Феликс Светов - Отверзи ми двери Страница 87

- Так-то самоуничижаться едва ли уж и следует. Перебор.

А душа твоя бессмертная - она чего-то стоит, или ты и в этом усомнился по причине, так сказать, обонятельной? "Нюхает - знакомый дух!"

- Это еще откуда?

- Здрасьте! Русский, бережок с осокой - ты уж вроде своего академика всех перечисляешь, щеголяешь эрудицией, а сами тексты не читаешь, что ли? Пушкина не узнал?

- Ну ты еще Баркова вспомни.

- Фи! - как сказала бы мама Александра Юрьевича. Пушкин, он всегда Пушкин, хоть про царя Никиту, хоть про Матерь Божию...

- Так и знал, что кончишь ты пошлостью.

- Нет уж, извини. У нас разговор вполне серьезный, я не зря, готовясь к командировке, перелистал всего классика. Что, думаешь, так просто цитирую, эрудицией тебя намереваюсь подавить - я не твой профессор. Оставим-ка мы Александра Юрьевича в покое, там еще папенька несомненно подрабатывал на атеизме - что ж требовать от его несчастного отпрыска, когда ему главное поддержать тот уровень, чтоб маменька и не заметила, что папеньки давно нет на ветчину от Елисеева надо заработать? Да и отца Павла великую тень не будем тревожить. Когда вокруг идет гульба и, говоря словами того же поэта, два яблока, что висят на ветке дивной, дверьми зажимают или могут невзначай наступить на них сапогом - тут уж не только в ГОЭЛРО кинешься! Судить нам не велено. Но вот наш гений, шалун, он-то уж с молодых ногтей ходил к причастию, на позлащенные оклады любовался, елеем да мирром его умащали. Он ведь и Святых Отцов почитывал, и в историю государства российского погружался - для него это никогда не было пустым звуком, в обморок не впадал, чтоб потом оживать, как некоторые его коллеги из выкрестов. Вот где фокус, или, говоря по-научней, православный феномен. Одной рукой, так сказать, "Отцы пустынники и жены непорочны", а другой - "меж милых ног супруги молодой" - вот чему удивляться! Ну представь себе, уж непременно по воскресеньям к обедне, в пост - говенье, высокие споры с Чаадаевым, Гоголем, тем же Киреевским, размышления, уж наверное, хоть и не нашел у него, про богоносность - "спасенья верный путь и тесные врата". Не Саше твоему, одним словом, чета - умнейший муж России. И прочее, и прочее, и прочее. И вдруг - да не мальчиком, не в лицее - в расцвете: "Иосифа печальная супруга", "ленивый муж своею старой лейкой", "легкий перст касается игриво до милых тайн", "невинности последний крик и стон", "от матери проказливая дочь берет урок стыдливости покорной и мнимых мук, и с робостью притворной играет роль в решительную ночь", "грешит прелестна и томна", мохнатый белокрылый голубок "над розою садится и дрожит, клюет ее, колышется, вертится, и носиком, и ножками трудится", и то как "колени сжав, еврейка закричала", и то, как досталася "в один и тот же день лукавому, архангелу и Богу"... Что, как дети говорят, умылся? Это все знаешь про кого стишки - напомнить? - про Матерь Божию!

- Я не пойму, хоть все это и омерзительно, ушел бы, да сил нет вставать и деваться некуда, не пойму, зачем ты меня этим травишь - пакостью этой?

- Ах, не понятно! Ах, какие мы добродетельные да благочестивые, ну прямо Танюша - вот-вот из-за стола вспорхнешь!.. А затем, хотя бы, что твоя трагедия - чепуха! Подумаешь, страдания - твоя дочь или твоего друга, русская или еврейская у ней кровь - все равно она твоя, а прочее для тебя неважно, ты ж в душе интернационалист! А здесь: Всевышний-то "как водится, потом признал своим еврейской девы сына"!.. Что скажешь? А ведь не Евтушенко какой-нибудь сочинил, не из нынешних еврейчиков - героев-безбожников с русскими псевдонимами, или гордящихся своим еврейством, не скрывающихся - если, конечно, такие есть, я не большой специалист, Саша их сразу все равно разнюхает!.. Ладно, ладно, не сердись, не кидайся. Возвращаюсь к литературной теме. Не нынешние рифмоплеты Пушкин это сочинил - солнце русской культуры, искони замешанной на православии!.. Все еще не понимаешь?.. Иль придуриваешься, хочешь, чтоб я тебе на пальцах разъяснил? Неужто, думаешь, я из одной пошлости повторяю тебе все эти непристойности о Божьей Матери, да я б даже и не осмелился, у нас, между прочим, тоже строгости, духовная цензура имеет место. За бессмысленное богохульство могут сурово наказать - лишат, к примеру, премиальных на весь год, будешь христорадничать или у серафимов-херувимов на побегушках... Ну что ты - здесь своя идея, весьма живая для тебя, как я понимаю - в самую точку... Ты чем сейчас сокрушен - если уж мы всерьез разговариваем?

- Чем, по-твоему? - Лев Ильич, и верно, не знал "чем", да какое там сокрушение, когда он давно, казалось ему, потерял человеческий облик, одна слизь здесь оставалась.

- То есть, может, это все вместе, накапливалось, тут и ботиночки прохудились, и деньжонок нет, и ночевать негде, и с дамой переспал, а поступаешь не по-джентльменски, - даже не позвонил, и жена, как выяснилось, одна, так сказать, в отсутствии супруга не скучает, и дочка - не то дочка, не то не поймешь кто тебе - в каком-то вы странном родстве... Все так, несомненно, влияет. Но тут другое дело. Ты уж такой идейный человек, для тебя идея - вот что дает крылья. Понял я - тебя даже не подмоченность православия сокрушает, это ты спокойненько глотаешь, одна мечта, говоришь, подумаешь, мол, недостаток благочестия, богохульство! Ну да, тут ты себя утешаешь: искусство, мол, имеет много гитик, у гения есть право на эксперимент, Бог поругаем не бывает - тут у тебя много лукавства в запасе, понимаю. Но есть и идея - вот ты чем горишь...

- Ну не тяни, - заинтересовался было Лев Ильич, даже глаза раскрыл пошире и в неверном том свете на Костиных брюках опять различил ту же клетку. "Вот пакость, подумал он, униформа, что ль, у них?"

- Злиться-то зачем? - явно издевался Костя. - То и говорить не хочешь, а то вдруг - "не тяни"? Я знал, что разговора не остановишь, надо было мне, конечно, у тебя заклад какой выудить - да не душу! - душа там, где ей и положено, а чего ни то поматериальней!

- Да я сейчас сморгну, - сказал Лев Ильич, - тебя и не станет. Это все чушь какая-то.

- Чего ж до сих пор не сморгнул?.. То-то что не чушь... Видишь ли в чем дело, - важно так сказал он, - здесь опять придется обратиться к нашему классику. Дело вот в чем...

- Что-то мне кажется, ты еще и не придумал, про что собираешься говорить?

- Эвона! Не придумал. Да я как только тебя увидел давеча в кабинете перед академиком, так все сразу про тебя понял, чего, разумеется, с самого начала не знал. Да здесь и хитрости никакой нет - у тебя это на личности написано. Ты вот все в любви России клянешься - и поэзия, и женщины, и земля - до православия включительно. Неужто, думаешь, эта твоя любовь дорогая? Да любить, между прочим, каждый может, даже тот, кто и не способен на это - вот в чем парадокс-то весь. Тебе и яблоки эти райские зажмут дверью, а ты все верещать будешь - люблю, дескать, хоть совсем мне оторвите, буду любить. Да я таких, прости уж за термин, вроде тебя жиденят навидался. А меня едва ли в антисемитизме заподозришь. Ну одним словом, чудеса. Почему, зачем, чего им приспичила эта любовь - тут и разбираться не пытайся, потому они все равно не объяснят - поговори с ними! Нам, мол, и снег дорог, и лагерь на Колыме, и что морда заплеванная, в крови - а другого рая не хотим. Тут даже и не интересно, потому глупость. Пусть себе любят! Но ты вон какой феномен объясни: почему они себе такого позволить не могут, чего Пушкин разрешал? Ты ж не усомнишься, как бы сейчас в своем раздражении ни был ослеплен, что уж Россию-то он знал и любил поболе, чем десять тысяч всяких еврейских братцев? А что такое для русского человека - самого темного и забитого - Божья Матерь? Да и христианин он был. Это мы с тобой "Гавриилиаду" прочитали, концепцию строим для собственного потребления, ну если все им написанное прочитать - да не "Отцы пустынники" или "Странника" - все подряд, там сама структура насквозь христианская, более того - православная. Но ведь позволил себе! Или Розанов, которого ты не знаешь, к своему стыду, а между прочим, гениальный писатель, это уж мнение не мое - общепринятое.

- Да знаю, - буркнул Лев Ильич. - Читал. Мало, но читал.

- Да? Вот скромник! Чего ж у Саши молчал? Ну тем проще. Уж такой был русский человек, и так весь углублен в православие и им просвечен, но - гулял над бездной, не только не боялся, но нарочно, другой раз, ниточку привяжет за ноги - подержите, мол, кому охота, а сам на самое дно опустится - не робел, что оборвется. Это что - то, что тебе твой профессор излагал, пустяки, там пострашней кое-что есть. Хорошо, коль знаешь. Или был такой Печерин, современник Пушкина, стал монахом в Европе: "как сладостно отчизну ненавидеть и жадно ждать ее уничтоженья" - во как брякнул. Кто бы так из нацменов, как ты говоришь, осмелился сказать про Россию, пусть он тут десять поколений имеет? А Чаадаев?.. Вот в чем фокус-покус. И это, уж поверь, подороже той любви - в ней лишь бессмысленная экзальтация да пустота: скажи тыщу раз "люблю" - согреешь, что ль, кого?

- Что-то мудрено говоришь, - действительно не мог взять в толк Лев Ильич.