Иван Тургенев - Степной король Лир Страница 8

Матушка зажала уши.

- Что это, отец, как труба трубишь! Коли ты в самом деле в домочадцах своих так уверен, ну и слава тебе, господи! Голову ты мне совсем размозжил!

Мартын Петрович извинился, вздохнул раза два и умолк. Матушка опять упомянула о Киеве, об Оптиной пустыни, об отце Макарии... Харлов поддакивал, говорил, что "нужно, нужно... надо будет... о душе..." и только. До самого отъезда он не развеселился; от времени до времени сжимал и разжимал руку, глядел себе на ладонь, говорил, что ему страшнее всего умереть без покаяния, от удара, и что он зарок себе дал: не сердиться, так как от сердца кровь портится и к голове дриливает... Притом же он теперь от всего отстранился; с какой стати он сердиться будет? Пусть другие теперь трудятся и кровь себе портят!

Прощаясь с матушкой, он страстным образом поглядывал на нее: задумчиво и вопросительно... и вдруг, быстрым движением выхватив из кармана том "Покоящегося трудолюбца", сунул его матушке в руки.

- Что такое? - спросила она.

- Прочтите... вот тут, - торопливо промолвил он, - где уголок загнут, о смерти. Сдается мне, что больно хорошо сказано, а понять никак не могу. Не растолкуете ли вы мне, благодетельница? Я вот вернусь, а вы мне растолкуете.

С этими словами Мартын Петрович вышел.

- Неладно! эх, неладно! - заметила матушка, как только он скрылся за дверью, и принялась за "Трудолюбца".

На странице, отмеченной Харловым, стояли следующие слова:

"Смерть есть важная и великая работа натуры. Она не что иное, как то, что дух, понеже есть легче, тоньше и гораздо проницательнее тех стихий, коим отдан был под власть, но и самой электрической силы, то он химическим образом чистится и стремится до тех пор, пока не ощутит равно духовного себе места..." и т. д. {См. "Покоящийся трудолюбец", 1785, III ч. Москва.}

Матушка прочла этот пассажик раза два, воскликнула: "Тьфу" - и бросила книгу в сторону.

Дня три спустя она получила известие, что муж ее сестры скончался, и, взяв меня с собою, отправилась к ней в деревню. Матушка располагала провесть у ней месяц, но осталась до поздней осени - и мы только в конце сентября вернулись в нашу деревню.

XVI

Первое известие, которым встретил меня мой камердинер Прокофий (он же считался господским егерем), было то, что вальдшнепов налетело видимо-невидимо и что особенно в березовой роще возле Еськова (харловского имения) они так и кишат. До обеда оставалось еще часа три; я тотчас схватил ружье, ягдташ и вместе с Прокофием и легавой собакой побежал в Еськовскую рощу. Вальдшнепов в ней мы нашли действительно много - и, выпустивши около тридцати зарядов, убили штук пять. Спеша с добычей домой, я увидел возле дороги пахавшего мужика. Лошадь его остановилась, и он, слезливо и злобно ругаясь, нещадно дергал веревочной вожжою ее набок загнутую голову. Я вгляделся в несчастную клячу, у которой ребра чуть не прорывались наружу и облитые потом бока судорожно и неровно вздымались, как худые кузнечные меха, - и тотчас признал в ней старую чахлую кобылу со шрамом на плече, столько лет служившую Мартыну Петровичу.

- Господин Харлов жив? - спросил я Прокофия. Охота нас обоих так "всецело" поглотила, что мы до того мгновенья ни о чем другом не разговаривали.

- Жив-с. А что-с?

- Да ведь это его лошадь? Разве он продал ее?

- Лошадь точно ихняя-с; только продавать они ее не продавали; а взяли ее у них - да тому мужичку и отдали.

- Как так взяли? И он согласился?

- Согласия ихнего не спрашивали-с. Тут без вас порядки пошли, промолвил с легкой усмешкой Прокофий в ответ на мой удивленный взгляд, беда! Боже ты мой! Теперь у них Слеткин господин всем орудует.

- А Мартын Петрович?

- А Мартын Петрович самым, как есть последним человеком стал. На сухояденье сидит - чего больше? Порешили его совсем. Того и смотри, со двора сгонят.

Мысль, что можно такого великана согнать, никак не укладывалась мне в голову.

- А Житков-то чего смотрит? - спросил я наконец. - Ведь он женился на второй дочери?

- Женился? - повторил Прокофий и на этот раз усмехнулся во весь рот. Его и в дом-то не пускают. Не надо, мол; поверни, мол, оглобли назад. Сказанное дело: Слеткин всем заправляет.

- А невеста-то что?

- Евлампия-то Мартыновна? Эх, барин, сказал бы я вам... да млады вы суть - вот что. Дела тут подошли такие, что и... и... и! Э! да Дианка-то, кажись, стоят! Действительно, собака моя остановилась как вкопанная перед широким дубовым кустом, которым заканчивался узкий овраг, выползавший на дорогу. Мы с Прокофием подбежали к собаке: из куста поднялся вальдшнеп. Мы оба выстрелили по нем и промахнулись; вальдшнеп переместился; мы отправились за ним.

Суп уже был на столе, когда я вернулся. Матушка побранила меня. "Что это? - оказала она с неудовольствием, - в первый же день - да к обеду ждать себя заставил". Я поднес ей убитых вальдшнепов: она и не посмотрела на них. Кроме ее, в комнате находились Сувенир, Квицинский и Житков. Отставной майор забился в угол, - ни дать ни взять провинившийся школьник; выражение его лица являло смесь смущения и досады; глаза его покраснели... Можно было даже подумать, что он незадолго перед тем всплакнул. Матушка продолжала быть не в духе; мне не стоило большого труда догадаться, что поздний мой приход был тут ни при чем. Во время обеда она почти не разговаривала; майор изредка возводил на нее жалостные взгляды, кушал, однако, исправно; Сувенир трепетал;

Квицинский сохранял обычную уверенность осанки.

- Викентий Осипыч, - обратилась к нему матушка, - прошу вас послать завтра за Мартыном Петровичем экипаж, так как я известилась, что у него своего не стало; и велите ему сказать, чтобы он непременно приехал, что я желаю его видеть.

Квицинский хотел было что-то возразить, но удержался.

- И Слеткину дайте знать, - продолжала матушка, - что я ему приказываю ко мне явиться... Слышите? При...ка...зываю!

- Вот уже именно... этого негодяя следует... - начал вполголоса Житков; но матушка так презрительно на него посмотрела, что он тотчас отворотился и умолк.

- Слышите? Я приказываю! - повторила матушка.

- Слушаю-с, - покорно, но с достоинством промолвил Квицинский.

- Не приедет Мартын Петрович! - шепнул мне Сувенир, выходя вместе со мною после обеда из столовой. - Вы посмотрите, что с ним сталось! Уму непостижимо! Я полагаю, он, что и говорят-то ему - ничего не понимает. Да! Прижали ужа вилами!

И Сувенир залился своим дряблым смехом.

XVII

Предсказание Сувенира оказалось справедливым. Мартын Петрович не захотел поехать к матушке. Она этим не удовольствовалась и отправила к нему письмо; он прислал ей четвертушку бумаги, на которой крупными буквами были написаны следующие слова: "Ейже-ей, не могу. Стыд убьет. Пущай так пропадаю. м Спасибо. Не мучьте. Харлов Мартынко". Слеткин приехал, но не в тот день, когда матушка "приказывала" ему явиться, а целыми сутками позже. Матушка велела провести его к себе в кабинет... Бог ведает, о чем у них велась беседа, но продолжалась она недолго: с четверть часа, не более. Слеткин вышел от матушки весь красный и с таким ядовито-злым и дерзостным выражением лица, что, встретившись с ним в гостиной, я просто остолбенел, а тут же вертевшийся Сувенир не окончил начатого смеха. Матушка вышла из кабинета тоже вся красная в лице и объявила во всеуслышание, чтоб господина Слеткина ни под каким видом к ней вперед не допускать; а коли Мартына Петровича дочери вздумают явиться - наглости, дескать, на это у них станет, - им также отказывать. За обедом она вдруг воскликнула: "Каков дрянной жиденок! Я ж его за уши из грязи вытащила, я ж его в люди вывела, он всем, всем мне обязан и он смеет мне говорить, что я напрасно в их дела вмешиваюсь! Что Мартын Петрович блажит - и что ему потакать невозможно. Потакать! каково? Ах, он неблагодарный пащенок! Жиденок мерзкий!" Майор Житков, который также находился в числе обедавших, вообразил, что теперь-то уж сам бог ему велел воспользоваться случаем и ввернуть свое слово... но матушка тотчас его осадила. "Ну уж и ты хорош, мой отец! - промолвила она. - С девкой не умел сладить, а еще офицер! Ротой командовал! Воображаю, как она тебя слушалась! В управляющие метил! Хорош бы вышел управляющий!"

Квицинский, сидевший на конце стола, улыбнулся про себя не без злорадства, а бедный Житков только усами повел да брови поднял и всем своим волосатым лицом уткнулся в салфетку.

После обеда он вышел на крыльцо покурить, по обыкновению, трубочку - и таким он мне показался жалким и сиротливым, что я, хотя его и недолюбливал, однако тут присоседился к нему.

- Как это у вас, Гаврила Федулыч, - начал я без дальних околичностей, с Евлампиеи Мартыновной дело расстроилось? Я полагал - вы давно женились.

Отставной майор уныло взглянул на меня. - Змей подколодный, - начал он, с горестной старательностью выговаривая каждую букву каждого слога, - жалом своим меня уязвил и все мои надежды в жизни в прах обратил! И рассказал бы я вам, Дмитрий Семенович, все его ехидные поступки, но матушку вашу боюсь прогневить! ("Млады вы еще суть", - мелькнуло у меня в голове выражение Прокофия.) Уж и так...