Иван Лазутин - Последний этаж Страница 15

— Слышали, Василий Иванович?.. Горе-то какое…

И он тихо ответил:

— Слышал.

— Где хоронить-то будут, в Москве или в Ленинграде? — спросил я.

— В Москве, — глухо ответил Василий Иванович. Первый раз он мне показался старым-старым. Первый раз за двенадцать лет работы в театре я увидел великого артиста небритым.

…Все это было давно. Но память, как цепкий репей, схватила и не отпускает от сердца эти далекие дни, в которые я повстречался с хорошими людьми России. С людьми, слава которых год от года ширится и крепчает. Она врастает корнями своими в нашу историю, она окрыляет души новых поколений, для которых Есенин дорог «…как поле и как плоть, как дождик, что взрыхляет зеленя…»

На этом записки старого архивариуса, бывшего театрального столяра, заканчивались. Чуть ниже машинописного текста от руки было написано наклонным старческим почерком: «Воспоминания литературно обработала моя внучка, студентка факультета журналистики Московского Государственного Университета Наталья Корнеева».

Совсем другим теперь предстал перед Бояриновым образ старика-архивариуса, который несколько часов назад рассказывал ему о своей большой и дружной семье. Теперь он уже не казался ему от корней волос и до пяток конторским чиновником, каким он представлялся Бояринову две недели назад, когда он впервые увидел его.

Глава шестая

«Светлана Петровна… Светлана Петровна…» — твердил про себя Бояринов, стоя перед высокой дверью, обитой черным дермантином, стараясь твердо запомнить имя и отчество дочери актрисы Жемчужиной.

Нажал кнопку. За дверью послышался мелодичный перелив музыкального звонка. Дверь открыла — Бояринов это понял сразу, по мягкой приветливой улыбке, которая как бы говорила: «А я вас жду» — сама Светлана Петровна. На ней было строгое коричневое платье, облегающее ее статную фигуру. И хотя Серафим Христофорович говорил, что смерть мужа ее заметно состарила и отразилась на здоровье, Бояринов не заметил в облике миловидной, с правильными чертами лица женщины следов подступающей старости, если не считать седину, облагораживающую ее приметную яркую внешность. Крепкое пожатие маленькой, но сильной руки тоже говорило, что в этой женщине еще много энергии.

— Пожалуйста, проходите. — Светлана Петровна показала на полуоткрытую широкую двухстворчатую дверь с массивными бронзовыми ручками, изображающими львиные морды с висящими кольцами в пасти.

— Разрешите оглядеться. У вас, прямо-таки, как в музее. — Бояринов окинул взглядом просторный холл, на стенах которого здесь и там висели дорогие из черного и еще какого-то неизвестного ему темного дерева африканские маски женских головок. В углу, на высоком инкрустированном столике с малахитовой плитой, стояла бронзовая скульптура, изображающая схватку человека с тигром. «По мотивам Руставели», — подумал Бояринов, переводя взгляд на застекленные книжные стеллажи, уставленные почти до потолка книгами дореволюционного издания — это можно было без труда определить по тисненым золотом корешкам и кожаным переплетам. Некоторые из этих книг Бояринов, когда был еще школьником, видел в букинистических магазинах на Арбате и в Художественном проезде: «Мужчина и женщина», «Жизнь растений» Рене, «Человек и вселенная»…

Бояринов нагнулся и посмотрел на свои ботинки, как бы спрашивая хозяйку: разуваться ему, или не стоит. Светлана Петровна поняла минутное замешательство Бояринова.

— Не настаиваю. Но если хотите, чтобы отдохнули ноги, можете разуться. Вот тапочки, думаю, что ваш размер. — Светлана Петровна смерила Бояринова с ног до головы, остановив взгляд на его ботинках. — У нас тут целый ассортимент этого добра. — Достав из вмонтированного в стену шкафа уже изрядно поношенные тапочки, она поставила их перед Бояриновым.

Только теперь, расшнуровывая ботинки, он заметил под ногами совершенно новый светлый палас. И тут же подумал: «Да, не разуваясь, его можно быстро превратить в утиль…»

Светлана Петровна провела Бояринова в кабинет, который как-то сразу дохнул на него нежилым, музейным. На глухой стене, в самом ее центре, против двери, висела копия портрета Ермоловой, выполненная маслом. Позолоченная лепная рама портрета своей массивностью как бы усиливала экспрессию, подчеркивая значительность знаменитой актрисы.

Старинная красного дерева мебель своими львиными ножками-лапами как бы срослась с фигурным, до блеска начищенным дубовым паркетом. Как и в холле, на стенах просторного кабинета висели африканские и индейские маски, на цветном телевизоре и на резных подставках стояли маленькие деревянные фигурки божков и гномов.

Поймав слегка удивленный взгляд Бояринова, скользнувший по маскам и по фигуркам божков, Светлана Петровна сказала:

— Страсть моей мамочки передалась ее внучке, то бишь, моей дочери.

Бояринов вопросительно посмотрел на Светлану Петровну, ожидая пояснения.

— Вышла замуж за дипломата. Вот уже пятый год живут в Африке. Каждое лето приезжают в отпуск и каждый раз везут эту невидаль. Я к ней совершенно равнодушна. А вот дары моря, что мне привозит из своих странствий старший сын, это уже мое хобби. — Светлана Петровна мягко взяла Бояринова за руку и подвела к зашторенному вуалью глубокому застекленному шкафу, открыла дверцу и отдернула занавеску. Перед глазами Бояринова вспыхнули всеми цветами радуги кораллы причудливых форм: белые, как морская пена, розовые, как утренний восход солнца, голубые, как в безветренный ясный день небо…

— Это же целое сокровище, Светлана Петровна! — выдохнул Бояринов. — Откуда все это?..

Светлана Петровна улыбнулась с оттенком гордости на лице.

— Все сын… Он у меня океанолог. Плавает на «Витязе». В прошлом году защитил кандидатскую диссертацию. Сейчас работает над докторской. Если бы вы видели этого фанатика!.. Считает, что источником жизни на земле является океан. Все вышло из океана, и все уйдет в океан. Вот его молитва.

— Да… — Бояринов покачал головой. — У вас прекрасные дети!

С фотографий, висевших на стенах, а также стоявших в латунных рамках на телевизоре и на серванте, на Бояринова смотрели известные советские артисты, с кем покойную актрису Жемчужину сводили творческие дороги: Правоторов, Бугримов, Удальцов, Собинов, Леонидов, Ливанов… Все фотографии были с дарственной надписью на лицевой стороне. И все начинались словами: «Очаровательной Наталье Николаевне…», «Милой Наташеньке…», «Солнцеликой Натали…» «Прожила небольшую, но такую яркую жизнь», — подумал Бояринов, переводя взгляд на простенок, где между неширокими, но высокими окнами висел портрет молодой красивой женщины, выполненный голубой пастелью. Бояринов вспомнил, что фотографию этого портрета он видел в театральном альбоме. Но там она была в черно-белом цвете. Бояринов стоял и не сводил взгляда с портрета. Только теперь он начинал догадываться, кто был изображен на портрете.

— Мамочка, — печально вздохнув, сказала Светлана Петровна. — Работа молодого Ларионова, вот уже третий год портретом интересуется Третьяковка. Дают приличную цену. Но я сказала детям: не прощу им и в гробу, если они продадут его, чтобы он выцветал и блёк в подвалах запасников.

С портрета на Бояринова смотрела тридцатилетняя, но уже тогда известная, ослепительная в своей яркой красоте Жемчужина, которая в роли Ларисы в пьесе «Бесприданница» игрой потрясала зрительный зал. Четко очерченные губы дрогнули в еле уловимой трепетной улыбке, а взгляд, глубокий и печальный, как бы выговаривал: «Вглядитесь в меня… В душе я чище и лучше, чем может показаться со стороны».

Остановив взгляд на золотистой косе, аккуратно и умело уложенной на голове Жемчужиной, Бояринов притаил дыхание. «Она!.. Та самая коса, которую я ищу!.. Толстая, золотистая, огромная… Если ее опустить, она будет до самых колен…»

— Вы чем-то озадачены? — обеспокоено спросила Светлана Петровна и только теперь вспомнила, что до сих пор не пригласила Бояринова сесть. — Я так расхвасталась своими детками, что не пригласила вас сесть. Пожалуйста! — Светлана Петровна показала на кресло рядом с журнальным столиком. — В ногах правды нет.

Бояринов сел, не сводя глаз с портрета Жемчужиной.

— И все-таки, как я вижу, вы чем-то взволнованы?

— Нет, нет, я просто… Все, что я сейчас увидел, очень интересно. Здесь лучшие страницы истории нашего театра. А потом этот портрет. Знаменитая Жемчужина!.. А ведь она ваша мама. Она вас родила, пеленала вас, купала в детской ванночке, проводила над вами бессонные ночи, когда вы были крохой… — Все, что в эту минуту Бояринов говорил, исходило от чистого сердца. С портрета на него смотрела тридцатилетняя красавица-актриса, а рядом с ним сидела ее дочь, седая и уже в том возрасте, когда старость заявляет о себе все неумолимей и властней.