Кен Кизи - Последний заезд Страница 14

— Вы слышите? — спросил он, прищуренными глазами глядя на ограду.

— Слышим ли, как тебя радостно приветствовали? — сказал Джордж — Тут только глухой не услышит.

— Нет. В той стороне. Я слышу колокольчики. Рождественские колокольчики.

Я не понял, о чем он говорит, и посмотрел на изгородь. Там собралось две кучки людей — с нашей стороны изгороди индейцы, с той — ковбои. Мне не было видно, чем они так заинтересовались, но в шуме индейского лагеря и мычании скота я расслышал неожиданный звон санных бубенцов. Сандаун зашагал туда.

— Это двоюродный брат Монтаник. Он наехал на ограду, которую построили поперек дороги.

Джордж поспешил следом за ним.

— Пастору Монтанику помощь вряд ли понадобится, и на самом деле он никакой не двоюродный. Просто надеешься избежать объятий настоящей своей семьи.

— Нет. Я надеюсь выпрямить мой пенс.

Я пошел за ними, предполагая, что это какой-то индейский эвфемизм, в смысле «поднять своего дурака».

Когда мы подошли к зрителям, я увидел, что один столб изгороди выдернут из земли и рядом валяются поперечные жерди. Судя по налипшей на столб земле, он был вкопан почти на метр. Я огляделся: интересно, какой рычаг и какую точку опоры использовали, чтобы извлечь столб? В это время обе кучки зрителей вдруг расступились, и моим глазам предстало поразительное зрелище.

Бренча бубенчиками, в проем проехал фургон с пустыми постромками. Обычный деревянный четырехколесный грузовой фургон, какие и сейчас иногда увидишь на товарных дворах, — но выглядел он отнюдь не обычно. Весь экипаж был расписан картинками библейского содержания. На спинке сиденья был изображен кит, выплевывающий Иону. На борту ангелы и крылатые лошади кружили над туземной сценой Рождества. Малютка Иисус сидел, словно аршин проглотив, на чернохвостом олене с добрыми глазами; три волхва в головных уборах из перьев ехали на пегих лошадках. Все колеса, кроме сломанного запасного, были украшены перьями и лентами, заплетенными в спицы. Такую вещь мог наскоро соорудить Иезекииль после видения колес в колесах.

Но самым удивительным в этом бряцающем алтаре было то, как я уже упомянул, что двигался он без помощи лошадей. Или мулов, или волов, или каких-либо иных тягловых животных. Не было даже дышла, чтобы припрячь животное!

Пока я ломал голову над этой загадкой, показался наконец и сам владелец перевозочного средства — он шел возле заднего угла в сопровождении хромого старого койота. Человек был возраста неопределенного, формы и цвета картофелины. Одет при этом в подробнейший индейский наряд, равных которому я еще не видел, — от головного убора из орлиных перьев до мокасин из оленьей кожи. Лента на лбу была с бисером, жилет — с бисером, кожаные штаны — с бисером. Ожерелье из четырех ниток свисало до самого картофельного живота; красные бусины в нем перемежались с белыми трубками. Эти трубки, как я позже выяснил, были вываренными хребтами редкого морского ежа и очень ценились. Среди всего этого индейского великолепия выделялось одно маленькое ювелирное изделие — серебряное распятие на изящной цепочке.

Сандаун прошел между зрителями и поднял ладонь.

— Хоу, брат Пастор. Ия кача катах.

Человек-картофелина и его экипаж остановились.

Родственники поговорили по-индейски через воз с барахлом и, видимо, пришли к согласию. Сандаун протянул монету. В глубоком размышлении Монтаник так и сяк наклонял голову, изучая согнутый медяк. Движения его были нечеловечески медленны, как у ленивца, изучающего лист. Джордж стал рядом с товарищем.

— Давай, Пастор. Выпрями бедному Сандауну цент. Сомневаюсь, что это вернет ему удачу, но людям до смерти хочется увидеть что-то особенное.

Родственник Сандауна обвел медленным взглядом собравшихся и кивнул. Он стал медленно опускаться. Его угол фургона опускался вместе с ним, пока не оперся на ось. Тогда я увидел, что привязанное в кузове колесо вовсе не запасное. Набожная картофелина в перьях и бисере заменяла собой и заднее колесо, и конную тягу разом.

Монтаник обошел фургон сзади, разминая пальцы руки, державшей ось. На глазах у безмолвных зрителей он взял у Сандауна монету и долго поворачивал ее в руках. Закончив осмотр, спросил:

— Какой филистимлянин это сделал?

Сандаун мешкал с ответом. Монтаник повернул лицо к Джорджу.

— Большой, Пастор, — ответил Джордж. — Сильный, как сам дьявол. Ты можешь его исправить?

— Не предавай монет на поругание безумному, — сказал Монтаник.

Он аккуратно взял пальцами края согнутой монеты и сделал вдох. Джордж опять вмешался.

— Без рук, Пастор. Я хочу показать нашему гостю с Юга чудо во всем великолепии.

Монтаник поднял голову и посмотрел на меня. Чуть погодя на лице его появилась улыбка, белозубая и постепенно расширявшаяся, покуда не открылся изумительный арсенал идеальных зубов. Это было великолепное зрелище.

— Делай, Пастор, — крикнул кто-то с ковбойской стороны.

Несколько индейских голосов поддержали:

— Хоу!

Монтаник поместил монету между коренными зубами и начал сжимать. Казалось, ты наблюдаешь работу фарфоровых тисков. Он вынул монету изо рта — она была плоской. Сандаун торжественно принял отреставрированную монету и в знак благодарности кивнул. Монтаник вернулся к бесколесной оси. Фургон поднялся и поехал, бренча, в направлении вигвамов. Две группы зрителей разошлись, каждая в свою сторону.

— Пойду-ка я лучше к пруду Ко-Шара, — сказал Джордж. — Не люблю оставлять надолго без привязи коня и Луизу — того и гляди, кому-нибудь приспичит сбежать.

Мы вернулись вдоль изгороди. Я все еще думал об индейце с челюстями-тисками.

— Откуда он вообще? — спросил я, — Почему его зовут пастором?

— Он оттуда же, откуда я, — сказал Джордж. — Родители неизвестны. Белые считают нас сиротами; у индейцев такого понятия нет. Индейские семьи всегда берут беспризорных детей и кормят.

— Пока у них волосы не появятся под мышками, — прибавил Сандаун, — Тогда их отправляют жить самостоятельно.

— Ага, на подножном корму… хи-хи-хи. Я пожил на подножном корму. Летом — не так плохо, когда кругом кузнечики и голубика. А зимой тощему пацану иной раз приходится туговато. Монтаник на вольные хлеба ушел раньше, чем подмышки зашерстились. Так и живет с тех пор.

— Он живет один в пещере, — сказал Сандаун. — С койотом.

— Койот — тоже, наверное, был сиротой, — сказал Джордж. — Щенком. Однажды шмыгнул в пещеру и заполз под одеяло. Монтаник не прогнал — решил, что двум сиротам под одеялом теплее, чем одному. А вскоре после этого, говорит, и услышал.

— В сочельник, — сказал Сандаун.

— Услышал? — нетерпеливо спросил я, — Что услышал?

— Голос, — сказал Джордж. — Голос звал его из леса: «Монтаа-а-аник». Он вылез из-под одеял, а щенок дрожал и вылезать не хотел. Монтаник пошел на голос, вверх по горе. Но догнать его не мог. Из-за тучи вышла луна, и тогда… Монтаник что-то увидел.

— Он вылетел из-за другой стороны луны, — сказал Сандаун.

— Ну? — (Эта пара могла растянуть притчу больше, чем проповедник.) — Что он увидел?

— Белого орла, — сказал Сандаун. — Орел опустился на скалу и позвал. Мальчик вскарабкался. Орел перелетел на скалу повыше. Мальчик вскарабкался. Орел перелетел на скалу повыше. Мальчик вскарабкался. Он был в стране снов. Он карабкался дальше, пока голос не сказал ему то, что хотел ему сказать.

— Что же?

Что он будет воином. Иисуса.

— Конечно, когда он вышел из этой страны снов, ничьим он воином не был, — сказал Джордж. — Он замерз, был испуган и не знал, где находится.

— Тогда он услышал другой голос. Койот выл. Он пошел на вой и пришел к своей пещере.

— И лежа там, под теплыми одеялами со своим зверем, Монтаник понял, для чего живет. Ему предназначено стать странствующим проповедником.

— Он нашел своего вевейкина, — сказал Сандаун.

— Это у вас вроде ангела-хранителя? — спросил я, — Твоего особого духа?

— Твой вевейкин может быть многими духами, — сказал Сандаун, — У молодого Монтаника это был орел, который звал его прочь, и койот, который звал его обратно. Он долго скрывал, что ему было сказано.

— Еще бы не скрывал! — фыркнул Джордж, — Он был молодой, сильный и полон задора. Он хотел бузить, а не проповедовать! Ему разгуляться хотелось!

— Он досаждал племенам на всей территории. Пьянствовал, играл, людей задирал. Сильный был. Бывало, свяжем его, а он веревки перегрызет. А потом, тоже холодной ночью, он опять услышал голос. Тоже под Рождество. В салуне в Якиме. Он вышел за голосом наружу, но был пьян и не мог подняться на гору. Свалился в сточную канаву и обгадил себя. К нему прикоснуться никто не хотел. Даже якима.

— Говорят, даже койот им побрезговал, — добавил Джордж. — Потом, если верить этой байке, когда вонючий пропойца засыпал уже вечным сном, в небесах появился младенец, голый, как лягушка, и светящийся, как красный уголь. Он спустился, улегся рядом и не дал ему замерзнуть насмерть. Монтаник, понятно, утверждает, что это был младенец Иисус.