Борис Можаев - День без конца и без края Страница 7

- Что ж это вы нарушили инструкцию? - спросила она паромщика. Одиночек перевозите.

- Вы, товарищ Твердохлебова, не подумайте, что это я из подхалимства, суетился паромщик. - Чистое мое уважение к науке, и больше ничего.

- Шевелись, пустобрех! - сказал Петя. - Отчаливай! И так полчаса потерял из-за тебя.

- Ай-я-яй, какой невоспитанный шофер! Возит ученого, а ругается как сапожник.

Отдали концы, взревел мотор, и паром ходко двинулся поперек реки, давя, рассекая носом взводень на стремнине.

Когда стали причаливать, детина-паромщик зычно крикнул:

- Судейкин! Ты чего там, ай дрыхнешь?

Из прибрежной избушки проворно вынырнул сухонький старичок в засученных по колена штанах, в майке и, выбежав на припаромок, поймал конец, брошенный паромщиком, и накинул петлю на сваю. Мария Ивановна сошла на берег, за ней посеменил старичок, заискивающе поглядывая на нее, сказал:

- Здравствуйте, Мария Ивановна! Аль не узнаете? Я ж Судейкин. Помните якутскую станцию?

- Сидор Иванович! - Мария Ивановна смотрела на него с удивлением и скорбью, но руки не подавала.

А он ждал с подобострастием, подавшись вперед всем корпусом.

- Как вы здесь оказались? - спросила Мария Ивановна.

- Дак ведь нужда заставит сопатого любить. Вот в сторожа нанялся, подрабатываю. Пенсия маленькая.

- Но почему здесь, а не в Якутии?

- Ге-ге... Не сработались мы после вас с Людмилой-то Васильевной. Тяжелый она человек и зловредный. Она ведь меня под монастырь подвела... Попутала меня. Мол, казенное сено продавал. Какое оно казенное? Я сам его и косил. Ни за что, можно сказать, пострадал. И насиделся я, и из партии исключили. Теперь вот один как перст.

- Да, Сидор Иванович... Вот как оно все обернулось.

- Не говорите, Мария Ивановна! Вы уж меня извините... Ежели я вас и обидел чем тогда, так ведь исключительно по дурости. Зеленый был, совсем глупой.

- Бог вас простит. - Она пошла прочь.

А старичок осмелел и посеменил за ней, сладко улыбаясь, опять стараясь заглянуть в лицо:

- Я ведь чего хотел попросить у вас... Взяли бы меня сторожем к себе. У вас место постоянное, тихое и в тепле все ж таки.

- Не надо! И не просите. С меня хватит и того, что было...

Сурова якутская земля: каменистые осыпи, гольцы, горные склоны, покрытые изреженной тайгой. Словно под крылом самолета, проплывают широкие плесы таежной реки, редкие поселения, разбросанные по таежным распадкам, да неширокие проплешины полей.

Ранняя весна. Вдоль берегов реки на галечных косах еще истлевают голубые ноздрястые льдины, еще голыми стоят лиственницы и березы, а тальники в заводях уже в желтом пуховом налете. Стаи уток постоянно взлетают с воды и низко, долго мельтешат над волнами широкой реки. По реке идет первый пароход. Василий и Муся стоят на палубе, у них уже дети Володя и Наташа. Мальчику года три-четыре, а девочка совсем еще маленькая, на руках у отца. Пароход дал долгий хриплый гудок и стал причаливать к пристани. На дебаркадере надпись полукругом: "Вознесенское".

- Вот мы и дома, - говорит Василий.

Длинный рубленый дом барачного типа на отшибе от села. Возле дверей фанерная дощечка с надписью: "Вознесенская опытная сельскохозяйственная станция". Василий с чемоданами, Муся с детишками, сопровождающий их старый якут с огромными узлами подходит к двери.

- Сюда, понимаешь. Чего стали? Стесняй не надо. Якуты так говорили: заходи - хозяин будешь! - сказал старик.

Они проходят в коридор. Здесь якут открывает комнату:

- Это вам готовил. Сам печка топил!

Он бросает посреди комнаты узлы. Трогает рукой печку:

- Попробуй! Картошка испечь можно.

Василий, потом Муся притрагиваются к печи, радостно отдергивают руку.

- Как сковородка. Шашлык жарить можно, - сказал Василий.

- А как вас зовут? - спросила Муся старика.

- Аржакон.

- Вася, у тебя же дядю, кажется, зовут Аржаконом?

- А вот он и есть мой дядя, - сказал Василий, улыбаясь. - Правда, Аржакон?

- Конечно. А почему нет? Был дядя - стал дедушка, понимаешь? - Аржакон усмехнулся, покачал головой. - Борода нет - кто бабушкой зовет. Тоже неплохо.

Василий и Муся смеются.

- Вы что же здесь, на работе? - спрашивает Муся.

- Моя работа - такое дело: смотри за всеми - ничего не делай.

- Значит, ты самый главный начальник, - говорит Василий.

- Начальник уехал в Якутск. Моя оставил. Может, рибка хотите? Свежая есть - тала.

- Тала? А что это такое? - удивилась Муся.

- Строганина из сырой рыбы, - ответил Василий.

- Да кто же ест сырую рыбу? - удивилась Муся.

- Все едят, понимаешь, - ответил Аржакон. - Сырая рыба дух бодри.

- Да ты попробуй! - сказал Василий.

- Ну ладно, - соглашается Муся. - А где она, свежая рыба-то?

- Речка плавай, - ответил Аржакон. - Сейчас ходи поймай.

Все смеются. Аржакон уходит.

- Кстати, а где живет твой дядя? - спросила Муся.

- Не знаю.

- Как не знаешь?

- Ну, так. Он пропал в гражданскую. Ушел в Забайкалье... Оказался на территории Дальневосточной республики. А потом и след простыл...

- Ну что ж мы стоим? Развяжи-ка этот узел! Там у меня вировские образцы пшеницы и овса.

- Да подожди ты с семенами. Надо расположиться сперва.

- Располагайся, хозяйничай! А я сбегаю поля посмотреть.

Муся хлопнула дверью и вышла.

- Папа, пи-пи! - сказал Володя.

- Сейчас. - Василий достал из сумки горшок и стал расстегивать штаны на мальчике.

Опытные поля станции раскинулись на самом берегу Лены. Пожилая женщина, укутанная в шаль, водит Мусю по полям, отвечает равнодушно. Это Марфа работница станции.

- Сколько дней длится вегетационный период?

- Не знаю. Селекционер уехал, ничего не сказал.

- Но он же вел записи?

- Какие там записи! Пил он целыми днями. Тут, говорит, не токмо что пашеница - овсюг и то не созреет.

- Но вы же собирали колоски? Образцы-то местные храните?

- Да чего их собирать, колоски-то? Они сроду не вызревали.

- Сеяли же рожь или овес?

- Сеяли.

- Куда же их девали?

- На сено скашивали. Лошадям.

- А чем занимались рабочие?

- Рыбу ловили, сено заготавливали. А кто и за пушниной ходил.

- Сколько вас было?

- Я да Чапурин. Вон еще якут, Аржакон.

Аржакон шел от реки и нес здоровенного ленка.

- А из начальства которые, постоянно менялись. Тут, говорят, озвереешь или осатанеешь от вина. Дак ить они и пили ведрами. Тепершний, слава богу, в рот не берет. Он комсомолец.

- Он что, в Якутске?

- Рыбу повез продавать... Летом рыбу, зимой сено... Оборот налажен.

- А почему не вызревала пшеница?

- Кто ее знает? Земля холодная.

- Поздние заморозки случаются?

- Бывают. Иной раз в июне иней на траву выпадает.

- Н-да, весело живете, - сказала Муся, подняла горсть земли, помяла в руке, потерла пальцами.

Подошел Аржакон с рыбой. Муся спросила:

- Инвентарь-то хоть есть какой?

- Чего?

- Ну, плуги там, сеялки?

- Сеялок есть - колеса нет, - ответил Аржакон.

- Куда же они делись?

- Растащили на телеги... А может, и пропили, - ответила Марфа.

- Ну что ж, будем сеять по доскам, - сказала Муся.

- Как это "по доскам"?

- Увидите.

Первая весенняя посевная на якутской земле. Чапурин, невысокий колченогий мужик с широкой, как ладонь, лысиной, идет за сохой. Идет сурово насупившись, изредка покрикивая на лошадь:

- Ближе! Ближе!.. Вылезь, ну! Вылезь! Но!

Аржакон боронит - сидит верхом на лошади и мурлычет свои "ырыата".

Муся и уже знакомая нам Марфа сеют "по доскам". Муся одной доской делает бороздку, высевает в нее семена, второй доской присыпает и, чтобы не топтать посев, становится на эту доску. Марфа каждый раз, когда Муся прижимает ногой доску, произносит:

- Та-ак! Та-ак! Та-ак!.. - Потом просит у Муси доски. - Эдак-то и я сумею.

- Ну-ну! - Муся передает ей доски.

Василий приносит новые мешочки с семенами:

- Здесь вировский овес... Тут ячмень. А это вот тобой собрано в экспедиции.

Муся берет на руку зерно из последнего мешочка:

- Да, это олекминская пшеница. Местный сорт.

- Ну, не совсем местный. До ее родины добрых полтыщи километров. А то и всю тыщу намеряешь, - сказал Василий.

- Начальника едет! - крикнул с лошади Аржакон. - Вон его катер немножко трещит.

Небольшой катерок, попукивая, подходит к берегу. На поле невольно приостановились, смотрят на катер.

Из катера легко выпрыгнул щеголевато одетый молодой человек. На нем хромовые сапожки, серый френч с накладными карманами, фуражка. Он из того типа людей, про которых в народе говорили "полувоенный". Это тот самый Судейкин, но молодой и прыткий. Чуть пригнувшись, выбрасывая вперед колени, поднимался он по речному берегу. У него еще и планшетка оказалась через плечо, на тоненьком ремешке. Он даже руку приложил к фуражке, когда поздоровался, подойдя:

- Здравствуйте, товарищи!

Но рука коснулась фуражки неловко, дугой. Василий чуть иронически смерил взглядом его верткую фигуру и крепко тиснул ему руку, так что "полувоенный" поморщился.