Петр Краснов - Атаман Платов (сборник) Страница 85

Музыка, хлопанье ладошей, выпитое вино, – все действовало на зрителей. Все мы были уже захвачены ритмом и танцем, все пришли в экстаз. Вдруг танцующие выхватили из-за поясов наганы и давай палить во все стороны… Бах!.. Бах!.. – гремели выстрелы. Сыпалась штукатурка, звенели выбитые стекла. Все присмирели, а казаки все палили. Выпустив все семь патронов, танцоры остановились и юркнули на свои места.

Гром аплодисментов опомнившейся публики приветствовал казачий танец. А затем и пошло…

До рассвета пили, пели, танцевали и палили из револьверов. Но и тут знали черту. Вдруг тамада встал. Поблагодарил казаков. Те дружно ответили и, как один, в ногу вышли из комнаты.

– Пора спать! – сказал тамада тоном, не допускающим возражения. – Завтра нужно проводить верхами дам. – Никто ему не возразил, все разошлись по своим комнатам.

С этого дня у нас завязалась тесная дружба с казаками. Теперь они представились нам совсем в другом свете. Хорунжий из вахмистров оказался вовсе не таким бурбоном, как мы думали. Ничего не значит, что он был почти необразован. Это не мешало ему быть хорошим офицером, вежливым кавалером и приятным собутыльником.

Сам Илья, сотенный командир, и его новый офицер, подъесаул, глубокий старик, призванный на службу за недостатком офицеров, были отличные люди. Никогда ни одной ссоры, ни одного злого словечка. И мы, младенцы в сравнении с ними, прочно связались с этими стариками на почве коротания Агдамской охранной скуки.

Третья сотня 2-го Хоперского кубанского казачьего полка! Ее офицеры остались в моей памяти, как истые рыцари, без страха и упрека, преданные своему делу до самозабвения. Не получившие даже среднего образования, они были много тактичнее нас в жизни, осторожнее и много опытнее нас в военном деле. Если туземцы совсем не считались с нашими саперами и третировали их запанибрата, то к казакам они относились с нескрываемым почтением и страхом.

Даже мой сожитель Молчанов, не признававший вообще ничьего авторитета, кроме своего личного, пасовал перед казаками, особенно перед Ильей Прокофьичем. Однажды даже признался мне, что побаивается только этого есаула, имеющего грозный, нахмуренный лоб и хищный, орлиный профиль.

Есаул Илья Прокофьич был более дружен с Молчановым, чем со мной, но это не мешало ему однажды заметить, что Молчанов «случайный» офицер. И он и все, кто не был природным воином, тяготились непомерно пребыванием в Агдаме. Даже какой-то недуг, вроде сплина, находил на них, и временами они были раздражительны. Эту черту и подметил казак.

– Мы, – сказал он, – природные вояки, не скучаем нигде и довольны своей семьей, полком, где бы он ни стоял. Нелегко в глухих местах, вроде здешнего, и нам, но мы не клянем военной службы. Они же, «случайные», еще не сжились с военной службой, и она давит на них. Вы вон, я вижу, живете своим классом еще больше, чем охотой, а они даже и не знают, с какой стороны к солдату подойти. Для меня, да и для вас, казак и солдат свой брат, своя семья, а для них он лишь тяжелое дело, тяжелое и неприятное. Не знают они и не любят солдата.

Глава XVII. Провели за нос

Работы было много. Война разорила батальон. Он оказался обобранным так, что даже не хватало мундирной одежды и неоткуда было достать ее. Формирование четвертой роты окончательно подорвало хозяйственные силы батальона. Командир настойчиво просил начальство дать ему хотя бы часть второсрочной и третьесрочной одежды из пехотных полков. Наконец начальство согласилось и разрешило командировать офицера в полки 21-ой пехотной дивизии, чтобы там отобрать часть одежды по согласию с полками. Исаевич тотчас же командировал Вершицкого, а тот выбрал меня своим помощником. Мы выехали вскоре после Рождества.

Первый полк, который мы посетили, был 84-ый Ширванский. Стоял он в каком-то урочище, недалеко от железной дороги. Нас приняли не то в избе, не то в сарае. Вершицкий имел при себе все данные, присланные штабом и указывающие, сколько и какой одежды подлежало получить в каждом полку. Сначала Ширванцы запротестовали.

– Мы сами обобраны до последнего! – возопил их заведующий хозяйством. – В Манджурию выслали все, что могли, теперь сами не знаем, что делать… Откуда мы вам дадим столько одежды?!

– Не наше дело, – спокойно ответил Вершицкий. – Вот вам предписание, а дадите или нет, это уж как угодно.

Заведующий хозяйством побежал к командиру. Пришел мрачный полковник, в мрачном, черном сюртуке с черным воротником. Все здесь было мрачное и все черного цвета.

– Делать нечего, – сказал он. – Предписание нужно исполнить. – Нечего вам и одежду смотреть, – обратился он к Вершицкому. – Рвань! Мы вам отпустим требуемое, но на качество не претендуйте. Хорошего не имеется. Я вам десять процентов набавлю на починку, только не смотрите одежду. Повторяю, добровольно ни один мундир не примете. Все рвань…

– Хорошо! – согласился Вершицкий, поверив на слово. Он получил от полка удостоверение, что принял столько-то, расписался и сам на какой-то бумажке, и мы выехали обратно на вокзал, не выпив даже чаю.

– Теперь прямо во Владикавказ, в 81-ый Апшеронский полк, – говорил Вершицкий. – Ну же и живут Ширванцы! Хуже, чем мы в Агдаме.

Собрание Апшеронского полка, куда мы отправились прямо с вокзала, поразило меля еще больше, чем мрачные избы Ширванцев. Канцелярия и собрание в одном одноэтажном доме на окраине города. Под канцелярию отведено три тесных комнаты, под собрание две. Беднота обстановки удручающая. Наше собрание, 2-го Кавказского саперного батальона, было и больше и несравненно богаче этого – полкового. Небольшие четырехугольные столы накрыты грязными скатертями. Сонные денщики лениво подали чай с традиционным лимоном.

Ужасное впечатление! А ведь это были старые, заслуженные полки русской армии, оплот и защита нашего обширного отечества. Они, эти полки, раздвинули его пределы, всюду пронесли с победой его знамена, и высоко вознесли честь его имени. И теперь, в эти годы первой смуты и революции, – русский офицер и солдат своей волей и верностью спасал государство от потрясения. Напряженная, подлая опасностей служба, – и для отдыха маленькое, убогое, запущенное собрание…

В Апшеронском полку история с приемкой одежды носила тот же характер, что и у Ширванцев. И здесь тоже просили одежды не осматривать, и здесь набавили десять процентов на починку.

Отсюда отправились в 82-ой Дагестанский полк. Приехали в Грозный рано утром. Едва рассветало. Прошел сильный дождь. Несмотря на январь, еще не было морозов, и улицы представляли из себя невылазное корыто грязи. Выше подножки экипажа была грязь, пока мы дотащились до мощеной улицы. Гостиница – отвратительное пристанище, маленькие, затхлые номера. Поспали до девяти часов утра, напились какого-то мутного, желтоватого чая из кривых базарных стаканов и отправились искать полковую канцелярию. Дошли до бульвара, что тянется вдоль всего города. По бокам бульвара идет бойкая торговля, тут хорошие дорожки и нет грязи. Через бульвар вышли на большой полковой плац, усыпанный песком. Вокруг плаца – одноэтажные, каменные казармы, чистенькие, под зелеными железными крышами.

Дело с приемкой одежды повторилось, как по программе. Нам тотчас же отпустили все и обещали немедленно выслать. Только уговаривали не осматривать. Ни минуты не задержали. Вершицкий даже удивился такой сговорчивости. Он и не предполагал, чтобы его, старого офицера и подполковника, так провели за нос, как это сделали пехотинцы.

Одежду прислать-то прислали, но такую рвань, что Исаевич принужден был командировать в Тифлис самого Киселева с целой артелью портных от каждой роты, чтобы разобраться в этой груде рухляди. Меня он опять командировал и с Киселевым.

– Вы приняли эту дрянь, – сказал командир насмешливо, – вы и помогите разобраться.

В Тифлисе мы просидели две недели, пока разобрали груды одежды. Обставили нас пехотные полки основательно. Самую завалящуюся дрянь прислали. Командир даже выговор Вершицкому закатил. А вдобавок еще из полков поступили слезные рапорты по начальству, в которых было заявлено, что саперы-де совершенно обездолили пехоту. Лучшую одежду отобрали и теперь полк даже на парад или смотр вывести не в чем.

Для нас одежды не нашлось в тифлисских складах, а полкам взамен той рухляди, что они сбыли саперам, была выдана новенькая, первосрочная одежда.

В Тифлисе было скучно. Денег у меня, как это уж и полагается, не было. Ходить никуда не мог и все время проводил в своей комнате, в казарме. Знакомыми тоже еще не обзавелся.

Тифлис кипел политическими страстями. На Эриванской площади революционеры среди бела дня отбили от пехотинцев и казаков двести тысяч рублей, перевозимых с почты. Один из казаков охраны рассказал мне потом, что бомбы летели в них с крыш и балконов. Револьверная стрельба трещала со всех сторон. Лошади казаков падали на скользкой асфальтовой площади. Малочисленная охрана пехоты была переранена.