Редьярд Киплинг - Наулака - История о Западе и Востоке Страница 19

- В Раторе все очень скоро начинают лениться, - ответила миссис Эстес с легким вздохом, думая о тех высоких надеждах и отчаянных усилиях сделать хоть что-то, с которых начинал в Раторе ее муж, и о том, как на смену им пришла обволакивающая апатия.

Кейт держалась в седле уверенно и смело, как и подобает девушке, выросшей на американском Западе: ездить верхом и ходить дети начинают там одновременно. Ее не лишенная аристократизма фигурка казалась еще стройнее и симпатичнее, когда она сидела на лошади. Внутренний свет, рожденный решимостью сделать свое дело, освещал ее простое лицо, придавая ему духовную, возвышенную красоту. Ее согревало сознание того, что она приближалась к своей цели, в течение двух лет притягивавшей к себе все ее помыслы и мечты. Когда они свернули с главной улицы города, то увидели толпу, собравшуюся в ожидании у подножия лестницы из красного песчаника; лестница вела вверх, к площадке, на которой стояло белое трехэтажное здание с надписью "Государственная амбулатория". Буквы налезали друг на друга, а по обе стороны от двери сползали вниз.

Кейт почудилось, что она видит сон, когда бросила взгляд на толпу женщин в ярко-красных, темно-красных, синих, шафрановых, голубых, розовых и бирюзовых платьях из необработанного шелка. Почти у каждой женщины был ребенок, привязанный к бедру, и когда Кейт, подъехав ближе, натянула поводья, она услышала, что над толпой стоит гул плача и причитаний. Женщины хватали ее за стремена, за ноги, протягивали ей своих детей. Она взяла одного младенца, крепко прижала его к груди и начала нежно убаюкивать. Малыш горел в лихорадке.

- Будьте осторожны, - сказала миссис Эстес, - в горах за городом свирепствует оспа, а эти люди и понятия не имеют ни о каких предосторожностях.

Кейт ничего не ответила, потому что слышала только жалобный женский плач. Осанистый белобородый туземец в халате из верблюжьей шерсти и в кожаных сапогах вышел из дверей больницы и, растолкав женщин, приблизился к Кейт и низко поклонился ей.

- Вы новая леди-директор? - спросил он. - Больница готова для осмотра. Отойдите от мисс сахиб*! - закричал он на местном наречии, когда Кейт спустилась с лошади и толпа сомкнулась вокруг нее. Миссис Эстес осталась в седле и сверху наблюдала за происходящим.

Одна из женщин, жительница пустыни, очень высокая, с золотистым цветом кожи и ярко-алыми губами, отбросила с лица покрывало, схватила Кейт за руку и потащила за собой, громко и свирепо выкрикивая что-то на непонятном Кейт языке. В глазах ее было горе, которое не могло оставить равнодушным. Кейт последовала за ней без сопротивления, и когда толпа расступилась, увидела верблюда, опустившегося на колени прямо на дороге. На спине верблюда сидел мужчина, худой, как скелет, и что-то бормотал, бессмысленно пощипывая обитое гвоздями седло. Женщина выпрямилась во весь рост, а потом, не говоря ни слова, бросилась на землю, обняв ноги Кейт. Кейт наклонилась, чтобы поднять ее, а доктор, стоя на ступеньках лестницы, бодрым голосом кричал:

- О, это ничего! Не волнуйтесь. Это настоящий сумасшедший, ее муж. Она уже не первый раз привозит его сюда.

- И вы ничего до сих пор не сделали, чтобы помочь ему? - поворачиваясь к доктору, спросила гневно Кейт.

- А что я могу? Она же не оставляет его здесь лечиться, а то бы я поставил ему мушки.

- Мушки! - прошептала Кейт в ужасе от услышанного. Она, наконец, схватила женщину за руки и крепко держала их в своих руках. - Скажите ей, что его надо оставить здесь, - произнесла она громко. Доктор исполнил ее приказание. Женщина глубоко вздохнула и добрых полминуты пристально вглядывалась в лицо белой женщины. Потом она взяла ее руку и положила мужу на лоб, а сама села на пыльную дорогу и закрылась покрывалом.

Кейт, до глубины души пораженная столь странными движениями восточной души, посмотрела на женщину и под влиянием сердечного порыва и сострадания, которое не знает различий между народами, нагнулась и тихо поцеловала ее в лоб.

- Отнесите его наверх, - сказала она. Его подняли по ступенькам лестницы, а потом внесли в больницу. Жена последовала за ним, как собака за хозяином. На секунду она задержалась и заговорила со своими сестрами, стоявшими внизу, у подножия лестницы, а они отвечали ей, перебивая друг друга, плача и смеясь.

- Она говорит, - сказал доктор, лучезарно улыбаясь, - что убьет всякого, кто будет невежлив с вами. А еще, что она будет нянькой вашему сыну.

Кейт остановилась, чтобы сказать несколько слов миссис Эстес, которая должна была ехать в город по делам, потом поднялась вместе с доктором по лестнице.

- Начнем осмотр больницы? - спросил доктор. - Но сначала разрешите мне представиться. Меня зовут Лалла Дхунпат Раи, я лиценциат медицины, окончил Дафф Колледж. Я первый в нашей провинции получил это звание. Это было двадцать лет назад.

Кейт с удивлением взглянула на него.

- А где же вы жили и работали все это время? - спросила она.

- Некоторое время я прожил с отцом, у него в доме. Потом служил в аптекарских складах Британской Индии. Но Его Высочество милостиво даровал мне назначение на это место, которое я и занимаю по сей день.

Кейт подняла брови. Вот кто, значит, будет ее коллегой и товарищем. Они молча зашли в больницу, и Кейт должна была приподнять подол своей амазонки, чтобы не выпачкать его в грязи, глубоко въевшейся в пол.

Шесть соломенных тюфяков, перевязанных веревками и покрытых кусками кожи, валялись на грязном центральном дворе больницы, и на каждом из них лежал человек, запеленутый в белую простыню; все они метались, стонали и бормотали что-то невнятное. К ним подошла женщина с горшком каких-то прогорклых местных сладостей и попыталась, хотя и безуспешно, заставить одного из них отведать эти лакомства. На солнцепеке стоял молодой человек, почти голый, держа руки за головой, и смотрел, не моргая, на солнце - кто кого пересмотрит. Он затянул какую-то песню, потом замолчал и начал носиться между постелями, выкрикивая непонятные слова. Затем он вернулся на свое место в центре двора и снова запел недопетую песню.

- Он тоже отъявленный сумасшедший, - сказал доктор, - Я ставил ему и мушки, и банки, не зная жалости, но он ни за что не хочет покидать больницу. Он абсолютно безобиден, а опасен лишь тогда, когда не может достать свою порцию опиума.

- Но вы же, конечно, не даете опиум своим пациентам? - воскликнула Кейт.

- Напротив, конечно, даю. Иначе они просто умрут. Все раджпуты* принимают опиум.

- И вы? - в ужасе спросила Кейт.

- Я попробовал однажды отказаться от него - это было, когда я только приехал сюда. А сейчас...

Он вынул из-за пояса отполированную до блеска из-за частого употребления табакерку и взял оттуда, как показалось Кейт, целую горсть пилюль. Отчаяние начинало овладевать ею.

- Покажите мне женскую палату, - сказала она устало.

- О, женщины у нас и наверху, и внизу, - словом, повсюду, - ответил доктор небрежно.

- А где роженицы? - спросила она.

- Да где придется.

- Кто же ухаживает за ними?

- Они меня не жалуют. Но к ним приходит одна очень искусная женщина она не работает у нас.

- Есть ли у нее специальная подготовка, училась ли она где-нибудь?

- Она пользуется большим уважением в своей деревне, - сказал доктор. Она сейчас здесь, я вы можете поговорить с ней, если желаете.

- Где она? - потребовала ответа Кейт.

Дхунпат Раи, чувствуя некоторую неловкость, поспешил указать ей дорогу вверх по узенькой лестнице, которая привела их к запертой двери. Из-за двери доносились крики и завывания, которые обычно сопровождают появление человека на свет божий.

Кейт в гневе распахнула дверь и ворвалась в палату. И несмотря на то, что это была палата государственной больницы, в ней стояли сделанные из глины и коровьего навоза изображения двух богов, и женщина, призванная ухаживать за больными, осыпала их бутонами ноготков. Все окна, все отверстия, через которые в палату мог проникнуть свежий воздух, были закрыты, и в углу свирепо полыхал родильный огонь, от дыма которого Кейт чуть было не задохнулась.

Никто никогда не узнает, что именно произошло между Кейт и "пользующейся большим уважением в своей деревне" женщиной. Девушка оставалась в палате около получаса. Но женщина покинула ее значительно раньше, причем волосы ее были растрепаны, и, уходя, она что-то кудахтала себе под нос.

После этого Кейт уже нельзя было ничем удивить: она была готова к самому худшему. Ее не поражало ни неряшливое приготовление лекарств в больнице (ступку для измельчения порошков никто никогда не мыл, и поэтому каждый пациент вместе с предписанным лекарством получал еще целый букет дополнительных снадобий), ни грязные, без водопровода и канализации, плохо освещенные и никогда не проветриваемые комнаты, по которым она ходила, все более теряя надежду. Пациентам было разрешено принимать знакомых и родственников, когда им заблагорассудится, и получать от них любые гостинцы, подаренные от доброго сердца, пусть даже безусловно вредные для здоровья. Когда в больнице кто-нибудь умирал, плакальщицы выли над покойником, окружив койку, а потом проносили обнаженное тело по больничному двору, где хохотали сумасшедшие, а оттуда - в город, куда, по велению Господа, попадали и разнообразные заразные болезни.