Степан Злобин - Остров Буян Страница 89

Шел май — третий месяц с того дня, как тревожный сполох в первый раз созвал народ к Рыбницкой башне.

«Просыхают дороги — скоро московские гости прискочат», — говорили псковитяне, сами еще не совсем веря в возможность прихода московских войск.

Всегородние старосты с выборными, с уличанскими старостами и сотскими старшинами объехали все городские стены и осмотрели еще раз наряд, вслух поясняя, что готовятся к обороне от набегов с Литвы, но про себя разумея Хованского.

Кузни работали еще жарче, торопясь сготовить больше оружия. В город приезжали обозы, везя все нужное, чтобы сидеть в осаде.

Наконец через лазутчиков и дозоры долетел тайный слух, что воевода боярин князь Иван Никитич Хованский с большим войском вышел из Новгорода на Псков.

На башнях города Гаврила установил дозоры и выслал новых лазутчиков.

Вечера были долгие и светлые. Юноши Пскова чувствовали себя воинами, и надвигавшаяся боевая тревога родила в их горячих сердцах радостное возбуждение. Вечерами молодежь ходила гулять на берег Великой, собиралась под деревьями у церковных оград, в рощицах и на лавочках у ворот.

Каждый вечер парни и девушки заводили песни, вели хороводы и веселились.

Однако по всему городу сотские и уличанские старосты[224] по спискам созывали людей со своих сотен и улиц и посылали их в очередь починять стены, копать глубокие рвы, ставить надолбы и строить «тарасы»[225] перед городскими стенами.

После нескольких лет отсутствия возвращался Первушка во Псков. Не так хотел он приехать. Он думал въехать во Псков верхом на коне и всех удивить пригожеством, удалью и богатством, кинуть отцу на стол кошель: «Мол, покой свои кости, старый! Напрасно ты горевал по сыне: я долю свою нашел. Купи себе дом, и Грунька с приданым будет…»

Не привелось…

Он входил ободранным монастырским служкой, под видом посланца от архимандрита Пантелеймоновского монастыря ко владыке Макарию.

В монастыре, куда он зашел с письмом Ордина-Нащекина, он выспрашивал городские новости. Услышав от одного из монахов, что в числе челобитчиков Пскова был послан в Москву Истома-звонарь, которого в Новгороде заковали в железы, Первой не сморгнул, словно он никогда и не знал такого, хотя сердце его забилось тоской. «Вот, старый дурак, полез в гиль! — подумал он об отце. — Попадет на Москве к расспросу под пыткой, еще станет ума — и на сына пошлется… Дал бог мне родню: то брата с изветом, то бачку с воровской грамотой…»

Однако, пока добрался до города, Первушка уже успокоился: «Может, и лучше, что бачка с ворами в дружбе: попадусь ворам — на него стану слаться».

Грамотка архимандрита, где было написано лишь о присылке ладану и свечей для храма, помогла ему миновать стражу у Великих ворот перед самым их запором. Он не спеша шел по улицам города, стараясь добраться до свечной лавки не ранее полного наступления темноты.

Город жил, казалось, совсем по-старому: у ворот на лавочках сумерничали женщины и ребятишки, щелкая тыквенным и подсолнечным семенем для забавы; по площадям толпились торговки с холодным грушевым квасом, морковными пирогами, ватрушками, печеными яйцами и медовыми маковками; среди улиц ребята играли в салочки; вдоль берега под городской стеной хохлились над рекой рыбаки и откуда-то издалека доносилась девичья хороводная.

Возле Рыбницкой башни Первушка встретил гурьбу молодежи, шедшей с ломами, лопатами, топорами. Ему показалось, что среди молодых парней он увидел Иванку. Первушка обернулся на церковь и стал усердно креститься, стараясь укрыть от брата лицо. Он не ждал встретить Иванку во Пскове, думал, что он, как и хотел, убежал в казаки, на Дон. Но раз он пошел с лопатой, значит, отворит дверь бабка Ариша, а как разговаривать с легковерной бабкой, Первушка знал…

Низкое зарешеченное окошко возле самой свечной лавки, которую Первушка помнил еще с детства, когда пароменский поп его посылал сюда за свечами, было освещено. Он заглянул.

Месившая тесто бабка почувствовала на себе чей-то взгляд.

— Кто там? — тревожно спросила она.

Выпростав руки из теста и обирая остатки с пальцев, бабка присунулась к самой решетке окна и выглянула на улицу.

— Ктой-то?

— Тише, бабуся. Иди сюды, — таинственно прошептал Первушка.

— Господи Сусе! — отозвалась так же шепотом бабка и выбежала на улицу. — Отколе ты, господи!.. Да сказывали, в боярщине гинешь, в неволе, а ты в монастырь подался!.. Что ж ты тут-то? Пойдем-ка в избу.

— Иван где? — спросил Первушка.

— Городовые работы правит. Из кузни пришел, поснедал — да землю копать до утра… Да входи же, голубчик, входи! Что за место тебе у порога, чай, к бачке пришел, не куды-нибудь… Как бачка-то ждал тебя!.. Эх, Первуня, а матка как тосковала, ну ровно как лебедь!.. — в возбуждении говорила бабка, поглаживая Первушку по руке. — Да что же мы так-то стоим! — опять спохватилась она. — Идем накормлю. Напеку хоть лепешек, яичка да молочка у соседа достану.

— Спасибо, — замялся Первушка. — Ты меня не веди-кa в избу. Чуланчика али сараюшки нет ли какого?

— Пошто тебе, господи! Места хватит.

— Надо, бабка! — решительно оборвал Первушка. — Веди, там скажу обо всем.

Бабка ввела его в тот же свечной чулан, где Иванка, Захарка и Кузя писали послания Томилы.

— Про бачку слыхала? — спросил Первушка.

— И ты, стало, слышал? Стряслася беда. Схватили, проклятые. Сказывают, послали в Москву на расправу к боярам. — Бабка всхлипнула и вытерла подолом слезу.

— Небось будет цел! Видал я его на Москве, — тихонько сказал Первушка.

— Своими глазами?.. Чего же с ним будет?

— Молчи. Не хочешь детей сиротить — молчи, — таинственно прошептал Первушка. — Покуда вот дар от него тебе — рубль серебра. Да вот от меня полтина. Не спрашивай ничего, коли хочешь добра, а твори, как велю: окроме к кому пошлю, чтоб никто про меня не ведал.

— Окроме Томилы Иваныча, никому уж, Первуня! — кивнула бабка.

— Никакому Иванычу, старая! Таись от всех. Бачкина жизнь мне всего дороже. Иван языкат — и ему не сказывай ничего. Свечку мне принеси. Гость я недолгий. Лист напишу — снесешь, куды укажу.

— К Томиле Иванычу снесть? — нетерпеливо спросила бабка. — Может, его самого покликать?

— Не кличь никого, тебе говорю! Все дело загубишь! — строже прежнего повторил Первушка.

Бабка принесла Первушке огарок. Он обрадованно увидел в чулане старые перья, чернильницу и бумагу.

Суровость и таинственность Первушки сковали бабку. Она бы на радостях заменила ему покойную мать, напекла бы всего, наварила, наговорила бы ласковых слов, приласкала бы…

«Статен, красив, а в этакой гуньке — глядеть бедно! — думала бабка. — Да видно, удал. И грамоту, вишь, одолел! Томила Иваныч-то будет, чай, рад, что Истома прислал ему вестку… И рубль серебра… Отколь таки деньги? — усомнилась старуха. — Да бог его знает, отколь!» — отмахнулась она.

Первой посулил ей полтину за то, что она снесет грамотку сыну сторожа Рыбницкой башни — стрелецкому десятнику Ульяну Фадееву. Бабка послала Федюньку еще до ранней обедни снести грамотку и получила полтину, когда он принес ответ.

Первушка пообещал ей еще полтину, если она ночью впустит к нему знакомца, который придет тайным обычаем. Он знал, как бабка любит полтины.

Федюнька ходил теперь в кузню Мошницына на работу и возвращался вместе с Иванкой. На этот раз он пришел один и сказал, что Иванка сразу из кузни пошел в городской караул у Спасских ворот, где в очередь отоспится. Наряды посадских стояли у башни по суткам, и, значит, Иванка лишь через сутки мог возвратиться домой. Бабка ждала полуночи и впустила человека, так, что его никто не видел. Первушкин гость показался знакомым и бабке Арише, но в темноте она не могла его разглядеть. Бабка была довольна лишь тем, что собаки, словно с ней заодно, блюдут тишину и не лают на чужака, как будто к нему привыкли.

Через час Первушкин знакомец ушел так же тихо, как и пришел, и бабка за ним заперла.

Утром, когда Федюнька ушел в кузницу, а Груня — на торг, бабка подкралась к чулану, где ютился Первушка, и, не решившись сразу войти, постояла. Потом шагнула через порог.

В полумраке чуланчика Первушка резко вскочил, уронив какую-то сложенную бумажку.

— Чего-то ты? Аль не признал? — усмехнулась бабка.

Первушка заметил оброненную бумагу, схватил ее и сунул за пазуху.

— А ты что у двери стояла? Кто тебя подослал? Что смотрела! — накинулся он.

— Да глупый ты, что мне смотреть! Что я в грамотах смыслю!.. Я затем забежала — Томила Иваныч прошел. Хочешь — покличу. Сокрушается он по бачке. Рад будет…

— Коли надо было, послал бы к Томиле. Сказываю — молчи! Возьми вот еще полтину.

— Молчу, молчу!.. Экий суворый стал! — качнув головой, проворчала бабка.