Мирза Ибрагимов - Слияние вод Страница 81

Все сразу притихли: Гараш завтракал в соседней комнате, а двери были распахнуты настежь...

Першан отдернула протянутую к чуреку руку. Как она ни была зла на брата, а при народе сочла нужным заступиться:

- Аи, тетушка, каким сладким был твой язычок, когда ты распевала баяты. А теперь с твоих уст срываются горькие, как перец, слова.

- А сладкий язык я тебе дарю, доченька, пользуйся... Ты же всех оправдываешь, горькой правды в лицо никому не говоришь...

В разговор вмешалась полная женщина, с мускулистыми, как у циркового борца, руками.

- Видела вчера на поливе вашу невестку. Пожелтела, бедняжка, как осенний лист. Не больна ли?

- Словно луну в рамазан, ее и не видно, - подхватила соседка. - Или совсем переселилась в "Красное знамя"?

- Там председатель добрее! - ехидно вставила какая-то девушка, прячась, за спины соседок.

На щеках Першан вспыхивали и исчезали багровые пятна. Сжалившись над подругой, Гызетар строго сказала:

- Распустили языки-то! Стыда нету. А если, у Майи такая работа? Будто не слышали, что у Кара Керемоглу земля засолонилась? Несколько гектаров. Ведь это такая беда!... Лучше бы рассказали заместителю председателя о своих нуждах. - И она кивнула на подъехавшего на гнедом жеребце Салмана.

Тот спешился, отдал поводья сторожу и молодцеватой походкой вошел на веранду, пожелал собравшимся приятного аппетита.

- Спасибо! - ответила за всех Гызетар. - Милости просим к нашему столу, да вот беда, горяченького ничего нет. Мы-то все лето так, а тебе с непривычки кусок в горло не полезет...

"Вот проклятая баба! Похуже тетушки Телли", - поморщился Салман, но нашелся, указал на Ширзада, который сидел рядом с Першан, брал масло и чуреки с ее скатерти: на веранде было тесно, они сидели, почти прижавшись друг к другу. Салмана так и передернуло, но он не выдал себя, улыбнулся и повторил:

- Вы с парторга спрашивайте. Это его первейший долг - заботиться о людях. А мне бы со стройкой Дома культуры да с электричеством управиться.

Гараш, услышав голос Салмана, вышел из комнаты и направился к своему трактору.

- Да, на полевых станах пора бы готовить горячие обеды, - согласился Ширзад. - Конечно, я в этом виноват, не отрицаю. Взвалили мы на плечи наших женщин и девушек такую ношу, что диву даешься, как они держатся до сих пор...

Першан с удивлением почувствовала, что ей трудно дышать от ненависти к Салману. Все было в нем ей отвратительно: и учтивая улыбочка, и вкрадчивый, льющийся, как струя вина из кувшина, голос, и полевая офицерская сумка, переброшенная через плечо, и безграничная самоуверенность. Нарочно, чтобы позлить его, она вложила в руки оторопевшего Ширзада облупленное, уже посоленное яйцо, кусок намазанного маслом чурека.

- Питайся, питайся, без матери-то совсем отощал, - сказала Першан с той грубостью, с какой деревенские девушки при посторонних говорят с любимыми. - На Салмана надеяться - ноги протянешь... Чего только в нашем колхозе нету: и мясо, и зелень, и овощи, и масло... Тарелка супа обошлась бы, самое дорогое, копеек в шестьдесят, а то и в полтинник. Деньги бы можно вычитать в конце месяца из аванса на трудодни. Вот как все просто.

Со всех сторон послышались одобрительные возгласы:

- Правильно!

- Ценное предложение!

- Обещай, Салман, что сделаешь!

Тот с невозмутимым видом поклонился.

- По твоим речам, ханум, тебя можно принять за члена ревизионной комиссии. Зимою, во время выборов, я выдвину твою кандидатуру в депутаты райсовета... А горячие обеды будут, непременно будут, - неожиданно заключил он. - Через два дня, завтра не успеем.

По проселочной дороге шла легковая машина, плавно колыхаясь на ухабах, расшвыривая в кусты клубы пыли. Салман, узнав "победу" Рустама, решил срочно отправиться на участок тетушки Телли.

Там он стал прохаживаться в междурядьях, отдавать распоряжения, словом, был полностью поглощен работой.

Женщины рыхлили кетменями почву вокруг низкорослых, хилых кустов хлопчатника, вырывали сорняки. Работали споро, слаженно, но молча: посевы были так плохи, что у всех сердце изболелось.

- Медленно, медленно дела идут, - еще издали с не довольным видом сказал Рустам. - Пошевеливаться надо. Кустики слабые, не подкормлены.

В голосе Рустама слышалось что-то непривычное, чувствовалась усталость, но упрек его был несправедлив, и тетушка Телли не стерпела.

- Из кожи лезем, стараемся, а теперь мы же виноваты? Спасибо, дядюшка... Не твоего ли любимчика Немого Гусейна участок? Не я ли тебя останавливала, убеждала, что твой подхалим губит семена? А сейчас ты ухватился за мой воротник.

Председатель снял папаху, вытер платком разгоряченное лицо.

- Ну и скандалистка же ты! - упрекнул он.

Подошедший Ширзад ударил носком сапога по земле, покрытой залубеневшей коркой, сказал, что действительно звену тетушки Телли участок достался тяжелый, но если поливать водой с навозной жижей, то кусты выживут, окрепнут.

- Поняла? - пренебрежительно спросил Рустам.

- Я-то поняла, а вот понял ли ты, что уже руки отваливаются от кетменя? - завопила тетушка Телли. - Где машины, которыми набит двор МТС, где?

Председатель подергал ус, с трудом удержавшись, чтобы не выругаться, и молча направился к машине.

2

Вечерело, небо было уже не светло-синим, а темно-зеленым, словно отражало созревающие поля и сады. На западе глубокими бороздами пролегли багровые полосы заката.

По извилистой тропинке в высокой пшенице шагал Ширзад. Весь день он провел на бахчах, огородах, кукурузных делянках. Радостно было ему видеть, как тучнеют, наливаются соками плоды и злаки, но почему-то чувства удовлетворения не было. На каждом участке он находил следы небрежной работы. Видно, надеялись люди, что муганская земля и муганское солнце выручат. Они и правда выручают до поры до времени, однако в колхозе есть излишек рабочей силы, машинный парк МТС полностью не загружен, бригадиры часто не соблюдают агротехнические правила. Радоваться-то, в сущности, нечему.

Тропинка выбежала из ярового клина, нырнула в заросли сирканов, запахло пылью от пролегавшей неподалеку проселочной дороги; Ширзад шел все медленнее. Только теперь, когда мать вернулась домой из района, Ширзад понял, как не хватало в эти дни ее заботы. Тетушка Сакина была внимательна, а все же чужой человек, чужие руки... Вдруг почему-то часто-часто забилось сердце, будто от запаха мяты, растущей по берегам арыка. Полно, да только ли по матери он скучал, к ней ли теперь стремился? Вполголоса, очень тихо, будто боясь, что подслушают, он запел баяты, а через минуту незаметно увлекся, пел громче и громче, и равномерно колыхавшиеся пшеничные нивы примолкли, очарованные мелодией Кесмя-шикяста:

Друг, наполни чашу для вина,

Дай наполним чашу для вина,

Хочешь другом быть - будь добрым другом,

А не хочешь - ссора быть должна!

Внезапно кто-то, выпрыгнув из кустарника, схватил Ширзада за плечи, резко потянул назад, крикнул: "Гоп!" Нежный запах полевых цветов, жаркое дыхание, коснувшееся его шеи, звонкий смех - все подсказало ему, кто это подкрался. Не сопротивляясь, будто падая, он пригнулся, схватил в объятия и поднял Першан.

Венок, сплетенный из маков, охватывал ее шею, на полях соломенной шляпы краснели цветы.

Обессиленная, будто изнемогшая от усталости, она лежала на его руках.

Вдали послышался автомобильный гудок, и Першан вздрогнула. Ширзад бережно поставил девушку на землю. Поправив платье, шляпу, Першан перевела дыхание, прищурилась.

- Испугался?

- Чего мне бояться? Весь вечер ждал какого-то чуда.

- Не ври, не ври, не ври! - крикнула девушка, а когда Ширзад попытался обнять, отстранилась.

- Да подожди, - с мольбой сказал Ширзад.

Но девушка, перебежав дорогу, помчалась вниз по склону оврага. Ширзад кинулся вслед...

За поворотом дороги стояла запыленная "победа". Рустам отдавал Салману последние распоряжения: велел ночевать в полевом стане, а не являться туда в полдень, как это случалось не раз. Конечно, Салману не очень-то хотелось ворочаться всю ночь на жестком топчане, но он смекнул, что можно удрать на ферму к Немому Гусейну...

Проводив задумчивым взглядом мелькнувших, словно тени, дочку и Ширзада, Рустам сказал:

- Нет, стукнуло девице шестнадцать лет, выдавай ее за первого попавшегося сукиного сына.

Салман даже завертелся от радости, но, боясь, рассердить Рустама, повел речь издалека:

- Ох, дядюшка, ведь, кроме любимой сестрички, у меня на свете никого нет.

- А что же из этого следует?

Стыдливо опустив глаза, вздыхая, будто от нахлынувшей сердечной боли, Салман прошептал, что мечтает стать любящим сыном Рустама, будет дочку его носить на руках, покоит старость почтенных родителей.

От Рустама можно было всего ожидать: не только обругает, кулаки пустит в ход. Благоразумный Салман на всякий случай отошел в сторону. Однако Рустам слушал хладнокровно. Он сравнивал двух игитов: Ширзад упрям, родному отцу не уступит, а став парторгом, парень и вовсе взбесился. Породниться с таким неуступчивым человеком - все равно что бросить родную дочь в пламя, Салман - мягкий, покорный, знает свое место в жизни, умеет и старших уважить, и потребовать с подчиненных. Он станет слугою Першан и Рустама. Но не скажут ли злопыхатели, что Рустам-киши превратил колхоз в наследственное имение, посадив зятя заместителем? Что ж, можно перевести его на другую работу. А что страшного, если зять останется на прежнем посту? На крикунов и демагогов все равно не угодишь...