Игорь Гриньков - Периферия, или Провинциальный русско-калмыцкий роман Страница 10

Олегова кровать стояла в углу палаты непосредственно у медицинского поста. Над головой у самого потолка на прочном металлическом каркасе был укреплен телевизор, экран которого был надежно защищен металлической решеткой. Пульт от телевизора находился у дежурной медсестры, и она лично регулировала просмотр передач, исходя из режима дня и собственных пристрастий. Местным больным явно было не так вольготно, как пациентам в свое время популярной песенки «Канатчикова дача», где «два телевизора — крути-верти».

Олег отправился в туалет, чтобы покурить. Синева от табачного дыма стояла в туалете-курильнице, как пар в хорошей сауне, несмотря на вытяжную вентиляцию, слабоватую для такого количества курящих. Зеленского сразу же плотно обступили больные, требовавшие сигарет: одни настойчиво, другие жалостливо и просяще. Пальцы у некоторых из них были сожжены окурками до темно-коричневого, почти черного цвета. В глазах иных было почти отчаяние: даст — не даст? Олега взял за локоть, видимо, «старожил» заведения, мужчина средних лет, невысокий, смуглый, с коротко остриженной круглой головой, на которой рубцов было больше, чем волос. Он отогнал «прихлебателей» и сочувственно произнес:

— Ну, и корежило тебя первые две ночи, братан! Ничего, отойдешь! Покурим у стенки.

В углу двое мальчишек-калмычат с трясущимися головами, руками и ногами, обжигая губы и пальцы почти истлевшими «бычками», на полном серьезе обсуждали достоинства и недостатки «Тойоты» и «Мазды» и предполагали, какую марку приобретут после выписки.

Олег подумал: «Бедные ребята! Да вам в ГИБДД не дадут справку даже для управления самокатом! И откуда у ваших семей деньги, Ротшильды несчастные!?»

Новый знакомец и Олег сели на корточки у стенки, напротив которой располагались полукустарные «унитазы» без сидушек и цепочек для слива; для этой цели служило ведро, стоящее под водопроводным краном. На «унитазах» на корточках восседало несколько пациентов. Пока Олег беседовал со своим новым знакомым, которого звали Бадма, он увидел такое, что отбило у него аппетит на многие дни. Некоторые больные, тщательно промыв после оправки свои задницы из пластиковых баклажек, после этого равнодушно проходили мимо рукомойников, игнорируя эти ненужные гигиенические приспособления. Чистота рук в данном учреждении, видать, не котировалась так высоко, как другого, наверняка, более стерильного места. Олег от отвращения передернулся. Он представил, как эти люди будут брать с ним из одной миски хлеб, перебирать ложки. Глубокая дурнота подступила к горлу.

Бадма, между тем, посвящал новичка в новости нынешней жизни:

— Хавать, Олег, будешь с нами во вторую смену или, как тут ее называют, партию. Хотя, не пойму, причем здесь партия, Жириновского или Зюганова среди нас нет. Но это почти нормальные люди. А остальные — чмошники! Курить не давай никому, только хорошо знакомым. Если возникнут неприятности, зови меня. Я в палате на первом этаже…

Бадма обратил внимание на Олега, потому что не чуждался чтения и был знаком с двумя или тремя его книжками, одобрительно отзываясь о них. В молодости он работал инженером. Кроме того, они были почти одногодки. Вероятно, поэтому и проникся к Зеленскому определенным чувством симпатии.

В этот вечер Олег так и не пошел в столовую на ужин. После отбоя в двадцать два часа, приняв все таблетки и уколы, он безнадежно улегся на свою постель, чувствуя, что спать ему не придется долго. А, тут еще медсестры и санитары включили у него над головой телевизор, правда, на уменьшенную громкость, сдвинули столик и кресла, притушив верхний свет, и начали «гулять» в карты. Каждый громкий хлопок сопровождался возгласами и бытовой, беззлобной матерщиной. Играющие в карты почти в полный голос «балакали» за жизнь, за детишек, курей, поросей, комментировали происходящее в эфире, обменивались мнениями о том, что «бачили» накануне в ящике.

Похоже, что на четвертом месте в их жизнях, помимо семей, подсобного хозяйства и работы, стоял телевизор. Сбылась мечта римских плебеев, требовавших от цезарей: «Хлеба и зрелищ!».

Хлеб зарабатывался в натяжку, а не выдавался на халяву, зато зрелищ, хоть и с тлетворным душком и дурновкусием, заключенных в одну не слишком большую коробочку, было предостаточно.

Во время игры в карты ночная смена с каким-то остервенением грызла семечки: женщины, деликатно используя кулечки и баночки, зато мужчины смачно сплевывали шелуху от семечек прямо на пол. Некоторые мужчины-санитары открыто курили в палате, что больным, естественно, было строжайше запрещено. От психа Зеленский демонстративно переворачивался под одеялом, испускал глубокие вздохи, стонал, но его стенания совершенно не действовали на дежурную смену. Даже после того, как в полночь, «ночная смена» разбрелась почивать по своим углам, проклятый сон все не шел. И лишь, когда на фоне черных стен стали проступать прямоугольники темно-синих зимних окон, Олега сморил короткий сон.

Подземная река, мутная, темная, из глубины которой лучится слабо заметный свет. Стикс, что ли? Вот почему так холодно? Олег сидит в лодке, а спереди, спиной к нему находятся два человека: мужчина и женщина. Оба почему-то знакомы, хотя лица их не видны. Мужчина, судя по одежде, должен быть Хароном, лодочником, переправляющим по Мертвой реке через ворота Аида «вечных пассажиров» в Царство мертвых. Об этом свидетельствуют его сильные, натруженные руки, поношенная хламида, весло в руках. А кто же женщина? На ней только полупрозрачная накидка, не спасающая от холода и озноба. Тем, не менее, она была Олегу явно знакома, он был в этом уверен. Тот же горделивый изгиб шеи, покатые плечи, которые, он, наверняка, не единожды целовал. Те же черные, средней длины, волосы, запах которых сводил его с ума. Но она даже не поворачивается к Олегу, демонстрируя свою полную отстраненность от происходящего.

Тут Олег обнаруживает, что во рту у него нет монеты, драхмы, кажется, которую за «перевозку» по традиции надлежит уплатить бесстрастному лодочнику Харону. Это его очень обеспокоило. Не факт, что он удаляется в мир, откуда нет возврата, а то, что за это путешествие ему нечем заплатить, приводит его в отчаяние. И здесь все, не как у людей!

Наконец лодка утыкается носом в нужный берег. Харон безмолвно глядит на своего очередного пассажира, ожидая гонорара. Олег беспомощно стоит, опустив руки, готовый броситься в воды Стикса. Неожиданно женщина полуоборачивается к Олегу и он узнает в ней Герел; в ее протянутой узкой ладони лежит ритуальная драхма, а во взгляде сквозят все те же презрение и брезгливость. Олег осторожно берет ее у Герли, перед тем, как вернуть Харону, кладет серебряную монету в рот и снова оборачивается на Герел. Но та уже не смотрит на него. Перешагивая через борт лодки, он слышит ее голос: «Ты не герой, Зеленский!»

Внезапно на скалистом берегу появляется неуклюжая, нелепая фигура доктора Ворожейкина в камуфляже и с «аннигилятором» в руках, который напоминает нечто среднее между противогазом и пылесосом. Олег, предвидя непоправимое, делает инстинктивное движение, чтобы прикрыть своим телом Герлю…, но сон на этом оборвался…

Не открывая глаз, Олег с полчаса весь погружен в перипетии краткого, кошмарного сна. Ни маги-домушники, эти «великие» толкователи снов, ни отец псиxоанализа, неврозов и сновидений Фрейд ни черта не разобрались бы в этих хитросплетениях, только лишнего туману напустили. Но для Олега все было предельно ясно: Герел закончила с ним отношения.

Да, и что он мог дать ей, молодой, привлекательной, богатой, энергичной женщине, вокруг которой поклонники роились, словно пчелы во время сбора нектара? Ему импонировали ее физическая свежесть, нетривиальный ум, моральная поддержка и вера в него, льстило интеллектуальное влияние, которое он имел на Герлю, Да, и по части секса, что уж там говорить, не каждому мужику между пятьюдесятью и шестьюдесятью выпадает удача познать женщину с упругим телом на двадцать лет моложе! То есть, его влекло к ней физически, а, возможно, в первую очередь. Может быть, в предыдущие годы это называли любовью?

А что она нашла в нем! Писатель, хренов! Шесть книг, опубликованных в местном издательстве, принесли ему относительную известность лишь в пределах своей республики. Как говорят некоторые насмешники — «он широко известен в узком круге лиц». Москва, да остальная Россия так и оставались для него TERRA INCOGNITA! Были, конечно, прорывы и там, но это — зряшная мелочь, о которой даже говорить было смешно. В некоторых столичных издательствах вполне цинично предлагали ему сделать «товар» на заказ. Но Олег был уверен, что если поступишься в мелочи, то потом эту грязь не отскребешь никаким чистящим средством; она подобна татуировке, удалить которую не в силах ни поверхностная косметическая операция, ни более радикальная хирургия. Ты уже продался, и отпечаток «татуировки» стоит на твоей душе.