Владислав Вишневский - Кирза и лира Страница 17

Оглядываю ребят. По-моему, это обстоятельство никого не расстраивает или просто никто еще не заметил разницы. Наверное. Но блестящие пуговицы всё равно лучше смотрятся, приятнее. Может, потом поменяюсь, — думаю я. Ну, конечно, если уж есть пуговицы, как таковые, к ним должны быть и запасные! Точно, потом поменяюсь. Пуговицы, это уже вторая большая проблема после кальсон. Ладно, отмечаю, решим и эту. Осторожно прохаживаюсь, разминаю жесткие сапоги, прислушиваюсь к своим ощущениям. Если честно, ощущения так себе. Всё совсем не так, как хотелось бы, мне дискомфортно — тело словно в жестком футляре как в кобуре или плотном скафандре. Все грубое, и все везде жмет. В паху так вообще, как кусок колючей проволоки у меня между ног застрял… Ысс!.. В общем, делаю вывод, не очень всё это удобно для активного образа жизни. А если откровенно, совсем неудобно… Ещё отметил некоторые необычные внешние ощущения, их много, они есть… Слушаю непривычное для слуха, но весьма приятное поскрипывание своих новеньких сапог. О, скр-рыть, скр-рыть… Слышите, какая прелесть! Скр-рыть, скр-рыть… Вы думаете это сапоги скрипят? Нет, это кожа скрипит-поскрипывает, понимаете… Кожа… Как кобуры, портупеи, седла… Сапоги, в общем. Солидно скрипят, громко. Голенища плотно, надежно облегают ногу. Легонько притоптываю подошвой об пол — хорошо сидят, внушительно, мощно. Только у других солдат — у тех, которые нас встречали — голенища сидят ниже, красиво так, гармошкой. Пробую опустить вниз… Нет, никак! Не хотят гармошиться, стоят трубой. Ладно, и с этим разберёмся. Что интересно, ещё только приехал, а уже столько проблем, а сколько их наберётся за месяц, полгода, год… три… О-о-о! Ёлки-маталки! Может, не все проблемы рассматривать, не во всех разбираться?.. Пожалуй!

В общем, гуляем-разгуливаем тут же рядом. Вокруг себя в основном, а больше-то и места в предбаннике нет. Руки в карманах, голова гордо приподнята — всё, уже «товарищ солдат»! Рядом, задевая друг друга локтями, плечами, неуклюже топчутся в своей бесформенно пузырящейся одежде мои товарищи. Различить ребят, узнать в этой «бобовой» форме, кто есть кто, практически невозможно. Пряча восторг, смущаясь своей неуклюжести, шутливо знакомимся:

— Товарищ солдат, разрешите представиться?.. — Улыбаемся, поворачиваясь друг к другу, шутливо кланяемся, пожимаем друг-другу руки. А это кто?

— Пашка, ты что ли? — кто-то хлопает меня по плечу. — Слушай, тебя совсем не узнать.

Голос точно знакомый, но кто это? Глаза вроде Мишкины. Он тут же, подражает голосу капитана Сергеева:

— Та-ак, товарищ сол-лдат, нехорошо своих не узнавать, нехорошо. Кру-у-гом! — и не выдерживает серьезного тона. — И дуй к едрене фене. — Заливисто хохочет. — Пашка, это ж я, Миха. Ты чё, не узнал меня, что ли? Ну и как я? — мгновенно становясь серьезным, топчется вокруг себя. — Как? Классно, да?

— Здорово, — прихожу в себя от удивления. — Я тебя только по глазам и голосу узнал. А так бы — никогда. — Оглядываю Вадьку с ног до головы: — Сейчас ты точно настоящий солдат. Только штаны, как крылья у самолета.

— Да? Тц-ц, — с явной досадой цыкает Мишка. — Мне они тоже не нравятся. Но я знаю, они сядут, если их намочить. Знаешь, я дома один раз сам штаны стирал, ночью. Пришлось так. С девчонкой там, одной… полночи… это… гулял. А домой пробрался, штаны снимаю, а они все, вот тут, уделаны все… Обтрухал, короче. Представляешь, думаю, если маманя увидит? Еошмар!! Я скорей стирать… А утром надеть не смог — сели. И эти сядут. Как думаешь, сядут, нет?

— Конечно, сядут, куда они денутся, штаны же. Или ушьем. Правда, я шить, в общем-то, не умею, — признаюсь в своей житейской несостоятельности.

— Я тоже. А, — Вадим убедительно трясет головой, — ничего, научимся, — и, придерживая сползающую со скользкой, как бильярдный шар, головы пилотку, добавляет: — Мы же солдаты, а солдат должен всё уметь, да?

— Конечно, — неуверенно соглашаюсь я.

Зал уже переполнен.

Вслед за нами приехали еще несколько автомашин, давно разгрузились. Пока мы были в помывочном отделении, все новобранцы прошли положенные приёмной программой этапы и процедуры, и уже переоделись. Густой запах армейской кожи, общие для всех внешние формы, цвет, шум и содержание плотно заполняют зал. Ничего гражданского, кроме, пожалуй, густого мата и еще не армейского содержания разговоров не просматривается. Внешне люди стали поразительно одинаковыми, совсем единообразными, совершенно неузнаваемыми, как оловянные солдатики. Правда, вылепленные, это очень хорошо заметно, корявой, не очень умелой ещё рукой. В фигурах и позах солдат, правильнее бы сказать молодых ребят одетых в армейскую одежду, заметная усталость — оно и понятно, сказалась серия нервных и физических встрясок и глубокая ночь. Все сидячие места: диваны, подоконники, ступеньки, плотно заняты. Везде сидят, полулежат, вяло переговариваются, дремлют в ожидании следующей команды пацаны в зеленой форменной одежде.

Все ждут следующей команды: «едем спать», в часть, значит. Встречающие нас солдаты давно уже ловко собрали свои узелки и мешочки, курят где-то на улице. Откуда-то появился майор. Со старшиной и другими незнакомыми младшими командирами обходит все помещения бани. Проверяют, не замылился ли там кто, под лавкой, из нас! Коротко переговорив, майор уходит на улицу. Старшина еще некоторое время крутится, наверное, жмота Алексеенко ждёт, наконец, дает команду:

— Вых-ходи на улицу стр-роиться!

Мы с удовольствием — ну наконец-то! — легонько подталкивая друг друга в спины, грохоча сапогами, торопимся на выход. С помощью Павлова, Митрохина и других солдат с трудом выстраиваемся в шеренгу по три. Провели перекличку, пересчитались. Майор о чем-то в сторонке посовещался со старшиной и сержантами, затем они козырнули друг другу, пожали руки, и старшина, повернувшись к нам, скомандовал:

— Сержантский состав, рассаживайте по машинам.

— Есть, по машинам! — гаркнули сержанты, и одновременно, на разные голоса: — Рота, напра — нале-во! — Мы вразнобой, кто куда, толкаясь, не понимая, закрутились на месте: кому направо, кому налево? — Ч-чёрт, приехали — сено-солома, — ворчат сержанты.

— Слева, в колонну по одному, к машинам, бего-ом… ма-арш!

Машин было уже пять. Четыре грузовых, с тентами, и одна легковая — уазик. Подсаживая друг друга, скользя сапогами по деревянному борту, бьемся коленками об окованные железом углы бортов и кузовов, с трудом забираемся в машину. Мешает сковывающий движения скафандр — новая одежда. Плотно рассаживаемся на лавках-сиденьях. Опять хлопают борта, гремят замки, запускаются двигатели, привычный командирский проверочный обход… команда: «Впер-рёд!»

Машины, одна за другой, колонной, торжественно выезжают с банного двора. На улице света нет, в домах темно. Город ещё спит. Что за город, какой город — нам ещё пока неизвестно. Да какая разница? Главное, мы в армии, мы приехали. Даже переоделись! А гражанские спят, спят счастливые, спят безмятежные, в своих тёплых, мягких постельках. «Эх! — с горькой завистью думаю я. — А у меня дома ещё только вечер. Куда это меня занесло? Зачем?» Опять грустно стало. Опять накатила тоска… почти до слёз.

В машине дремлем, почти спим. Все устали. От новых впечатлений, от погрузок-выгрузок, от езды, стрижек-помывок, от разных встрясок. Качаются, упав на грудь, заваливаются соседу на плечо, раскачиваются в такт движению машины стриженые солдатские головы… Устали.

Тише, люди!

…Пу-усть сол-да-аты немно-о-го поспя-ят…

Конечно, пусть, пусть…

6. Ух, ты, казарма! Яркое впечатление…

Ехали мы ехали… Всё же приехали. Практически не просыпаясь, выгрузились около подъезда тёмного четырех— или пятиэтажного дома. Также строем, шумно, опираясь друг на друга, с закрытыми глазами, как в тумане, поднялись по тёмной широкой лестнице на какой-то этаж. Прошли мимо солдата, стоящего у тумбочки. Солдат отдал нам честь. «Часовой, — в полусне догадался я. — А где знамя?» Додумывать было некогда, да и не хотелось. Глаза не открывались. Шумно ввалились в огромную, плохо освещенную — одной лампочкой — длинную комнату. Помещение сплошь (по обеим сторонам от широкого прохода) заставлено железными кроватями в два яруса… О! Кровати! Наконец-то… Спать!

Спать!.. Как хочется спать… Только спать…

Глаза закрываются сами собой… Сапоги уже не сапоги, а тяжелые, железные гири, — краем сознания отмечаю я.

В состоянии почти полной отключки мы опять зачем-то выстраиваемся. Ну сколько же можно?.. Нас снова проверяют по фамилиям, пересчитывают по головам… С трудом пытаемся сосредоточиться, таращим глаза ничего не видя, откровенно зеваем, едва не выпадая из строя, раскачиваемся. Младшие командиры что-то машут руками… А, — доходит, — это они показывают ряды наших будущих коек, наверное, их границы. Понятно. Границы? Какие границы? Причём тут граница? Мы на заставе, что ли?.. Ничего не пойму. Сознание фиксирует какие-то отдельные слова, смысл которых трудно ухватить. Нет, говорят вроде не про ту, большую Государственную границу, а про какую-то другую… Спросить не у кого, вокруг, так же как и я, спят стоя… А, — неожиданно понимаю, — нам говорят про границы каких-то взводов… отделений… Господи, кошмар какой!