Михаил Анчаров - Дорога через хаос Страница 13

Оказалось, что, подчёркиваю, любое случайное сочетание красок на человека с воображением может произвести впечатление. Оказалось, что любой элемент живописи – линия, пятно, цвет и прочее могут производить впечатление независимо от предметов, которые они должны воспроизводить.

Я не знаю, как вам, но мне почему-то кажется, что Леонардо, который советовал отыскивать сюжеты картин, вглядываясь в пятна плесени на старых стенах, и Эйзенштейн, который после своих теорий монтажа понял, что монтируется всё, – мне кажется, что они не глупей тех эстетиков, которые велят так не думать.

…Если картину можно рассказать, значит, она не до конца картина. Потому что колорит не расскажешь. Колорит – это музыка приёмов. А как расскажешь музыку? Можно только подогреть интерес к встрече с ней.

…Иван Грозный убил сына. Репин написал об этом картину. Умирающий сын одет в розовый кафтан и зелёные сапоги. Если бы он был одет в зелёный кафтан и розовые сапоги – ничего бы не изменилось. Просто в этот день он был бы одет по-другому. А какая разница?

А если боярыню Морозову переодеть в оранжевое платье, то будет другая картина. Потому что у картины будет другая музыка. Потому что Репин не до конца музыкант, а Суриков – до конца.

…Музыкой приёмов мы изображаем видимый мир, но видимый мир можно изобразить и без музыки приёмов. Это может сделать фото. Но такое фото не искусство. Потому что у него один приём – выбор факта. Но сам факт изображён не музыкой приёмов.

А для чего она нужна, музыка приёмов?

Чтобы научиться летать.

Сами приёмы – ничто. Они просто следы полёта или имитация его.

Если художник летал, то это передаётся рано или поздно. Если имитировал полёт, то и это передаётся.

А как же осёл, который намахал картину хвостом? Ведь в ней были одни лишь приёмы, сваленные в кучу. Ведь это противоречит тому, что приёмы – это следы полёта.

Не противоречит.

Осёл намахал не картину, а плесень на стене. У плесени на стене тоже нет задачи взлететь, но она может породить полёт, если в тебе есть нечто от Леонардо.

Плесень – это хаос приёмов. Но хаос в музыке тоже приём, если он помогает полёту.

– …Теперь тебе пора прикоснуться к Рембрандту, – сказал Якушев. – И не спорь с эстетиками. Гений всегда что-нибудь добывает, а эстетика потом учит добывать то же самое.

– Значит, эстетика не нужна? – спрашиваю я.

А я к тому времени прочёл эстетику – шесть томов отрывков избранных эстетиков. Мне Илларион подписку устроил. Как раз начался книжный бум. Книжный бум – это когда книги не покупают, а вкладывают в них деньги в надежде на то, что бумаги всегда будет мало и их не переиздадут. И ещё покупают престиж. Но не престиж культурного человека, а тоже престиж богатого. Старые картины не укупишь, да и как узнаешь, кто из нынешних художников станет классиком, а издательство знает, кого издавать. В барахле, коврах и хрустале наступило разочарование. О мебели и автомобиле и говорить нечего – каждый год новый образец. А книги чем старше, тем дороже. Даже захудалые.

– Илларион, как же тебе удалось подписку достать на эстетику?

– Шофёр у меня есть знакомый, в театре работает. Сестра его жены в Будапеште живёт, за венгра вышла, а его дядя здесь в торгпредстве работает, и у него в книжном магазине завотделом знакомая.

Ну, получил я эстетику. Читаю.

Якушев сказал:

– Если эстетика хочет быть наукой, она должна не картины изучать или книги, а создавать теорию творчества и теорию впечатлений. То есть изучать художника и зрителя. А картина – это посредник. Как можно деньги изучать, если не знаешь, как их зарабатывают и как тратят? И к художнику уже начали подступаться, даже наука появилась “эвристика”, от слова “эврика”–“нашёл”.

– Это Архимед в ванной крикнул, – говорю я.

– Да, в ванной, – говорит Якушев. – А зритель – это ещё терра инкогнита.

– Неизвестная земля, – говорю я.

– Затормози, – говорит Якушев. – Хватит книжки читать. Приглядись к Рембрандту, а потом иди на улицу.

– А чего я там потерял?

– Себя, – сказал Якушев. – Себя.

…Потому что как слёзы вызывают слёзы, а смех – смех, следы полёта одного человека помогают взлететь другому.

Потому что только для этого и нужно искусство. Всё остальное можно получить в других местах.

СЦЕНА 4

Пасмурный вечер. Сад в доме Джокондо. Мона Лиза одна.

Мона Лиза

(у картины)

Идёт по свету слух о Джиоконде,

О чуде, что творит здесь Леонардо.

Друг друга перекрывшие эмали

Здесь сохранят мгновенья на века.

Плохие чудеса… Здесь злою кистью

В картину перелита жизнь моя.

Что смотришь на меня, проклятый образ,

Ведь ты – не я… Смотри, ведь я живая,

Я тёплая… Смотри на эти руки…

А ты всё та ж холодная доска.

О боже!

(Тяжко плачет.)

Ну будет… Ну довольно… Ф-фу… что плакать.

(Берёт лютню, поёт.)

Встала и задула свою лампу,

А луна высокая светла.

Знаю, знаю, что не нужно плакать.

Вот опять слезинка потекла.

(Выходит из калитки на пустую площадь.)

Ох, ты в беду попала, Джиоконда,

Цена твоей картины – жизнь твоя.

(Поёт.)

Почему тоскливее всего мне

Эта мысль о том, что вдалеке

Обо мне ты никогда не вспомнишь,

Не узнаешь о моей тоске.

(Перестаёт петь.)

Наверно, Джиоконде неприлично

Петь песни на пустынных площадях,

Да и знобит… И в сердце словно ветер.

Нет, не дожить мне до конца картины!

Как тихо… Город словно вымер.

Пой или плачь – никто не отзовётся.

Как радостно считаться Джиокондой.

Входит Анита.

Как тягостна мне жизнь моя, Анита.

Анита

Конечно, девочка моя! Конечно!

Портрет проклятый всех нас поедает!

Мона Лиза

Съедает и любовь мою… О боже!

Нет, больше не могу…

Джокондо

(входя)

Что с ней, Анита?

Анита

А то, что нету жалости у вас.

Синьора ваша извелась совсем:

Да, у неё сил больше не хватает

Сидеть для бесконечного портрета!

Джокондо

Ну, ну, капризы, Мона Лиза,

Бесплатно пишут, музыка бесплатно,

Живая остроумная беседа…

Мона Лиза

Он говорит с портретом… не со мной.

Джокондо

Ну перестань. Какие пустяки!

Мона Лиза

Жена страдает – это пустяки?

Пускай страдает. Только бы бесплатно!

Джокондо

Вы вспомнили, что я ваш муж, синьора?

(Уходит.)

Входят Леонардо, Зороастро и Франческо Мельци. Мона Лиза садится. Леонардо пишет. Мельци поёт.

Мельци

(поет)

Вот утро встало.

Голубые горы.

Вот утро встало.

Голубые воды.

А почему грустишь ты, Аталанте…

Леонардо

Что ты пропел мне?

Мельци

Песню Аталанте…

Леонардо

Ох, Аталанте! Где-то он теперь?

Увы, Мадонна,

Бедный Аталанте

Не сам пришёл,

Он жаждою гоним.

Франческо, нет известий?

Франческо убегает.

Что такое?

Томазо, говори скорей… Ну, живо!

Зороастро

Восстание разгромлено в Ареццо…

Леонардо

Ну не тяни… Убит?.. Убит, я знаю…

Быть может, нет? (Кричит.) Да не тяни!

Зороастро

Убит.

Леонардо

Убит… Убит. Я это раньше знал…

Как он недолго пробыл у меня!

Но как я мог пустить его уехать?

Проклятая рассудочность моя…

Пустить мальчишку в чёртову затею!

Тогда зачем нужны мы, старики?

Кто разгромил восстание в Ареццо?

Зороастро

Флоренция…

Леонардо

Воюет со своею слободой…

Довольно. Хватит… Я преступно медлил.

Скоты! Убийцы! О, мой Аталанте!