Валентина Немова - Изъято при обыске Страница 12

Ученик пишет: мать не нарадуется, что семья переехала в город. "Здесь у нас чудесная, благоустроенная квартира. Не надо с коромыслами ходить за водой". А в докладной на Русанову слова ученика искажаются: "Мама не нарадуется, что мы живем теперь в городе, потому что в деревне одна нищета".

Все находившиеся в кабинете секретаря обкома ахнули. Ахнула и Юлия. Сочинения она читала бегло: ей на это не дали времени. Плохо запомнила выражения учеников. Потом тетради эти ей вообще не давали в руки. Они находились то у завуча, то в райкоме, то в горкоме. И вообще она даже предположить не могла, что завуч, ответственное лицо, способна так бессовестно лгать. Это же самая настоящая клевета…

— Это передергивание фраз! Самое бесстыжее! — лицо Игнатовой пылало искренним негодованием.

— Это проявление самодурства завуча и слепоты директора. Вы, Михаил Сагетдинович, ставили на педсовете вопрос о снятии Русановой с работы, а сами не удосужились даже так нашумевшие сочинения прочитать! По своей преступной доверчивости вы чуть не изуродовали судьбу молодой девушки… (Из глаз Юлии хлынули слезы). Ни за что! Только за то, что у нее не убито чувство человеческого достоинства и работает она не формально! Вами овладела умственная лень! Так же настроены все ваши учителя. Они решали на педсовете вопрос о сочинениях, ничего не зная о них, не читая их, слепо доверяя завучу, которая на самом деле оказалась подлой! Как близоруко, бездушно и безразлично прошел ваш педсовет. И вы сейчас стараетесь доказать, что вы подчиняетесь мнению учительского коллектива, и не удивительно, что Русанова, неглупый, смелый человек, дерзила всем — направо и налево.

Речь Игнатовой затянулась, но слушали ее с неослабевающим вниманием. Она продолжила:

— Однако я не оправдываю и Русанову. Все-таки в 22 года надо быть сдержаннее и тактичнее. Не надо мнить себя самой умной и единственно честной. Не надо так рассуждать: "Ага, меня не поняли, так плевала я на всех на вас." Надо самой идти к этим людям и объяснить им все. Не надо задираться. Ошибиться может любой. И я думаю, что наше бюро не только защитит Русанову, но и осудит ее за дерзость, невыдержанность, бестактность по отношению к коллективу. Поэтому выговор ей надо оставить, но только не за методические ошибки в работе…

— Теперь еще несколько слов о сочинениях, — перешла к заключительной части выступления Игнатова. — Я считаю, что пора уже кончать с шумной тайной, которой окутали эти сочинения. Нужно провести диспут на эту тему: мой трудовой день. Тема просто замечательная, жизненная. Как ты живешь, чем живешь, о чем думаешь, к чему стремишься, как борешься за свою мечту. Русанова просто молодец, что дала эту тему. И горкому надо поставить в упрек, что он осудил Русанову за то, что она не дала плана к этой теме. Какой может быть план к свободной теме? Это догматизм, — Игнатова захлопнула тетради и села.

Стал говорить порывистый мужчина, который оказался специальным корреспондентом "Комсомольской правды":

— Как так получается, товарищ Савчук и Агапов! Вы, кажется, люди образованные, институты закончили, а читать не научились? Полгода трясли сочинения, а прочитать их не сумели. И повторяли выдержки из "фантазии" Лионовой. Куда это годится, позвольте вас спросить?! А вам ведь должно быть, наверное, известно, что любую мысль можно довести до абсурда. Интересно, что бы вы делали, товарищ Савчук, если б вам пришлось работать в газете? Знаете, какие письма нам присылают? Так что же? Всех авторов преследовать за крамолу?

И еще. Ругаете Русанову, что она не дала плана к сочинению. А подумали бы: какой может быть план к свободной теме? Что ж это получается за свободная тема, если вам продиктуют, что надо писать и как, дадут заранее рецепт, схему. Плохо же вы понимаете свободу. Привыкли штампами мыслить, наклеивать ярлыки…

— Наказать надо Савчука! — крикнул кто-то с места.

— Но… — запнулся выступающий, — насчет наказания… Все-таки мы, товарищи, не должны бросаться из одной крайности в другую. Если Савчук не сумел поправить Русанову, то мы не должны повторить его ошибку… хотя бы по отношению к нему…

"— Как так? — Юлия изумленно. — Значит, его не накажут, а лишь поправят? За то, что он не поправлял, а наказывал ее? Вот это да! Как можно сравнивать ее и его вину?

За что он исключал ее из комсомола? Не за выступление на конференции. Это было уже здесь сказано. И не за сочинения. Ведь их писала не она. Писали их комсомольцы, совершеннолетние, взрослые люди. Это объяснили ему на бюро горкома. И это он, конечно, понял. Не круглый же он дурак, тем более, что он их не читал и нет в них ничего антисоветского. Тогда за что же он исключал ее, за что так ненавидит? Это из всех присутствующих известно было только ей и ему. За то, что она не подчинилась его прихоти, отказалась написать стихотворные поздравления для делегатов съезда. Да он же упрямый подлец, самодур, не терпящий противоречия. Ничем не отличается от таких, как и Лионова. Его же нужно гнать с комсомольской работы. Спросить бы у него сейчас, скольких людей он третировал, злоупотребляя своей властью, скольких будет еще травить, заискивающе улыбаясь вышестоящим."

Задала бы Юлия ему свои вопросы, высказала бы свое мнение об этом человеке, если бы ей еще раз дали слово.

Но слова ей больше не дали. Проголосовав за выговор, попросили ее выйти в соседнюю комнату.

Двойная дверь не помешала Юлии слышать, как, уже без нее, "трясли" директора и Савчука.

Было так же предложено и решено послать в школу новую комиссию, чтобы проверить работу администрации и принять действенные меры по улучшению нравственного климата в учебном заведении.

— Ура! — хотелось крикнуть Юлии, но она сдержалась, ловя на себе уважительные, сочувственные взгляды секретарей-машинисток, которые слышали, конечно, все, что говорилось на заседании бюро…

***

Домой Юлия ехала в самом радужном настроении. В поезде она не препиралась больше с Савчуком. Теперь, когда он оказался разбитым, мстить ему (она считала) значило унижаться. Мстить следует, наверное, только сильным врагам. Она вежливо разговаривала со всеми, играла в домино…

Так же, все вместе, будто бы одна дружная компания, вышли из вагона, сели в "победу", которую горком прислал за секретарями. Опускаясь на мягкое сидение, Юлия не выдержала, ехидно заметила:

— После бесчестья — такая честь.

— А разве кончилось оно? — не пожелал признать свое поражение Савчук.

— Ого! Учтите! Ко мне чужая грязь не пристает!

Зашумел мотор, автомобиль помчался по шоссе. Стекла в салоне были опущены, ветер хозяйничал: разлохматил редкий чуб Савчука, спутал густые, золотистые кудри Юлии. Она глядела на себя в смотровое зеркальце: лицо горит, глаза гордо светятся.

Савчук злился. Чем ближе подъезжал он к родному району, тем сильнее разбирало его. Все его раздражало: и ветер, и весеннее солнце, бьющее в глаза, и особенно легковые машины частников, обгоняющие горкомовскую "победу".

— Хорошо катаются, а чем они питаются? А ну-ка! Прочти им лекцию о культуре поведения! — приказал он шоферу.

Юлия сперва не поняла, что он имел в виду. Но скоро все прояснилось. Шофер нажал на какую-то кнопку — протяжно сигналя, автомобиль вихрем стал обгонять одного частника за другим.

"Фу, мелочный карьерист! Несчастный завистник!" — подумала Юлия. Достала бумагу и принялась записывать впечатления от поездки.

"Победа" остановилась почти у дома Юлии, на площади. Город готовился к весенней эстафете.

— Посмотрите, Железногорск нас встретил флагами! — выпрыгивая из машины, воскликнула Юлия. Она помчалась домой, не поблагодарив за услугу. Уже на лестнице спохватилась и радостно захохотала.

После всего пережитого она не утратила еще способности смеяться. Чувствовала себя парящей высоко в небе. О том, чтобы Юлия взлетела еще выше, позаботился все тот же человек, Николай Павлович Воронов, мечтающий так защитить ее, чтобы надолго оградить от всяческих нападок. Так высоко поднять, чтобы она стала недосягаемой для своих недоброжелателей.

Как-то раз сказал он ей:

— Напиши о себе. Все, что с тобой было, изложи коротенько. Не спрашивая, зачем это ему нужно, она выполнила его просьбу. И вот из этого что вышло… Но прежде чем начать об этом рассказ, то есть следующую главу, к этой надо добавить еще несколько строк. И вот каких. Осмысливая всю силу своего влияния на Юлию, Воронов относился к ней не только как к человеку, но и как к собственному творению. Нашел подходящий материал и лепил из него то, что должно было, как ему казалось, получиться. И то, что получалось, лично ему так нравилось, что задумал он и другим показать наконец свое "произведение"…

***

Из дневника Юлии.

— Тебя вызывают в горком. Срочно, — деловито сообщила Капа, специально посланная ко мне домой. На лице ее я не заметила ни малейшего признака недовольства тем, что ее гоняют с поручениями к обыкновенным смертным, нечиновным людям. Но не было в ее глазах и простой, дружеской улыбки, которая говорила бы: "Приходится"… Серьезно, с достоинством держалась секретарь директора, будто исполняла насущные, необходимые миру обязанности.