего-то поссорились, – ты знаешь, Катя такая легкомысленная, а Крайний оказался очень ревнив.

Мария. Бехтер, кажется, был женат?

Зоя. Да, представь, это был, по-видимому, такой счастливый брак, и вдруг, совершенно неожиданно, они разводятся и говорят, что Сонечка Бехтер выходит за графа Сиверского. Крайний очень мрачен был, но вдруг, должно быть, с досады, стал ухаживать за Варварою Гранцовой.

Мария. Что ты говоришь?

Зоя. И говорят, имеет успех.

Смеются.

Зоя. А с Лидией что, ты слышала? Ей запретили выступать.

Мария. Что ты? Кто ж мог запретить?

Зоя. Полиция. Явились на вечер, протокол составили, и милую нашу заклинательницу теперь судить будут за оскорбление чего-то…

Мария. Городовой в делах искусства! Бедная милая Лидия! Такая нежная, тихая! Кого она оскорбить могла! Бедные мы, бедные все, разбиты, разъединены, слабы. Ничего достигнуть не сможем! А я, я хуже всех.

Зоя. Я хотела тебе еще рассказать. Да боюсь, еще больше расстрою. Вижу, ты сегодня не в духе.

Мария. Говори. Ты, Зоя, мне точно из другого, моего мира, вестник. Того мира, из которого я сама ушла. Я люблю тебя слушать, даже когда ты о пустяках рассказываешь. Когда ты говоришь, у меня в груди словно птичка поет. Если бы я была не женщиною, я бы влюбилась в тебя. Говори, говори, какие у тебя еще новости.

Зоя. Да ведь все равно ты к нам не пойдешь. Только будешь волноваться.

Мария (взволнованно хватает ее за руку). Ты о чем? Неужели? Я уже знаю, о чем ты хочешь сказать. Сердцем чую. Ты о театре, о новом театре!

Зоя. Курганов каким-то чудом достал денег.

Мария. Неужели, Зоя? И много?

Зоя. На год хватит. А там видно будет. Репертуар у нас, как ты знаешь, есть, молодых актерских сил немало, мы призовем всех друзей наших и начнем свое дело. Подробнее расскажет тебе все Курганов. Он сейчас у Морева. К нему полетел к первому.

Мария. Зоя, если ты шутишь, это так жестоко! Зоя, это правда? У вас будет свой театр?

Зоя. Мария, не волнуйся. Еще неизвестно, выйдет ли что-нибудь из нашей затеи.

Мария. Выйдет, выйдет. Не может быть, чтобы опять рухнула мечта! Это было бы слишком жестоко!

Зоя. Мария, ты будешь с нами? Пойдешь к нам?

Мария. О, как бы я была счастлива, если бы я могла быть с вами! Он будет удерживать меня. Что мне делать? Он все еще меня любит!

Зоя. Разве он купил тебя? Разве ты не свободна?

Мария. Если бы я была свободна! Впрочем, что же связывает меня? Я так хотела ребенка, – но детей у нас нет. Правда, он меня любит.

Зоя. Но ведь ты его не любишь?

Мария. Знаешь, Зоя, когда я вспомню, как он заботился обо мне, у меня сжимается сердце. Правда, он не хочет, да и не может устроить мне театр. Он смотрел на это мое желание как на детский каприз. Но все-таки, Зоя, жизнь связывает.