Джеймс Хилтон - Утерянный Горизонт Страница 18

"Существует одна очень хорошая причина, но я боюсь, это все, что я могу поведать."

Кануэй улыбнулся, когда Мэллинсон снова впал в раздражение. "Все накапливаете свою тайну," он сказал. "Пока что мы не видели много из того, что кому-нибудь понадобилось бы скрывать."

Внезапно Мисс Бринклоу вернулась к жизни из своей немой занятости. "Вы что, не собираетесь показать нам лам в работе?" прозвенела она тем тоном, который, чувствовалось, запугал многих людей Кука. Также чувствовалось, что голова ее, скорее всего, была полна туманных видений местных ручных изделий, сплетенных ковриков для молебен или чего-нибудь живописно примитивного, о чем она могла бы поговорить когда вернется домой. В ней было удивительное умение никогда не казаться очень удивленной, однако постоянно быть в стадии легкого возмущения, устоявшаяся комбинация ничуть не затронутая ответом Чанга: "Мне жаль сообщить, что это невозможно. Ламы никогда, или, наверное, я должен сказать крайне редко, показываются на глаза тем, кто не принадлежит их кругу."

"Значит это мы, кажется, должны будем пропустить," согласился Барнард. "Хотя мне действительно жаль. У меня нет слов чтобы выразить насколько мне хотелось бы обменяться рукопожатием с вашим главным человеком."

Чанг принял замечание с мягкой серьезностью. Мисс Бринклоу, однако, все еще не сошла с дороги. "Чем занимаются ламы?" продолжала она.

"Они, мадам, посвящают себя размышлению и поиску мудрости."

"Но это же не занятие."

"В таком случае, они ничем не занимаются."

"Я так и думала." Она нашла повод для подведения итогов. "Что ж, господин Чанг, я уверена, что увидеть все это было большим удовольствием, однако Вы не убедите меня что место вроде этого в действительности приносит пользу. Я предпочитаю что-нибудь более практичное."

"Может быть, Вам бы хотелось чаю?"

Вначале Кануэй полюбопытствовал не было ли замечание ироническим, однако скоро выяснилось, что нет; середина дня прошла быстро, и Чанг, хоть и умеренный в еде, имел типичную китайскую любовь к чаепитию на частых расстояниях. Мисс Бринклоу также призналась, что посещение музеев и художественных галлерей всегда приносило ей легкую головную боль. Поэтому все поддались предложению и последовали за Чангом через несколько дворов к картине прелести весьма неожиданной и несравнимой. С колоннады ступени уходили в сад, где незагороженный лежал бассейн с лотосом, листья которого были настолько близки друг к другу, что создавали впечатление пола из мокрой зеленой плитки. По краю бассейна был рассажен медный зверинец львов, драконов и единорогов, каждый из которых своей стилизованной дикостью скорее подчеркивал чем оскорблял окружающий покой. Вся картина была пропорциональна до такого совершенства, что взгляд свободно переходил с одной ее части на другую; не было ни тщеславия ни погони за первенством, и даже несравнимая вершина Каракала над крышами из голубой черепицы, казалось, отступила, вписываясь в рамки изысканного художества. "Хорошенькое местечко," прокомментировал Барнард в то время как Чанг указывал дорогу в открытый павилион где, к дальнейшему восхищению Кануэйя, находились кливикорды и современное величественное пианино. Он решил, что это было завершающим изумлением этого изумительного дня. На все вопросы Чанг отвечал с полной искренностью до определенного момента; ламы, он объяснил, очень высоко ценили западную музыку, особенно Моцарта; у них было собрание всех великих европейских композиторов, и некоторые являлись искусными исполнителями на различных инструментах.

Барнард был больше всего поражен проблемой транспортировки. "То есть Вы хотите сказать, что это пианино было доставлено сюда той же дорогой, по которой мы вчера пришли?"

"Другой здесь не существует."

"Да, это определенно заткнет за пояс все остальное! С радио и фонографом вы, пожалуй, будете устроены полностью! Хотя, наверное, вам еще не знакома современная музыка?"

"О, у нас были сообщения, однако нам советовали, что из-за гор радио-прием будет невозможным, а что касается фонографа, то предложение уже поступило к властям, но они посчитали нужным об этом не торопиться."

"Я бы поверил этому даже без Ваших слов," ответил Барнард. "Я так понял, что лозунг вашего общества, должно быть, и есть "Не торопиться." Он громко рассмеялся и продолжил: "Ну и переходя к деталям, предположим, должным порядком Ваши боссы решат, что они действительно хотят фонограф, какова будет вся процедура? Производители, само собой, сюда не поставляют. У Вас должен быть агент в Пекине или Шанхае или где-нибудь еще, и бьюсь об заклад, чтобы все это сделать, понадобится уйма времени."

Но из Чанга больше нельзя было добиться столько же сколько в прошлый раз. "Ваши догадки умны, господин Барнард, но я боюсь, что обсуждать я их не могу."

Итак, они снова, думал Кануэй, двигались по краю невидимой границы между тем, что можно было раскрыть, а что нельзя. Он решил, что скоро сможет начертать эту линию в своем воображении, однако под влиянием новой неожиданности откинул этот вопрос в сторону. Прислужники уже вносили чай, и вместе с проворными, гибкими жителями Тибета, весьма незаметно, также вошла девушка в Китайском платье. Она пошла прямо к клавикордам и начала играть гавот Рамю. Первые чарующие звуки натянутых струн вызвали в Кануэйе удовольствие превыше удивления; эти серебристые аккорды Франции восемнадцатого столетия, казалось, сочетались с элегантностью ваз Sung и утонченных глазурей и находившимся внизу бассейном лотоса; тот же неподдающийся смерти аромат витал над ними, одалживая бессмертие сквозь тот век которому души их были чужды. Потом он заметил исполнительницу. У нее был продолговатый, тонкий нос, высокие скулы и яичной скорлупы бледность Манчжу[2]; черные ее волосы были плотно собраны назад и заплетены; она выглядела очень законченной и миниатюрной. Ее рот был словно крошечный розовый вьюнок, и вся она была почти недвижимой за исключением ее длиннопалых кистей. Как только гавот закончился, она выполнила небольшой знак вежливости и вышла.

Чанг улыбнулся ей вслед и затем с тенью собственного торжества Кануэйю. "Довольны ли Вы," спросил он.

"Кто она?" спросил Мэллинсон до того как Кануэй успел ответить.

"Ее зовут Ло-Тзен. Она обладает большим умением в западной клавишной музыке. Так же как и я, она еще не достигла полного посвящения."

"Я должна думать нет, бесспорно!" воскликнула Мисс Бринклоу. "Она выглядит чуть старше ребенка. То есть у вас есть и женщины ламы, значит?"

"Среди нас не признаются половые различия."

"Удивительная вещь, все это касающееся Ваших лам," после паузы надменно прокоментировал Мэллинсон. Остаток чаепития прошел без разговоров; эхо клавикордов, казалось, все еще стояло в воздухе, обволакивая странным очарованием. Вскоре Чанг возглавил уход из павильона, осмеливаясь надеяться что экскурсия была приятной. Кануэй, отвечая за всех, раскланялся в знаках общепринятой вежливости. После этого Чанг убедил их в собственном не меньшем удовольствии, и выразил надежду, что в течении их прибывания здесь, они возьмут в распоряжение ресурсы музыкальной комнаты и библиотеки. Кануэй, с некоторой искренностью, снова поблагодарил его. "Но как же ламы?" он добавил. "Неужели они никогда не используют их?"

"Они с радостью уступают место своим почтенным гостям."

"Да, вот это я зову очень милым," сказал Барнард. "И что больше, это говорит о том, что ламам действительно известно о нашем существовании. Как бы то ни было, это шаг вперед, и от этого я чувствую себя более по-домашнему. У Вас тут в самом деле замечательное место, Чанг, и эта девчушка ваша очень неплохо играла на пианино. Интересно, сколько ей лет?"

"Я боюсь, что не могу Вам этого сказать."

Барнард рассмеялся. "Вы не выдаете секреты женского возраста, не так ли?"

"Именно," ответил Чанг с едва видимой тенью улыбки.

Этим вечером, после ужина, Кануэй нашел случай оставить остальных и выйти напрогулку по тихим, залитым луною дворам. Шангри-Ла в это время был прекрасен, под прикосновением той тайны, что лежала в основе всей его красоты. Воздух был холоден и неподвижен; могущественный шпиль Каракала казался ближе, намного ближе чем при дневном освещении. Кануэй был счастлив физически, удовлетворен эмоционально и спокоен умственно; но его интеллект, что было нечто иное чем разум, находился в небольшом замешательстве. Он был озадачен. Линия секретности, которую он начал вырисовывать, становилась отчетливей, но лишь затем, чтобы обозначить непроницаемый задний план. Вся удивительная серия событий, что случилась с ним и тремя его спутниками, развернулась теперь под своего рода фокусом; он еще не в силах был разобраться в них, но верил, что каким-то образом они должны быть поняты.

Проходя мимо крытой аркады, он достиг склоняющейся над долиной террасы. Аромат туберозы обрушился на него, полный утонченных ассоциаций; в Китае он имел название "запах лунного света." У него появилась причудливая мысль, что если бы лунный свет также имел и звучание, то им скорее всего был бы гавот Рамю услышанный им совсем недавно, и это направило его мысли на крошечную Манчжу. Ему не приходило в голову представить в Шангри-Ла женщин; их присутствие не ассоциируется с общей практикой монашества. Хотя, он размышлял, это может быть и приятным новшеством; бесспорно, женщина, играющая на клавикордах, могла быть достоинством любого общества которое позволяло себе быть (со слов Чанга) "умеренно еретическим."