Белькампо - Избранное Страница 17

На другой день пораньше я был уже снова в горах. Погода угрожающе хмурилась, а над морем бушевали две грозы, вместе гремевшие водам свой дуэт. Я был снова один и чувствовал себя как Моисей на горе Синае, вот только не мог угадать, в которой из двух сверкающих туч восседает Яхве. А может, в каждой из них сидел свой бог, и они скрестили свои молнии ради меня, их будущего пророка или, во всяком случае, хотя бы клиента. Ведь мы с младых ногтей присягаем единобожию, а между тем лично мне многобожие представляется ничуть не менее оправданным. Естественное назначение травы — расти, естественное назначение коровы — есть траву, и отсюда можно заключить, что свой бог нужен траве и свой бог — корове. И раз уж мы поднялись тут в высшие сферы, то позвольте сделать одно сугубо личное признание. Когда я попадаю в переплет, то всегда молюсь богам давно вымерших народов; они радуются совсем как дети, что в кои-то веки довелось им провернуть хоть небольшое дельце. Угодно убедиться — попробуйте сами.

Окружающая красота держала меня целый день в таком восхищении, что я просто не запомнил никаких подробностей, дух мой был слишком взволнован, чтобы их запечатлеть; немногие места, врезавшиеся в память, — это островок Горгона у горизонта да торчащий острым копьем береговой утес, с которого я смотрел вниз.

Несколько раз, когда берег, изгибаясь, образовывал естественную гавань, я натыкался на маленькие рыбацкие поселки, связанные с континентом вьючными тропами. В одном из них, под названием Корнилья, я заночевал в сарайчике; сквозь крышу просвечивало звездное небо; дождя, к счастью, ночью не было, и я, просыпаясь, каждый раз видел над собою звезды.

Из Корнильи шла ровная дорога, и так до самого Риомаджоре, довольно большого городка с широкой и пологой главной улицей. В крохотной сапожной мастерской, все стены которой были оклеены возбуждающими чувственность женскими изображениями, я привел в порядок свои башмаки; каблуки с внешней стороны истерлись буквально в пыль. Кроме того, что я подсобил обращению итальянской лиры, единственным материальным результатом моей неутомимой деятельности было прибавление пыли на итальянских дорогах; да и лямки рюкзака успели протереть почти до прозрачности куртку в некоторых местах, наблюдаемых мною в течение недели с возрастающим беспокойством от полного сознания того, что толщина материи здесь в скором времени будет сведена до нуля. Крайне срочно требовалась передышка, чтобы подштопаться.

Идти вдоль берега дальше было нельзя, мне нужно было наискосок пересечь полуостров Специя. Сначала я поднялся вверх по ручью, торопливые струи которого через равные промежутки омывали голые ноги женщин, полоскавших белье, — ручей был населен прилежными наядами. По другую сторону горного кряжа, на берегу залива, лежала Специя. Не теряя времени, я пошел по адресу, который получил от встреченного по дороге немца. Люди, идущие в дальние края, встречаясь в пути, сразу видят друг друга, как рыбак рыбака. Это был узкий дворик; хозяйка, одинокая маленькая женщина с копной черных курчавых волос, была добросердечным человеком, но неряхой. Весь дом чем-то провонял, я не мог разобрать, чем именно, наверное просто спертым воздухом. Койка стоила две лиры, и поскольку вонь бьет в нос, только когда входишь в дом, то я остался.

Городок Специю построили, как я полагаю, лет шестьдесят или семьдесят назад правильными четырехугольными кварталами, и чужестранцу здесь очень скоро больше не на что смотреть, если только он не любитель военных кораблей, которых на всякий вкус предостаточно в гавани. Чтобы поднять настроение, я наваксил себе у чистильщика башмаки.

Во всех итальянских городах, на площадях и улицах, где обычно гуляет публика, можно встретить приспособления для чистки обуви — от простых дощатых скамеек до настоящих тронов. Когда нет клиентов, чистильщики сами садятся на троны и разглядывают прохожих, вернее, их обувь, остальное им совершенно безразлично. Если в их поле зрения появляется невычищенная особа, чистильщик вскакивает со своего наблюдательного пункта, несется к прохожему и указывает на его обувь с выражением лица, свидетельствующим о чувстве глубочайшего отвращения или даже о том, что жизни этого человека угрожает прямая опасность. Прохожий думает, что у него не иначе как горят брюки или по ноге взбирается ядовитая змея, испуганно смотрит вниз, удивляется, что ничего не замечает, и, сообразив наконец, что все дело в нечищеных штиблетах, со смехом удаляется. Тогда чистильщик, покачивая головой, словно увидел перед собой неизлечимого больного, возвращается на свой рубеж. Но если вы кивнули в знак согласия, он как будто заряжается электричеством. Человечек ведет вас к себе, то забегая вперед, то следуя позади, бьет вам поклоны, зовет вас превосходительством, то навинчивает свой трон повыше, то снова опускает его вниз, поворачивает его налево и направо, проверяет на прочность; смахивает с сиденья несуществующую пыль, наконец приглашает вас широким жестом руки, нет, обеих рук, сесть и склоняется перед вашими стопами. Вы чувствуете себя удельным князем, больше того, восточным деспотом, и вас не удивит, если он поставит вашу ногу себе на затылок в знак совершенной покорности.

Ваш подданный — наверное, единственный, который у вас когда-либо будет, — достает платяную щетку из своей лаборатории, или, если угодно, аптеки, размещенной в подножье вашего трона, и обрабатывает ею до колена вашу правую штанину, потом закатывает ее и лишь после этого принимается за самый башмак. Ботинок претерпевает следующие изменения.

1. Жесткой щеточкой удаляются крупные куски грязи.

2. Затвердевшие грязевые конкреции соскабливаются ножичком.

3. Обычной суконкой для чистки обуви по прошествии одной минуты неистового натирания, при котором человечек со стоном корчится у ваших ног, ваш ботинок приводится в столь приличное состояние, что вы думаете: «Ну, теперь все», и только одна мысль продолжает вас беспокоить: «Для чего же еще весь прочий арсенал?»

4. По бокам вашего ботинка устанавливаются две подходящие по размеру деревянные планки — судя по всему, для предохранения ваших носков от последующих манипуляций.

5. Посредством палочки с пробкой на конце из одной баночки, коих необозримое количество, зачерпывается темная гуща и шмякается на ваш ботинок.

6. Посредством грязной тряпочки эта гуща равномерно размазывается по ботинку, который теперь выглядит так, будто вы по самую щиколотку вляпались в черный ил.

7. Неистовое натирание обычной суконкой (см. пункт 3).

8. Неистовое натирание, как в пункте 3, но сухой и мягкой суконкой. Это неистовое натирание заслуживает отдельного рассказа. Довольно длинная прямоугольная полоска материи удерживается обеими руками за концы, серединой приходясь на место обработки — подъем ноги; чистильщик наклоняется вперед, центр тяжести перенося на тряпку, и начинает в бешеном темпе гонять свои руки вверх и вниз, словно два поршня паровой машины, отчего суконка под большим давлением и с огромной быстротой скользит взад-вперед по коже ботинка. Подобным же образом он наващивает подъем, бока и нос ботинка, но для шлифовки задника он внезапно перекидывает суконку за пятку и начинает ту же манипуляцию, при этом изо всех сил стараясь выдернуть ногу клиента вперед, так что тот поневоле начинает упираться ногой в полик, чтобы сохранить равновесие, и по этой причине моментально теряет ощущение, что он восточный деспот. И все происходит опять в таком темпе и с такой страстью, что вам кажется, будто чистильщик устраивает оргию над вашим ботинком. Само собой понятно, что в результате подобной ажитации не замедлят показаться и признаки изнеможения. В конце данного цикла ваш ботинок приобретает такое блестящее великолепие, какого не знают даже вечные льды к северу от сорок шестой параллели, но сколь же велико ваше изумление, когда, на этот раз из маленького пузырька.

9. на ваш ботинок снова летят грязные ошметки какого-то ила.

10–12. Повторяются операции номер шесть — восемь.

13. Неистовое натирание исполняется теперь бархаткой.

И после этого наконец, если только носок ботинка не будет еще дополнительно обработан чем-то жидким супер-экстра, наступает минута, в приход которой вы уже отказываетесь верить: он оставляет ваш ботинок в покое. Он убирает деревянную загородку вокруг него, скатывает засученную штанину и выдерживает паузу, не столько для передышки, сколько для того, чтобы дать вам возможность пережить восторг, созерцая то различие, что возникло между обоими вашими ботинками. Когда второй ботинок становится точно таким же, вы с удовольствием платите чистильщику любую названную сумму и шествуете далее с таким чувством, словно у вас на ногах вместо обуви красуются два бриллианта.

Я купил для своих брюк лоскут материи и кусок кожи для куртки и нашел пищу, кров и утешение у курчавой Ины, даже получил согласие доверить бумаге и карандашу негритянскую головку.