Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 1) Страница 69

Весело хлопотали птицы, обильно цвели цветы, бархатное небо наполняло сад голубым сиянием, и в блеске весенней радости было бы неприлично говорить о печальном. Вера Петровна стала расспрашивать Спивака о музыке, он тотчас оживился и, выдергивая из галстука синие нитки, делая пальцами в воздухе маленькие запятые, сообщил, что на Западе - нет музыки.

- Там - только машины. Там - от менуэта и гавота дошли - вот до чего...

И пальцами на губах он сыграл какой-то пошленький мотив.

- Не тереби галстук, - попросила его жена. Он послушно положил руки на стол, как на клавиатуру, а конец галстука погрузил в стакан чая. Это его сконфузило, и, вытирая галстук платком, он сказал:

- В Норвегии - Григ. Очень интересен. Говорят - рассеянный человек.

И замолчал. Женщины улыбались, беседуя все более оживленно, но Клим чувствовал, что они взаимно не нравятся одна другой. Спивак запоздало спросил его:

- Как ваше здоровье?

А когда Клим предложил ему земляники, он весело отказался:

- От нее у меня будет крапивная лихорадка. Мать попросила Клима:

- Покажи Елизавете Львовне флигель.

- Странный город, - говорила Спивак, взяв Клима под руку и как-то очень осторожно шагая по дорожке сада. - Такой добродушно ворчливый. Эта воркотня - первое, что меня удивило, как только я вышла с вокзала. Должно быть, скучно здесь, как в чистилище. Часто бывают пожары? Я боюсь пожаров.

Бумажный сор в комнатах флигеля напомнил Климу о писателе Катине, а Спивак, бегло осмотрев их, сказала:

- Можно очень уютно устроиться. И окна в сад. Наверное, в комнаты будут вползать мохнатенькие червячки с яблонь? Птички будут петь рано утром. Очень рано!

Она вздохнула:

- Вам не нравится? - с сожалением спросил Клим, выходя в сад, красиво изогнув шею, она улыбнулась ему через плечо.

- Нет, почему? Но это было бы особенно удобно для двух сестер, старых дев. Или - для молодоженов. Сядемте, - предложила она у скамьи под вишней и сделала милую гримаску: - Пусть они там... торгуются.

Оглядываясь, она продолжала задумчиво:

- Прекрасный сад. И флигель хорош. Именно - для молодоженов. Отлюбить в этой тишине, сколько положено, и затем... Впрочем, вы, юноша, не поймете, - вдруг закончила она с улыбкой, которая несколько смутила Клима своей неясностью: насмешка скрыта в ней или вызов?

Посмотрев в небо, обрывая листья с ветки вишни, Спивак спросила:

- Как же здесь живут зимою? Театр, карты, маленькие романы от скуки, сплетни - да? Я бы предпочла жить в Москве, к ней, вероятно, не скоро привыкнешь. Вы еще не обзавелись привычками?

Клим удивлялся. Он не подозревал, что эта женщина умеет говорить так просто и шутливо. Именно простоты он не ожидал от нее; в Петербурге Спивак казалась замкнутой, связанной трудными думами. Было приятно, что она говорит, как со старым и близким знакомым. Между прочим она спросила: с дровами сдается флигель или без дров, потом поставила еще несколько очень житейских вопросов, все это легко, мимоходом.

- Портрет над роялем - это ваш отчим? У него борода очень богатого человека.

Пытливо заглянув в ее лицо, Клим сказал, что скоро приедет Туробоев.

- Да?

- Продает свою землю.

- Вот как.

Клим почувствовал, что его радует спокойный тон ее, обрадовало и то, что она, задев его локтем, не извинилась.

К ним шла мать, рядом с нею Спивак, размахивая крыльями разлетайки, как бы пытаясь вознестись от земли, говорил:

- Это будет написано нонами, очень густо: тум-тумм...

Жена бесцеремонно прекратила музыку, заговорив с Верой Петровной о флигеле; они отошли прочь, а Спивак сел рядом с Климом и вступил в беседу с ним фразами из учебника грамматики:

- Ваша мать приятный человек. Она знает музыку. Далеко ли тут кладбище? Я люблю все элегическое. У нас лучше всего кладбища. Все, что около смерти, у нас - отлично.

В паузы между его фразами вторгались голоса женщин.

- Не правда ли? - требовательно спрашивала Спивак.

- Я вам это сделаю.

- Мы кончили?

- Да.

Через несколько минут, проводив Спиваков и возвратясь в сад, Клим увидал мать все там же, под вишней, она сидела, опустив голову на грудь, закинув руки на спинку скамьи.

- Бог мой, это, кажется, не очень приятная дама! - усталым голосом сказала она. - Еврейка? Нет? Как странно, такая практичная. Торгуется, как на базаре. Впрочем, она не похожа на еврейку. Тебе не показалось, что она сообщила о Дмитрии с оттенком удовольствия? Некоторым людям очень нравится сообщать дурные вести.

Она с досадой ударила себя кулачком по колену.

- Ах, Дмитрий, Дмитрий! Теперь мне придется ехать в Петербург.

Розоватая мгла, наполнив сад, окрасила белые цветы. Запахи стали пьянее. Сгущалась тишина.

- Я пойду переоденусь, а ты подожди меня здесь. В комнатах - душно.

Клим посмотрел вслед ей неприязненно: то, что мать сказала о Спивак, злостно разноречило с его впечатлением. Но его недоверие к людям, становясь все более легко возбудимым, цепко ухватилось за слова матери, и Клим задумался, быстро пересматривая слова, жесты, улыбки приятной женщины. Ласковая тишина, настраивая лирически, не позволила найти в поведении Спивак ничего, что оправдало бы мать. Легко заиграли другие думы: переедет во флигель Елизавета, он станет ухаживать за нею и вылечится от непонятного, тягостного влечения к Лидии.

Мать возвратилась в капоте солнечного цвета, застегнутом серебряными пряжками, в мягких туфлях; она казалась чудесно помолодевшей.

- Ты не думаешь, что арест брата может отразиться и на тебе? - тихо спросила она.

- Почему?

- Жили вместе.

- Это еще не значит, что мы солидарны.

- Да, но...

Она замолчала, потирая пальцами морщинки на висках. И вдруг сказала, вздохнув:

- У этой Спивак неплохая фигура, даже беременность не портит ее.

Вздрогнув от неожиданности, Клим быстро спросил:

- Она - беременна? Она тебе сказала?

- Боже мой, я сама вижу. Ты хорошо знаком с нею?

- Нет, - сказал Клим и, сняв очки, протирая стекла, наклонил голову. Он знал, что лицо у него злое, и ему не хотелось, чтоб мать видела это. Он чувствовал себя обманутым, обокраденным. Обманывали его все: наемная Маргарита, чахоточная Нехаева, обманывает и Лидия, представляясь не той, какова она на самом деле, наконец обманула и Спивак, он уже не может думать о ней так хорошо, как думал за час перед этим.

"Какой безжалостной надобно быть, какое надо иметь холодное сердце, для того, чтобы обманывать больного мужа, - возмущенно думал Самгин. - И мать, как бесцеремонно, грубо она вторгается в мою жизнь".

- О, боже мой! - вздохнула мать.

Клим искоса взглянул на нее. Она сидела, напряженно выпрямясь, ее сухое лицо уныло сморщилось, - это лицо старухи. Глаза широко открыты, и она закусила губы, как бы сдерживая крик боли. Клим был раздражен на нее, но какая-то частица жалости к себе самому перешла на эту женщину, он тихонько спросил:

- Тебе грустно?

Вздрогнув, она прикрыла глаза.

- В моем возрасте мало веселого. Затем, оттянув дрожащей рукой ворот капота от шеи, мать заговорила шопотом:

- Уже где-то близко тебя ждет женщина... девушка, ты ее полюбишь.

В ее шопоте Клим услышал нечто необычное, подумалось, что она, всегда гордая, сдержанная, заплачет сейчас. Он не мог представить ее плачущей.

- Не надо об этом, мама.

Она судорожно терлась щекою о его плечо и, задыхаясь в сухом кашле или неудачном смехе, шептала:

- Я не умею говорить об этом, но - надо. О великодушии, о милосердии к женщине, наконец! Да! О милосердии. Это - самое одинокое существо в мире женщина, мать. За что? Одинока до безумия. Я не о себе только, нет...

- Хочешь, принесу воды? - спросил Клим и тотчас же понял, что это глупо. Он хотел даже обнять ее, но она откачнулась, вздрагивая, пытаясь сдержать рыдания. И все горячей, озлобленней звучал ее шопот.

- Только часы в награду за дни, ночи, годы одиночества.

"Это говорила Нехаева", - вспомнил Клим.

- Гордость, которую попирают так жестоко. Привычное - ты пойми! привычное нежелание заглянуть в душу ласково, дружески. Я не то говорю, но об этом не скажешь...

"И - не надо! - хотелось сказать Климу. - Не надо, это унижает тебя. Это говорила мне чахоточная, уродливая девчонка".

Но его великодушию не нашлось места, мать шептала, задыхаясь:

- Надо выть. Тогда назовут истеричкой. Предложат врача, бром, воду.

Сын растерянно гладил руку матери и молчал, не находя слов утешения, продолжая думать, что напрасно она говорит все это. А она действительно истерически посмеивалась, и шопот ее был так жутко сух, как будто кожа тела ее трещала и рвалась.

- Ты должен знать: все женщины неизлечимо больны одиночеством. От этого - все непонятное вам, мужчинам, неожиданные измены и... всё! Никто из вас не ищет, не жаждет такой близости к человеку, как мы.

Чувствуя необходимость попытаться успокоить ее, Клим пробормотал:

- Знаешь, о женщинах очень своеобразно рассуждает Макаров..