Насмешливое вожделение - Драго Янчар Страница 7

Из самого предмета, не так ли?! Когда вы говорите spleen, о чем вы думаете? Ну, о чем, Градник? — У Фреда уже получалось выговорить его имя. — О Байроне. О Бодлере. О Weltschmerz[2], боже, какое слово. А если произносите Тракль, Георг Тракль, что вам при этом имени приходит в голову? — Отчаянный разлад с самим собой, — сказал Градник, — темные, промозглые улицы Зальцбурга. — Конечно, — воскликнул Фред Блауманн. — Это и есть меланхолия. Настроение. Нечто совершенно непостижимое. И нажал несколько клавиш на компьютере:

Melancholie

Bläuliche Schatten. О ihr dunklen Augen,

      Die lang mich anschaun im Vorübergleiten.

      Gitarrenklänge sanft den Herbst begleiten

      Im Garten, aufgelöst in braunen Laugen.

Des Todes ernste Düsternis bereiten

Nymphische Hände, an roten Brüsten saugen

Verfallne Lippen und in schwarzen Laugen

Des Sonnenjünglings feuchte Locken gleiten.

Меланхолия

Синяя тень, о взгляды темных щелок,

Что пристально меня сопровождают!

Гитары нежно осень провожают.

В саду, где растворился бурый щелок.

Угрюмость смерти важно предвещают

Нимф руки. Вспухнув, губы припадают

К груди краснеющей, и в черный щелок

Солнечный отрок пряда погружает.[3]

Впрочем, нет! — воскликнул Блауманн. — Нет! Тракль не знал, что выразил лишь один из симптомов вещества. Меланхолического вещества.

У Фреда Блауманна было что-то общее с Робертом Бёртоном. Большую часть времени он проводил за штудиями, точно так, как рассказывал о себе Бёртон. Жил «тихой, устоявшейся, частной университетской жизнью, mihi&musis», среди книг, занимаясь бегом, в ученых и высокодуховных беседах, как все те, кто познал меланхолическое вещество.

2

Как вы сказали?

Меланхолия. Анатомия меланхолии.

Ерунда.

Может и, правда, ерунда, как сказал его landlord, поинтересовавшийся, пока Градник подписывал чек, чем он там в своем университете сейчас занимается.

Это ерунда? А что тогда не ерунда?

Недвижимость.

Понятное дело. Но это еще не значит, что изучение меланхолии — ерунда. Тем более, для Фреда Блауманна, для него этот вопрос — это всё, правда, всё. Разбор восклицательных знаков на занятиях по креативному письму — это так, для студентов. Но у Блауманна есть главная тема, она требует уединения, бдения за компьютером. Чтобы создать великий труд, над которым он работает уже семь лет. Труд, в который он попытался посвятить Грегора Градника со всем своим профессорским пылом. — Вы поймете, — воскликнул он однажды вечером, когда после нескольких часов занятий креативным письмом они вдвоем сидели в его кабинете, где так и веяло чиппендейлом. — С первой секунды я знал, что вы поймете. Конечно, недвижимость для арендодателя — дело проверенное, в то время как некоторые вещи, которыми сегодня занимаются в университетах, часто полная ерунда. Чудачества, трата времени и денег налогоплательщиков. Может оно и так, но Фред Блауманн занимался именно меланхолией и только ею. На первый взгляд, бессодержательным понятием. Почему это слово ассоциируется у нас с какой-то абстрактной печалью, даже страхом. «Печаль и страх так сердце угнетают». Фред Блауманн свяжет эту пустоту с реальностью. Сначала он блистательно предоставит слово поэтам, потом решительно поставит их произведения в контекст реальности: алхимии, медицины и физики. Раз у предмета есть содержание, это уже не ерунда, как утверждал landlord. Напротив, теперь он так же устойчив и реален, как его недвижимость. Real estate. Не один Роберт Бёртон, многие другие также веками доказывали существование этого особого вещества, обращающегося внутри человеческого универсума, а, может быть, и всей Вселенной. Они стремились доказать, что, как и философский камень, меланхолическое вещество существует. Сегодня весь мир знает черное солнце и печального ангела на гравюре Дюрера «Меланхолия», полотна «Меланхолия» Лукаса Кранаха Старшего и Корнелиса Антониса, портреты ван Хемскерка или труд «Меланхолия» Томаса де Ли. Однако многие врачи доказывали, что меланхолия — просто художественное отражение существующего, но непонятного положения дел. В течение определенного времени бытовало твердое убеждение, что меланхолия зарождается в селезенке, в spleen. Это орган, куда с кровью сбрасываются все отходы телесных жидкостей (humour!). Об этом написаны тома, библиография бежит по экрану. Итак: меланхолическое вещество — это густая жидкость, липкий, черный деготь, который медленно циркулирует по человеческому организму, вызывая депрессивное настроение. Оно иногда может довести до умопомрачения. Меланхолическое вещество удаляли из организма чемерицей, к которой добавляли другие средства для улучшения состояния организма. Они ослабляли давление желчи, но не вызывали ее движения.

Охотнее всего меланхолическое вещество накапливается в кишечнике, где смешивается с желчью. Оттуда-то и поднимаются миазмы, отравляющие мозг. И вот оно. — Мы упираемся в поэтов. При всем уважении, вот, Бодлер, вот, простите, Тракль со своей «Bläuliche Schatten». Случается, эти миазмы выходят через рот страдающего меланхолией человека и заражают своими ядами здоровых.

3

Грегор Градник был изумлен. Ему никогда не приходило в голову связать поэзию с миазмами желчи. Он не отрывал глаз от экрана компьютера, по которому бежали имена, сравнения, цитаты, авторы и названия книг. Блауманн завораживал его даже больше, чем американские воскресные проповедники. Профессор, исправляющий студентам запятые, направляющий их к рефлексии повседневности, к самовыражению, к исповедальности, каждую ночь просиживает за компьютером, поглощенный своей грандиозной, космической, своей блауманнской темой. Днем он занимается бегом трусцой, а ночью пишет великую книгу алхимика, которая объяснит меланхолию in substancia[4].

Благодаря своему компьютеру — а у Блауманна он был подключен к базам данных английских университетов — профессор обнаружил, что в Англии в семнадцатом веке жил человек, умудрившийся на Страстной неделе исповедоваться и причащаться дома, ибо он страшился желчных миазмов, выдыхаемых кучей унылых кающихся прихожан в закрытом помещении церкви.

Миазмы! Фреда Блауманна охватил жар первопроходца. Миазмы! А не это:

Ali ту griefs to this are jolly

Naught so sad as melancholy.

Все беды кажутся забавой перед ней —

Горчайшей меланхолией моей[5]

Создавая книгу, он не будет ограничиваться меланхолией как болезнью только елизаветинской эпохи, нет, он займется ею всесторонне, со всем историческим контекстом. От Константина Африканского, — тут профессор щелкнул по клавише и на экране замигал год: 1087, до Роберта Бёртона, другая клавиша, и снова дата: 1621. И дальше, до Фреда Блауманна.

«Вы можете себе представить? — воскликнул он. — Шесть веков меланхолии. И даже больше».

Глава пятая

ОДИНОКОЕ ДРЕБЕЗЖАНИЕ ТРАМВАЯ