Пьеса для пяти голосов - Виктор Иванович Калитвянский Страница 9

А она, знаете ли, успевает ещё и рассуждать о телевидении, о выборах, о мэрских достоинствах и недостатках. Она ни о чем не спрашивает меня – как будто мы гуляли в последний раз по городу вчера, а не пять лет назад.

– В общем надо кое-что посмотреть вживую и подготовить ему соображения,– заканчивает самый лучший пресс-секретарь на свете, бросает стаканчик от мороженого в урну, достает из сумочки зеркальце и обследует губы и зубы. Я деликатно отвожу глаза, хотя это стоит мне усилия.

– Когда будем смотреть? – спрашиваю без всякой задней мысли.

Она пожимает плечами: да хоть завтра. Мэр будет понукать, торопить, он такой, нетерпеливый.

Я говорю, что подготовлю кассеты, сделаю подборку. Где будем смотреть? Понедельник хороший день в телекомпании. В том смысле, что свободный, на канале выходной, так что без суеты и напряга.

– А может, у меня дома? – выговаривает внезапно мой язык в противоречие только что сказанному.

Саша замирает на секунду, потом пожимает плечами, говорит, что следует созвониться утром, часов в десять, когда уточнится график – её и мэра.

До её дома остается две минуты, и мы подходим к подъезду в полном молчании. На прощанье она протягивает руку, потом почему-то отдергивает – и отворачивается.

Неужели волнуется? – не то со страхом, не то с восторгом думаю я.

И вот уже понедельник, полдень. Я навожу порядок в своей берлоге. Дело, честно признаться, нелегкое. Целый год, наверное, я подступался к генеральной уборке, но воз и ныне там.

Но сегодня у меня есть стимул. Для тех, кто не знает: стимул, по латыни, – это короткая палка для погонки ослов. Таким вот стимулом для меня стал сегодняшний визит высокого гостя. В начале одиннадцатого, волнуясь до того, что сел голос, я позвонил пресс-секретарю. И получил ответ, что следует ждать к двум часам пополудни.

– Надеюсь, у тебя всё готово? – было сказано в завершение, и трубку положили.

Разумеется, у меня – готово. Вчера до поздней ночи я монтировал подборки-нарезки роликов. Мой народ в телекомпании шарахался от меня, яростного и нервного – натянутого струной. И теперь стопа кассет лежит на столе, и мы, два спеца-эксперта, пресс-секретарь и гендиректор телевидения, Саша и я, имеем довольно материала для анализа и предложений нашему шефу-мэру.

Таким образом, славно начинался денек. Однако, взглянув, по примеру литературного классика, окрест себя на просторах своего жилища, я ужаснулся. То есть душа моя крепко уязвилась. Разве можно принимать такого гостя в столь совковых условиях?

Перво-наперво, я взялся за окна, немытые года два. Моего энтузиазма хватило на одно – в комнате, а кухонное отложил на потом. Прошел ревизией по всем углам, полкам и стеклам, а завершил расстановкой по вазам цветов, за которыми слетал на рынок. Скучающие старушки так ласково встретили меня, единственного, что на последние деньги купил у каждой по паре пионов.

Буквально за минуту до срока успеваю умыться и привести себя в порядок.

Пять минут третьего. Звонок. Бегу, отворяю дверь и… Сосед, старик. У него вечно телевизор барахлит. Вот и хочет, чтобы я посмотрел.

– Не могу, старый,– говорю. – Вечером, всё вечером…

– А как же мы сейчас…– бормочет старик. Они со старухой не увидят любимый сериал. Мне жаль их, но тут уж приходится выбирать.

Два пятнадцать.

Я мечусь по квартире, как зверь в клетке, – от двери к окну. Возле двери слух мой обостряется до предела. Вот легкие шаги. Раз, два, три. Мимо. Из окна в сотый раз оглядываю двор. Никого.

Я закуриваю третью сигарету. Руки дрожат. Такого разочарования, такой горечи я не испытывал давно.

Два двадцать пять.

Звонок. На бегу соображаю, что телефон, ударяюсь головой о полку, хватаю трубку.

Это Саша. Она извиняется, голосок у неё смущенный.

Оказывается, у мэра была проблема, но, если ещё можно, она, Александра Петровна, Саша, Сашенька, подъедет…

– Конечно, – говорю я. – Разумеется…

Опускаю трубку, обессиленный, падаю на стул.

Спустя пять минут у подъезда тормозит «Волга», ещё через минуту – за порогом женщина в строгом, хотя и летнем костюме, – одним словом, пресс-секретарь.

Я, приветливо, но без фамильярности, – веду её в мои блистающие апартаменты, усаживаю в кресло, на самое удобное местечко.

Мы приступаем к работе.

Я прогоняю на видике нарезку роликов, комментирую, обращаю высокое внимание на лучшие образцы. Пресс-секретарь следит внимательно, отпускает дельные замечания; нет-нет, да и стрельнет глазами по комнате.

Просмотр завершен. Александра Петровна достает блокнот и ручку, чтобы закрепить, развить наши, как говорится, мысли – для его величества мэра.

Мыслей много, но лично у меня они путаются. Я как-то невольно перехожу на критику рекламы вообще и политической – в частности. Александра Петровна пытается что-то записывать, но вдруг фыркает, смеется, начинает рассказывать что-то свое, забавное, но потом конфузится, меняет направленье разговора. Мне почему-то кажется, что Саша хотела похохмить насчет женских прокладок, и мне очень понравились эти её неловкие маневры.

– Есть что-нибудь попить? – спрашивает Саша. – Соку нету?

Я в растерянности бегу на кухню, к холодильнику. Ничего приличного для дамы нет. Я об этом, болван, не подумал, весь в борьбе за чистоту жилища.

– Разведи варенье водой, – тихо говорит Саша.

Она стоит за моей спиной, прислонясь к двери. Я боюсь взглянуть на неё: она, оказывается, помнит, что первейшее российское варенье, матушкино, из смородины – у меня никогда не переводилось.

Я подаю Саше стакан фиолетовой смородиновки, она пьет, глядя поверх стакана своими черными глазами.

– Послушай, – говорю я, – хочу тебе кое-что показать… Посмотришь?

Саша кивает, ставит стакан на стол, кончиком языка облизывает губы.

Я несусь в комнату, хватаю кассету, запихиваю в видик.

Идут мои несвязные наброски к фильму, который я хочу снять давно. Саша первая, кто их видит. Я гляжу на неё и понимаю, что без комментариев не обойтись.

– Понятно, – говорю я. – Что ничего не понятно. Слушай.

И я рассказываю о том, как родилась идея фильма о родном городе. Как она жила во мне, согревая мою жизнь, как обрастала видеорядом внутри меня.

Вот, говорю, представь себе: тридцать минут – и восемь столетий истории нашего городка. Хроника, страницы летописей, мои съемки, компьютерная графика. Сквозные символы-образы. Монастырь на высоком берегу, с колокольней и обезглавленный. Бранное поле за городом, где в четырнадцатом веке тверичи схлестнулись с новгородцами. Монастырские ступени на винтовой лестнице. Монастырские подвалы, где НКВД десять лет выносил и приводил в действие пролетарские приговоры. И, представь, периодически, вид сверху: закручивающийся пейзаж вокруг оси монастырской главы…

И текст. За кадром должен быть текст. Мощный, умный, живой – чтоб не в бровь, а в глаз, чтоб – за душу. Я его сам, этот текст, прочту. Я только написать его не могу.

Понимаешь?

Саша