Андрей Кранин - Дочки-матери Страница 9

- А что Юлей и Никой не исчерпывается список?

- Да нет, вроде все... Кстати, Машке хватило ума не лезть к тебе с ностальгическими воспоминаниями?

- Она проявила завидный такт, Генрих. Все-таки часть жизни среди актеров провела. И бровью не повела. Мой муж, правда, удивился, что мама подруги Лели почти из низов. Он не одобрил Машу.

- Он у тебя строг. Знал бы, что своим счастьем обязан ей.

- Ему это знать ни к чему, а тебе тоже не стоит ворошить прошлые жизни. Мне пора, Генрих, я на прием в Исландское посольство опаздываю.

- Смотри не подавись там вяленой рыбой. Ладно, Женя. Спасибо, что не послала к черту.

- К черту я тебя послала только один раз, зато навсегда. Да, я хотела сказать, что дочь твоя ослепительная красавица, только курит много.

Студентов разместили в летнем лагере, в котором десяток лет назад жили пионеры, а теперь беспартийные. Помещения сохраняли трогательные приметы бушующего здесь в летнюю пору детства в виде качелей, песочниц, не по размеру студентов маленьких столов и стульев в столовой, а также наивных надписей, начертанных на стенах уборных и душевых - "Богданов - дурак", "Иваненко + Лачина = любовь", "Саша, я тебя люблю"...

- Вот по такой ерунде будущие поколения будут судить о нашем умственном развитии, откопав наш культурный слой, - с нарочитой грустью заметил Макс. Они спросят себя: "Почему Богданов был дураком? Разве нельзя было имплантировать ему искусственный интеллект, чтобы сделать его умней?".

- Максимушка, Вы чем болтать, лучше бы с вещичками помогли. - сказала проходящая мимо Ника. - И Вы уже решили, где Вы будете жить, с мальчиками или девочками? Леха заселяется к нам. Правда, обещает ходить в мужской туалет.

- Я, уважаемая Ника, не терплю назойливой женской опеки. Хочу быть в здоровом мужском коллективе. А то, поживешь с вами неделю другую, потом начнешь переживать за сломанный ноготь.

- Как знаешь, как знаешь, а то бы пристроили твою кровать между Шурупчиком и Лелечкой. Рассказывал бы им сказки по ночам, - пропела Ника, удаляясь по коридору в поисках своей комнаты.

Первый день "картошки" (вспомнили слово бывшее в большом ходу у студентов предыдущих поколений) уже почти совсем растаял. Все уже устроились, разложили по местам вещи, кое-кто вздремнул, не выдержав напряжения переезда, кто-то повис на телефоне, пытаясь дозвониться домой. С первых же минут стало ясно, что не один сотовый телефон не работает в этой первобытной глуши. Один из студентов, приехавший на собственном автомобиле, который он пристроил на площадке для игры в волейбол, жаловался, что даже радио в машине отказывается принимать какие-либо сигналы и молчит, как в Марианской впадине. "Мы находимся в информационной блокаде, - заявил Макс. - Любой, кто раздобудет крупицу информации об окружающем нас мире, обязан будет сдать крупицу нашему куратору".

Небольшая компания студентов собралась на крылечке у здания корпуса, чтобы покурить и обсудить последние новости. Вдруг, как-то сама собой возникла бутылка водки, пара бутылок вина и незатейливая закуска из чипсов, нарезанной колбаски и почему-то фрукта киви. Леха ловко разливал напитки по пластиковым стаканчикам, скупо комментируя свои действия:

- Бабцам - вино, водка для мужиков... Ника, не на зажимай колбасу, ты не одна в этом маленьком мире... Леля, вино не водка, его надо смаковать, а не пить залпом. Эх, извращенцы, даже выпить толком не можете.

Вокруг стояла зябкая подмосковная ночь. Небо было щедро, как на астрономическом атласе, осыпано звездами. Полная луна рассеянно отливала холодным, туманящимся светом, подсвечивая нечеткие абрисы деревьев и кустов, окаймлявших жилой корпус. Настроение было задумчивое, неразговорчивое. Алкоголь не возбуждал, а убаюкивал, путал мысли и замедлял речь. Никто ещё не успел понять, стало ли им лучше здесь, в богом и людьми забытой картофельной дыре. Или все-таки домашняя постель, следующая за сытным маминым ужином в городской квартире, и было то, не понятое сначала, но настоящее человеческое счастье, познаваемое только в сравнении.

Ника резко поднялась. Поеживаясь, она одной рукой тушила сигарету, а другой пыталась одеревеневшими от холода пальцами застегнуть молнию куртки.

- Ну, все, я задубела. Пойду вздремну. Сонька уже десятый сон видит... Слышали, завтра подъем в полседьмого? В такую рань я последний раз вставала в первом классе.

И, повернувшись к Лехе:

- Пойдем, киска, согреешь постель, пока я буду душ принимать.

Леха, находившийся уже в сладкой, но беспокойной дреме, встрепенулся от звуков Никиного голоса, и как дрессированный медведь из уголка Дурова, ведомый приманкой Никиной близости, поднялся, обхватил Нику за плечи и бросил на ходу

- Пойдем, мать, спать. Всем пока.

Ника и Леха ушли. Остальные тоже начали подниматься, лениво прощаясь. Юле единственной не хотелось спать. К тому же был шанс остаться наедине с Максом, который пока сидел напротив, свернувшись коконом для сохранения тепла в теле.

- С утра должны выдать какую-то специальную одежду, - Юля сделала попытку завязать разговор. - Я думаю, что она будет кошмарная. Я видела, что ихние женщины носят, ни за что такое на себя не одену.

- Да, уж кутюрье от Дольче и Габана ещё не освоили производственный костюм, - полусонно отреагировал Макс. - Придется тебе, Шурупчик, примерить ватное пальто, в просторечии именуемое "телага", и резиновые боты, которые годятся для широкого спектра возрастов - от младенцев до студентов ПТУ.

Потом, немного помолчав, он не выдержал:

- Юля, тебе как будущему филологу полезно знать, что слово "ихние" не существует, нужно говорить "их", а на себя ты все-таки "надеваешь", одевать можно ребенка, собирая его в детский сад.

Было видно, как покраснела Юля, заалев до корней волос. Деликатная Леля сделала вид, что ничего не слышала.

Затем Макс шевельнулся, встал, с трудом удерживая равновесие на затекших и одеревеневших от холода ногах, и, попрыгав, добавил:

- Пойду и я вздремну, пожалуй. К Виктории в кровать забраться не удастся месячный абонемент куплен Лехой. Да и беспокойно там - не выспишься. Я по-холостятски - в походной койке без простыней, раз никто не хочет делить со мной ложе.

- Я хочу... - вдруг не к месту выпалила Юля и страшно покраснела.

- Я не топчу невинность, - бросил Макс и вслед за Никой и Лехой исчез в подъезде здания.

- Ты что, с ума сошла?! - расширив до предела от удивления глаза, зашипела на подругу Леля. - Как ты такое ему могла сказать?

- Да я пошутила, не злись.

- Ничего себе шутки. Что он о тебе подумает? - Леля алела от негодования.

- Ну ведь он тебе тоже нравится, - нехорошо прищурившись бросила Юля.

- Нравится, - согласилась Леля. - Но это не значит, что я буду предлагать себя, как публичная женщина.

- Я тебя, между прочим не обзывала.

- Я тебя не обзываю. Просто ты должна обдумывать свои слова. Тем более с Максом.

- Ладно, я обдумаю в следующий раз. Только как мы его теперь будем делить? - продолжала Юля.

- Он не кекс, чтобы его делить. - Было видно что Леля начинает тяготиьтся своей внезапной откровенностью и разговор для неё становится неприятен. Пускай все идет, как есть. Он сам решит. К тому же выбор для него не исчерпывается только мной и тобой. Еще есть Ника, не говоря уже о других девочках.

- Ты ещё Соню включи в список. А Ника не в его вкусе - она слишком доступна.

Картофельные будни уже текли целую неделю. С самого начала было ясно, что работать всем влом. Колхозные власти для порядку установили какие-то заготовительные нормы для студентов, взяв, очевидно корень квадратный из того, что полагается собирать колхозникам. Но и этот облегченный наряд был не по силам будущим филологам. В конце концов не работать же они сюда приехали. День, восходивший из предрассветной морозной дымки, обычно начинался с мучительного пробуждения. Часы сна казались мимолетными. После бессонной ночи - попробуй проснись в ещё не рассеявшейся темноте. Збарский и пара аспирантов-филологов, напоминавших санитаров из дурдома с утра устраивала дикий шмон по палатам, силясь разбудить студентов. Сделать это с первого раза почти никогда не удавалось. Как правило у пятидесяти процентов девиц в этот день были менструации, и им полагался выходной. Збарский даже подумывал, что надо пригласить в лагерь штатного гинеколога, чтобы выявлять тунеядок. Еще процентов десять делали прозрачные намеки на беременность, и на таких тоже рука не поднималась. С ребятами было полегче. У них кроме воспаления простаты других серьезных отмазок обычно не было, но они просто прятались от начальства в женском туалете до отхода автобуса. Через несколько дней Збарский изобрел кару, базирующуюся на известной русской присказке "Кто не работает, тот не ест". Он с санитарами-аспирантами блокировал вход в столовую и лично по списку допускал до трапезы только тех, кто изволил накануне побывать на поле. Резко возросло число выезжающих в поля, зато резко сократился процент тех, кто на поле появлялся. В окрестных лесах запылали костры, где удобно устроившись на телогреечке, можно было хлебнуть пивка, закусив какой-нибудь нехитрой, подрумяненной на огоньке снедью. В это время только студенты с врожденной тягой к земле ковырялись в замерзшем грунте, выковыривая из вспаханной трактором борозды окоченевшие корнеплоды. Дело шло ни шатко ни валко, но всем было в сущности по-барабану. Законным предлогом, позволяющим в любую минуту отлынивать от работы, была необходимость отлучиться в туалет и выкурить сигарету. Отлучки "до ветру" занимали столько времени, что можно было, сидя под кустом прочитать "Сагу о Фарсайтах". Перекуры тянулись не меньше. Збарский зло шагая размашистым шагом по междугрядьям от одной прикурившей фигуры до другой, не мог, как ни старался, выбить трудовую искру, которая бы зажгла пламя трудового энтузиазма, позволившего бы наконец отработать картофельные нормативы, заложенные наивным колхозным руководством.