О. Генри - Выкуп за рыжего вождя Страница 17

Вендетта процветала в течение сорока лет. Гакнессов отстреливали одного за другим: через освещенные окна их домов, за плугом, по дороге с молитвенных собраний, во сне, на дуэлях, в трезвом и не очень виде, поодиночке или целыми группами, исповедовавшимися и неподготовленными. Ветви родословного древа Фолуэллов отсекались точно таким же образом, вполне сообразно традициям и устоям их страны.

Наконец, после такого активного обламывания семейных ветвей в каждой семье осталось по одному представителю. И тут Кол Гакнесс, вероятно, справедливо посчитавший, что продолжение распри придаст вендетте чересчур уж личный характер, вдруг исчез из Камберленда, игнорируя все права Сэма, последнего мстителя из рода Фолуэллов.

Год спустя Сэм Фолуэлл узнал, что его непримиримый враг цел и невредим, живет себе в Нью-Йорке. Сэм вышел во двор, перевернул большой котел для стирки белья, наскреб со дна сажи, смешал ее со свиным салом и начистил этой смесью сапоги. Затем облачился в свой костюм некогда светлоорехового цвета, однако сейчас покрашенный в черный, белую рубашку, воротничок и упаковал небольшой багаж, поистине достойный спартанца. Он снял было с гвоздя дробовик, но тут же со вздохом повесил его назад. Какой бы замечательной и похвальной ни была эта привычка в Камберленде, навряд ли в Нью-Йорке оценят, если он начнет охотиться на белок среди бродвейских небоскребов. Старый, но надежный кольт, много лет проскучавший в ящике комода, показался ему подходящим оружием для предстоящих столичных приключений и свершений. Этот револьвер, вместе с охотничьим ножом в кожаных ножнах, Сэм уложил в ковровый саквояж к остальным своим пожиткам. Он вскочил верхом на мула и, отправляясь к станции железной дороги, напоследок мрачно окинул взглядом кучку белых сосновых надгробий – родовое кладбище Фолуэллов.

Сэм Фолуэлл прибыл в Нью-Йорк поздно вечером. Все еще привольно двигаясь по плавным окружностям природы, он сначала не заметил острых, грозных, безжалостных углов большого города, притаившегося в темноте, чтобы сомкнуться вокруг сердца и мозга своей жертвы и отштамповать их, как и прочих своих исковерканных жертв. Кэбмен выхватил его из толпы людей, как он сам, бывало, выхватывал орех из вороха опавших осенних листьев, и умчал его к гостинице, соответствующей его сапогам и ковровому саквояжу.

На следующее утро последний из Фолуэллов отправился на разведку в город, в котором нашел укрытие последний из Гакнессов. Кольт висел у него под пиджаком для надежности на кожаном шнурке; охотничий нож висел между лопаток, на полдюйма от воротника. Он знал только, что Кол Гакнесс ездит с фургоном где-то в этом городе, и что он, Сэм Фолуэлл, прибыл, чтобы убить его. Едва он ступил на тротуар, глаза его налились кровью, а сердце – давней ненавистью. Гомон центральных авеню завлекал его все дальше и дальше. На каждом шагу он ожидал встретить Кола, идущего по улице с кувшином для пива в одной руке и хлыстом в другой, без пиджака, совсем как где-нибудь во Франкфурте или Лора-Сити. Однако вот уже час прошел, а Кол все не появлялся. Возможно, он затаился, чтобы улучить момент и пристрелить его из-за двери или из окна. Некоторое время Сэм недоверчиво поглядывал на все окна и двери.

К полудню город утомился играть с ним в кошки-мышки и вдруг зажал его в своих прямых линиях.

Сэм Фолуэлл стоял на месте пересечения двух больших прямых артерий города. Он посмотрел на все четыре стороны и увидел нашу планету, вырванную из своей орбиты и превращенную с помощью рулетки и линейки в прямоугольную плоскость, разделенную на участки. Сама жизнь двигалась по рельсам, по колеям, подчинялась системе, замыкалась в рамки и границы. Корнем жизни был кубический корень, мерой существования была квадратная мера. Люди вереницей проходили мимо, ужасный шум и грохот оглушили его.

Сэм прислонился к острому углу каменного здания. Лица, лица, тысячи лиц – и ни одного, обращенного к нему. Его на миг охватил суеверный страх, что он уже умер, и теперь он – дух, которого никто не видит. А затем город поразил его одиночеством.

Какой-то толстяк, отделившись от потока прохожих, остановился в нескольких шагах от него в ожидании трамвая. Сэм подобрался к нему и заорал на ухо, стараясь перекричать уличный гам:

– У Ранкинсов свиньи весили куда больше наших, да ведь в ихних местах желуди совсем другие, много лучше, чем у нас…

Толстяк отодвинулся подальше и спешно решил купить жареных каштанов, чтобы скрыть свой испуг.

Сэм почувствовал, что ему необходимо выпить. На той стороне улицы мужчины входили и выходили через вращающуюся дверь. Сквозь нее мелькала барная стойка, уставленная бутылками. Мститель пересек улицу и попытался войти. И здесь опять Искусство преобразило знакомый круг представлений. Сэм никак не мог найти дверной ручки – его рука тщетно скользила по прямоугольной дубовой панели, окованной медью, без единого выступа, хотя бы с булавочную головку величиной, за который можно было бы уцепиться пальцами.

Смущенный, красный, разочарованный, он отошел от заколдованной двери и присел на ступеньках. Дубинка из акации ткнула его под ребро.

– Поднимайся! – приказал полисмен. – Ты давненько тут околачиваешься.

За углом Сэма оглушил резкий пронзительный свист. Он огляделся и увидел какого-то злодея с насупленными бровями, посылающего ему мрачные взгляды из-за дымящейся на жаровне горки земляных орехов. Сэм хотел перейти улицу. Какая-то громадная машина, без лошадей, с голосом быка и запахом коптящей лампы, промчалась мимо, ободрав ему колени. Кэб задел его ступицей, а извозчик красноречиво дал понять, что вежливости тут неуместны. Шофер, яростно названивая в звонок, впервые в жизни оказался солидарен с извозчиком. Крупная дама в шелковой жакетке «шанжан» пнула его локтем в спину, а мальчишка-газетчик глумливо швырял в него банановыми корками и приговаривал: – Не люблю так делать, но если кто-то напрашивается…

Кол Гакнесс, закончив рабочий день и поставив фургон под навес, свернул за угол того самого дома, которому прихоть архитектора придала форму безопасной бритвы[5]. Среди толпы спешащих людей он заметил врага и убийцу всех своих родных и близких собственной персоной в каких-то трех шагах от себя.

Он застыл и растерялся, безоружный и удивленный. Но Сэм Фолуэлл уже заметил его своими зоркими глазами горца.

Внезапный прыжок, трепет в рядах прохожих и рев в ушах Сэма: – Кол, старик! Черт возьми, до чего рад тебя видеть!

И на углу Бродвея, Пятой авеню и Двадцать третьей улицы кровные враги из Кэмберленда пожали друг другу руки.

Улисс и собачник

Известно ли вам, что существует час собачника?

Когда четкие контуры Большого Города начинают расплываться, смазанные серыми пальцами сумерек, наступает час, отведенный одному из самых печальных зрелищ городской жизни.

С вершин и утесов каменных громад Нью-Йорка сползаются целые полчища обитателей городских пещер, бывших некогда людьми. И по сей день они по-прежнему передвигаются на двух конечностях и не утратили человеческого облика и дара речи; но вы, несомненно, заметите, что они неумолимо приближаются к животным. Каждое из этих существ следует за собакой, будучи соединено с ней искусственной связью.

Эти существа – жертвы Цирцеи. Не по своей воле стали они няньками у Аделек и Фиделек, прислужниками у Жужу и Вужу и мальчиками на побегушках у Товзеров и Мовзеров. Современная Цирцея, не превратив их целиком в животных, милостиво оставила между ними разницу длиною в поводок. В некоторых случаях Цирцея просто командует, в некоторых идет в ход ласка или даже прикуп, но каждый вечер каждый собачник непременно ведет своего питомца для вечернего променада.

Лица собачников и весь их вид говорят о том, что они безнадежно околдованы. Их не спасет даже ловец собак Улисс с его собачьим фургоном.

У некоторых из собачников каменные лица. Их уже не трогают ни насмешка, ни любопытство, ни сострадание их двуногих друзей. Годы супружеского рабства и принудительного моциона в обществе собак сделали их нечувствительными к окружающему. Они освобождают от пут ноги зазевавшегося прохожего и фонарные столбы с бесстрастием китайского мандарина, управляющего за веревочки воздушным змеем.

Другие, лишь недавно низведенные до положения собачьих поводырей, подчиняются своей участи с угрюмым ожесточением. Они резко дергают за поводок со злорадством, подобным чувству молодой девицы, вытягивающей в воскресный денек рыбу на крючке. На ваш случайный взгляд они отвечают свирепым взглядом, словно только и мечтают послать вас ко всем свиньям собачьим. Это полупокоренные, не до конца оцирцеенные собачники, и, если подопечный пес одного из них начинает обнюхивать вам лодыжку, не стоит давать ему пинка.

Еще одна категория собачников, кажется, не склонна принимать свое положение так близко к сердцу. Это преимущественно потасканные молодые люди в модных каскетках и с небрежно свисающей сигареткой, и они совершенно не сочетаются со своими собаками. Обычно их собаки облачены в бантики с воротничками, а сами молодые люди с таким усердием несут свою службу, будто питают надежду, что будут вознаграждены за добросовестное несение своих обязанностей.