Феликс Светов - Отверзи ми двери Страница 86

- Это уж не вы ль - папа?

- Тяжко вам придется, Лев Ильич. Я раньше думал, обойдется, укрепитесь, укоренитесь, если, конечно, вас какой-нибудь отец Кирилл не собьет. Но теперь понял - чем дальше, тем все хуже будет.

- Куда уж хуже, - сказал Лев Ильич, - тут такая карусель... - его опять начинало трясти. И Костя как-то странно сидел, и что-то в голове у него путалось - зачем он попал сюда, почему вдруг именно Костя его спас? Да и спас ли, так ли это называется? От чего спас - он уже и позабыл. Да и говорит вроде разумно, не согласиться нельзя, или что-то не сообразил Лев Ильич, но ведь помнил он, помнил, что именно Костя завел его совсем не туда - неделя только прошла... - Значит, в пост курицу с ветчиной не возбраняется, особенно, если заел горчицей - или Филарет без горчицы сжевал, чтоб хозяев не огорчать, молчит про то анекдотец?.. Значит, на православии можно и в погроме подработать, и у атеистов, - если предложить им идейку в традиции? Стерилизовать евреев для предохранения от загрязнения крови - за это можно академика получить? А Филарет Московский, если мне память не изменяет, один из столпов нашего православия? Или... А Флоренский... скажите, а Флоренский? Вы скажите мне только это, Костя, правду скажите, не солгите, а, Костя?.. - Льву Ильичу показалось, он повис, одной рукой еще цепляется, чуть держится за проволочку. Он видел, как она посверкивает перед глазами: медная, что ль, слабенькая... - мелькнуло у него. А если оборвется - там уж внизу развеселая шла гульба, знал Лев Ильич, что его там ждет.

- Да что вы заклинились на Флоренском? "Столп" этот, который вас, вижу, в такой восторг привел, - это вы у отца Кирилла, что ль, прочли, то, что я принес? Декадентские измышления, юношеские во многом. Не зря он потом в ГОЭЛРО служил, в те самые годы, когда в русских церквах комиссары из поповских детей - вот она благодать-то наследственная! - православный народ причащали самогоном, а Матерь Божию привечали матюгом...

- А... то, что он... Саша там говорил, он действительно... Флоренского цитировал?.. - тоненько так звенела проволочка в душе Льва Ильича: а за что ему еще оставалось цепляться - пустой он был внутри, такая черная зияющая пустота.

- Это всего лишь смешной эпизод. Существует такая переписка Розанова с Флоренским. Ну они там друг перед другом изощряются в ерничестве. Флоренский-то поглубже будет, то есть, остается при этом верующим, а уж Розанов - тот спокойненько сигает в ту яму, смелости ему не занимать. Знаете что, Лев Ильич, я сейчас как хозяин проявлюсь, ложитесь-ка, завтра поговорим вы совсем не в себе.

Он вышел из комнаты, тут же вернулся, притащил коврик, шубу, бросил все это на пол, а Льву Ильичу положил на матрас одеяло и подушку.

- Ложитесь, а я здесь, мне удобней на полу. Да я и хозяин. Спите, а я сейчас свет потушу...

- Значит, это он его цитировал? - спросил Лев Ильич. - Вы мне скажите, это его слова?

- Какие слова? Про то, что еврейская кровь замутила весь мир и что средство одно - оскопление?

- Да! - вырвалось у Льва Ильича: ломалась и трещала у него в пальцах та проволочка.

- Но он же добавил при этом, Флоренский, что это средство годится лишь при условии нашего отречения от христианства.

- Добавил! - захохотал Лев Ильич. - Неужто добавил? Ах, душка какой, прелесть-то наша - Столп! Добавил! Во как жиды допекли! Чего ж еще от советского православия ждать?.. Да пропади они все пропадом!..

И он разжал пальцы, и ухнул вниз, и все закричало в нем, и вокруг него, и он поразился даже, какое это наслаждение - губить себя, гробить - ему и с женщиной так никогда самозабвенно-отчаянно не было. "Эх!.." - кричало в нем.

... Такой странный свет был в комнате, Лев Ильич все понять не мог, откуда он падает - не из окна, вроде бы. Лампадка чуть освещала иконы перед собой лики не разобрать, а свет словно бы снизу, рассеивался из-под стула, на котором по-прежнему восседал Костя, а сам был в темноте. Странно как-то сидел, знакомо-странно: верхом на стуле, ноги выбросил вперед, переплел, а руки, видно, назад спрятал. Лицо Лев Ильич с трудом различал, но явно ухмылялся, зубы скалил.

- Чего смеешься? Доволен? - спросил Лев Ильич.

- Да, много ты мне сегодня доставил удовольствия, я хоть и ожидал чего-то такого, но - спасибо, утешил!

- Ты мне такую штуку разъясни, - Лев Ильич рад был, что он его больше не гонит спать, какой сон, когда поговорить охота, - как ты вдруг оказался у Сашуни и как раз в тот момент, как я зашел - ну не специально ли, признайся?

- Да уж как не специально. За тобой и притащился.

- Так и думал, дрожь пробрала, как тебя увидел. А почему вдруг притащился? Что за надобность такая, забота обо мне? - Лев Ильич знал, что он ответит, но мучительно-сладко было, чтоб он подтвердил его ожидания.

- Фу, какой прилипчивый! Даже и недостойно тебя. Элементарный ход. Я притащился! Скажешь тоже. Это ты ко мне бежишь, вон, с самого того воскресенья, как с отцом Кириллом рассоплился. Прямо с того момента и кинулся ко мне бежать, и в ресторан, и на похоронах, на поминках, с Танюшей чуть было не позабавился, Лидочку пощупал - ну а дальше, когда в тебе еврей заговорил, а тут еще кровь...

- Какая кровь? - Лев Ильич даже глаза закрыл от сладкого ужаса.

- Да ладно уж со мной кокетничать - "какая"! С одной стороны, все человечество запакостили своей кровью, а с другой - квас-то как тебя ловко облапошил! Чья доченька - еврейка или русская?

- Она моя, - сказал Лев Ильич. - Пусть трижды его кровь, я не мальчик, ты уж так-то не забывайся. Это я бы раньше себе голову на этом разбил, а теперь, в пятьдесят лет, кое-что понимаю про жизнь. Да я про это и думать не хочу, не то чтоб с тобой разговаривать.

- Однако говоришь. Вот тебе и русский Иван. Ты его всегда за человека не считал, так, для некоего допинга возле себя придерживал, а оказалось - это он тебя, а не ты его. Вернее, он ее, а уж тебя и не знаю кто...

- Я ведь могу и морду набить, - сказал Лев Ильич, только лень ему было шевелиться.

- Да брось ты, морду! Чтоб ты драться начал, тебя долго надо заводить. Другой бы на твоем месте после первого же "здравствуй" - "прощай" сказал. А ты ждал, пока полную рожу не наплевали - за негров, вишь, обиделся. А чего за евреев не обижался? Ты кто будешь по нации?

- Православный я, - сказал Лев Ильич.

Костя расхохотался.

- Ну, уморил! Как ты сказал?.. Ну не уникальный ли ты экспонат, прямо в окна ТАСС тебя выставлять на всеобщее обозрение, даже никакой подтекстовочки сочинять не нужно! Тому пареньку в ковбоечке внушал, что русский - Пушкин, бережок с осокой; старику, давно из ума выжившему, прямо для душегубки! верно, православным представился, со смирением принимал поношения - да ведь и от трусости тоже! Перед поганым актеришкой эдаким мудрецом изгилялся, у Танюши в спаленке все праотцев вспоминал; дома матадором прикинулся - настоящим мужчиной. А у своего профессора оказался нормальным жиденком - за русскую культуру все цеплялся, лучше бы Бар-Кохбой фигурял! Ну кто ты такой после всего этого?

- Я тебе сказал, - Лев Ильич начал сердиться. - Ты меня не собьешь второй раз!

- Во второй раз? Да тебя и сбивать не нужно. Ты сам давно сбился. У меня такой легкой командировки сроду не бывало, всегда мозгами приходилось шевелить, а тут день приезда - день отъезда - деньги на бочку.

- Много ль за меня получишь?

- Да знаешь, как ни странно, ты там - у нас ценишься: евреи, перекрасившиеся в православие, нынче в цене. Потому, если с тобой поработать, мозги тебе прочистить - а тут, как ты видишь, труда много не надо - ты такое в этой церкви натворишь, ну что ты, этому Саше и не снилось! Да ему плевать, это все словоблудие под ветчинку, что он, за православие, что ль, переживает? Ты много кой-чего можешь натворить.

- Скучно с тобой, - Льву Ильичу, и верно, стало вдруг скучно.

- Ничего. "Вся тварь разумная скучает", - как классик по близкому поводу заметил. И кто верит, и кто не верит, и кто насладился, и кто не успел, и всяк зевает да живет - всех вас гроб, зевая, ждет!

- Ну вот, я думал, ты что-нибудь новенькое скажешь, только мне от тебя стихов недоставало. Ты мне еще про запах повтори.

- А что? Признайся, тебя ж не Флоренский с ног сбил, не за негров ты вступился - тебя этот запах и сокрушил. Это, между прочим, закон художества нелепость, она гораздо сильнее действует, ее и опровергнуть невозможно. Ну как ты опровергнешь? Нет, мол, ничем я не пахну - понюхайте! А он принюхается и скажет, извиняюсь, мол, не хочу вас огорчать, но - пахнет, и мне тот запах омерзителен. Вот ты и проиграл.

- Да я и говорить про это не хочу.

- Да все ты врешь - хочешь. Ну давай об заклад побьемся, что будешь разговаривать?

- Какой же заклад, когда мне и ставить нечего. Весь я перед тобой. Разве ботинки рваные.

- Так-то самоуничижаться едва ли уж и следует. Перебор.

А душа твоя бессмертная - она чего-то стоит, или ты и в этом усомнился по причине, так сказать, обонятельной? "Нюхает - знакомый дух!"

- Это еще откуда?

- Здрасьте! Русский, бережок с осокой - ты уж вроде своего академика всех перечисляешь, щеголяешь эрудицией, а сами тексты не читаешь, что ли? Пушкина не узнал?