Болеслав Прус - Сиротская доля Страница 15

На пана Анзельма как будто вылили ушат холодной воды. С минуту он еще колебался, наконец сказал совсем уже другим тоном:

- Идите спать, Млынкевич.

Проводив управляющего, он задумался: "Как мне ни жаль мальчика... эх! Ничего не поделаешь, и у меня есть обязанности... Правда, уже три месяца, как мы взяли в дом учителя для Юзека, мог бы и Ясь вместе с ним подучиться... но школа - нет, это трудное дело... Жаль мальчика!.."

По правде говоря, пан Анзельм стыдился признаться даже себе самому, что ему не хотелось бы расстаться с парой упряжных - напоминанием о лучших временах. Долгов у него теперь не было, но для того, чтобы дать образование Ясю, пришлось бы несколько лет ограничивать себя в расходах. Нынешний год был исключительно удачным, пан Анзельм даже позволил себе купить жнейку, но разве всегда так будет?..

С другой стороны, пан Анзельм знал, что Ясь - ребенок с богатыми задатками, и опасался, что в дурных руках мальчик загубит свои способности.

- Жаль мальчика! - взволнованно шептал он. - Но ведь и передо мной обязанности, и нелегкие...

- Одолеешь их! - прозвучал чей-то голос.

- Надеюсь! - ответил шляхтич. - Но ведь надо облегчить положение собственной семьи. Воспитание мальчика обойдется в несколько тысяч рублей, так лучше ведь отложить деньги для своих.

- А что ты сделаешь для страны? - шепнул голос.

Оторопевший шляхтич остановился посреди комнаты и, словно желая отогнать преследующие его мысли, осмотрелся вокруг. Тут взгляд его упал на три старинные портрета. На одном из них был изображен какой-то рыцарь в броне, на другом - старец, на третьем - почтенная матрона.

И вот произошла неслыханная вещь. Портреты ожили и заговорили.

- Я выигрывал битвы, а в последней из них сложил голову... - сказал рыцарь.

- Я основала больницу и школу, в которой училось несколько поколений... - молвила матрона.

- Я построил город и несколько деревень... - отозвался старец.

- А вы что сделали?.. - спросил голос. - Твой отец, гоняясь за графским титулом, промотал в немецких трактирах почти все состояние, а ты - ты растерял и последнее!..

Капли пота выступили на лбу пана Анзельма. Он отвернулся от портретов и хотел сесть за письменный стол в старое железное кресло, обтянутое кожей. Вдруг он отступил - теперь, первый раз в жизни, ему пришло на ум, что он недостоин сидеть в кресле, которое когда-то занимали знаменитые граждане страны и благочестивые матроны.

Тем временем портреты снова заговорили.

- Мой дом был пристанищем для инвалидов... - прошептал воин.

- За моим столом кормились сироты... - сказала матрона.

- В плохие времена я спас несколько тысяч человек от голодной смерти и сохранил для страны немало ремесленников, - промолвил старец.

- Твой отец воспитал на пользу обществу нескольких жокеев и псарей... а ты - кучера и повара, который обокрал тебя, - добавил голос.

- Жокеев и псарей... кучера и повара!.. - с горечью повторил пан Анзельм. - Какой жалкий итог!.. Стоило для этого проматывать имение, гордиться родом героев и государственных деятелей, носить старинное имя и звание члена передового сословия?.. Однако же я был не хуже других, прошептал шляхтич, словно оправдываясь перед предками, которые сейчас смотрели на него мертвыми глазами.

В самом деле! Другие даже порядочных псарей не смогли воспитать!..

Мысли его снова обратились к сироте.

- Хорошо, - сказал он. - Ну, продам я упряжных коней, ограничу свои потребности до крайности, смешаюсь с низшим сословием, но кто поручится, что весь мой труд не пропадет даром, что мальчик не умрет или не собьется с пути?

- Выполняй то, что тебе предназначено, а об остальном не думай!.. произнес голос.

И шляхтич перестал колебаться. Он твердо решился увеличить свою семью еще на одного человека, зная, что именно с ним будут связаны наибольшие расходы. Сделал он это без фальшивого энтузиазма, в полном присутствии духа, чувствуя, что оплачивает долг, который оставался за ним с более счастливых времен.

Если не будет ему с Ясем удачи, - его ждут разочарование, насмешки людей и, кто знает, быть может, даже упреки со стороны собственных детей. Ну, а если будет?..

Был это большой риск, но не он первый рисковал. Его прадед немало раз ставил на карту свою жизнь, и хотя в конце концов проиграл, зато сохранил свое доброе имя. Да и его отец, - что ж, он тоже поставил однажды на карту... две деревни!

Пробило три часа, когда пан Анзельм со спокойной совестью сел в железное кресло, которое некогда занимали воины, знаменитые граждане и благочестивые матроны, и принялся писать письмо. Он чувствовал, что ни в чем не уступает своим предкам, хотя приносит в жертву только последнюю пару упряжных!

Около четырех часов утра вошел Млынкевич.

- Отошлите это письмо и коней пану Адаму, - распорядился шляхтич.

- Воля ваша! - заметил управляющий. А потом спросил: - Значит, желаете ехать в Варшаву?

- Послезавтра! - ответил пан Анзельм.

Управляющий покачал головой и вышел.

Когда шляхтич снова остался один, он смело посмотрел на портреты предков. Теперь и он тоже пожертвовал на общее благо часть своих скромных достатков, и он тоже приведет в свой дом сироту, чтобы воспитать для общества достойного гражданина.

XI

Покинутый

Убежав от мастера, Ясь опомнился только на Театральной площади. Свежий воздух отрезвил его, усталость вынудила замедлить шаг. Он поглядел вокруг и увидел людей - задумавшихся, мирно беседующих, улыбающихся, - которые шли по своим делам, не выражая намерения схватить его и заковать в кандалы. Ему стало как-то легче и спокойней. Он чувствовал, что здесь, на виду у толпы таких вежливых, красивых и хорошо одетых людей, мастер не посмел бы его бить и называть вором. Да пусть бы и попробовал!.. Ясю вспомнилось, как однажды живодер преследовал собаку и прохожие ее спасли. Неужели эти прохожие с меньшим сочувствием отнеслись бы к нему?..

В Саксонском саду он совсем осмелел. Ну, кто вздумает его здесь ловить?.. Разве что этот седой и румяный господин с такими честными, голубыми глазами?.. Или та дама в бархатной накидке, чье прелестное лицо так и дышит добротой?.. Или, может быть, эти маленькие мальчики, которые смотрят на него так, словно приглашают поиграть вместе?.. Непохоже, чтобы кто-нибудь захотел его обидеть здесь - под ясным небом, среди покрытых инеем деревьев, вечно погруженных в раздумье памятников, и людей, по крайней мере с виду счастливых!..

Прогулявшись несколько раз по саду, Ясь вышел затем за железные ворота. Настроение у него изменилось. По мере того как он удалялся от богатых кварталов города, он все больше встречал людей в скромной, даже нищенской одежде. Лица у них были бледные и печальные, взгляд угрюмый. Яся стал одолевать голод и одновременно новый приступ какого-то страха. Ему чудилось, что каждый прохожий смотрит на него подозрительно и сердито, а многие оглядываются и указывают на него пальцем. Его опасения, в действительности неосновательные, сменились жгучей тревогой, паническим ужасом, отчаянием. Он прибавил шагу; сердце его усиленно колотилось, он уже не различал очертания предметов, а инстинкт подсказывал ему, что надо бежать. К счастью, последние проблески сознания сдерживали его; он шел медленно, как автомат, толкая людей и натыкаясь на стены домов.

- Глядите! - воскликнула какая-то женщина. - Парень, должно быть, пьян или ослеп...

А Ясю, когда он слышал это, казалось, что кто-то сдавил ему горло; но он все-таки не прибавил шагу и спустя несколько минут очутился на менее людной улице. В воротах одного из домов он увидел худенькую девушку с ведром, полным воды, и сказал:

- Пить!..

Девушка дала ему попить и с улыбкой что-то ответила, но он ее не понял. Когда она отошла, Ясь задумчиво поднял голову и увидел дощечку с надписью:

Приют

Это был дом для бедных детей, но не для таких бедняков, как он. Ясь знал об этом; скрепя сердце он отвернулся и побрел дальше. Куда?..

На Варецкой площади он остановился перед огромной больницей. Здесь находили убежище те, над которыми тяготела рука смерти. Но над Ясем тяготела лишь его сиротская доля и обвинение в краже, поэтому он опустил голову и пошел дальше.

Резкий встречный ветер заставил мальчика свернуть налево, и он очутился в пустынном и тихом переулке. Он утратил нить своих мыслей, власть над собой и стал подобен листу, который порывами ветра бросает из стороны в сторону.

В районе Нового Свята его заставил очнуться непривычный шум: какие-то люди гурьбой шли за двумя молодчиками, которые вели под руки жалкого оборвыша.

- Что случилось? - спросил Ясь, не ожидая ответа.

- Пьяного ведут в участок, - сказал кто-то из толпы.

Мальчик подумал: бедные дети находят пристанище в приютах, больные в больницах, пьяные в участках...

Но какое же уготовано место ему - несчастнейшему из всех детей на свете... Разве что тюрьма!

Ясь очень устал: ноги у него дрожали, колени подгибались, руки больно ломило. Его тошнило от голода, клонило ко сну, тянуло отдохнуть хоть минутку, но где же? Места в приютах, больницах и участках были заняты другими, а идти в тюрьму он не хотел.