Лео Перуц - Ночью под каменным мостом Страница 19

-- Вам плохо, сударь мой? -- спросил Кеплер.

-- Да нет же, просто на вашей улице стоит такой гвалт, что и впрямь можно сойти с ума, -- объяснил молодой дворянин голосом, звучавшим отнюдь не жалобно, а скорее порывисто и гневно. -- Может быть, вам, господин астролог, и не по вкусу придется моя прямота, но я просто не могу взять в толк, как это при таком шуме вы еще находите силы читать ваши книги и выстраивать ваши мысли?

-- Шум, говорите? Да что вы, сейчас на улице еще довольно тихо! -возразил Кеплер. -- У кузнеца-гвоздодела сегодня выходной, а кабак, в котором солдаты собираются для того, чтобы всю ночь орать песни, ругаться и бить друг другу физиономии, еще закрыт.

-- Но я говорю не о солдатах -- уж к ним-то я попривык, -- уточнил молодой дворянин. -- Я имею в виду гомон этих безбожных лягушек. Их там, наверное, не одна сотня! Неужели господин их не слышит?

-- Слышу, но не слушаю, -- ответил Кеплер. -- Рассказывают же о том, что люди, живущие на порогах Нила, глухи от рева и грохота. А я так думаю, что они просто привыкли к шуму и не замечают его. Вот и я перестал замечать крик лягушек... И не следует называть их безбожными, ибо всякая тварь возносит свой голос во славу Бога.

-- Будь я Господом Богом, я сумел бы снискать себе лучшую славу и не позволил бы воспевать себя лягушкам, -- раздраженно обронил молодой дворянин. -- Если я не выношу даже малейшего шума, то почему я должен слушать вопли животных, будь то собаки, кошки, ослы или воробьи. Для меня это сущая пытка. Но давайте перейдем к цели моего визита, -- продолжил он уже более спокойным тоном. -- Нога fugat -- время бежит, и я не хочу отнимать его у господина.

-- Я должен составить вам гороскоп? -- спросил Иоганн Кеплер.

-- Нет, на сей раз не это. Я очень признателен господину, но я пришел не ради гороскопа, -- заявил фон Вальдштейн. -- Я всего лишь хочу задать господину один короткий вопрос: будет ли завтрашней ночью огненосный Марс господствовать в доме Большой Медведицы?

-- И больше ничего? Я могу сразу дать вам ответ, -- сказал Кеплер. -Нет, завтрашней ночью в доме Колесницы господствует не Марс, а Венера. Что же до Марса, которого вы называете огненосным, то он находится на пути в дом Скорпиона.

-- Возможно ли это? -- воскликнул явно пораженный молодой человек. -Не Марс, а Венера? Не может быть! А господин не ошибается?

-- В таких вещах я никогда не ошибаюсь, -- заверил его Кеплер. -- Если я сказал Венера, значит Венера. Можете быть абсолютно уверены в этом.

С минуту молодой дворянин стоял молча, всецело погрузившись в свои мысли. Затем он произнес скорее для себя, чем для Кеплера:

-- Итак, дело проиграно, еще не начавшись. И все же попытаться следует. Еггаге humanum est(4), и потом -- тут все зависит от везения.

Он снова умолк, глядя на Кеплера так, словно с уст его готов был слететь какой-то вопрос. Однако он так ничего и не сказал, а вместо этого пожал плечами, махнул рукой, словно показывая, что намерен сам управиться со своими неурядицами, и повернулся к выходу.

Внизу, около ворот, он снял шляпу и откланялся.

-- Я весьма обязан господину за его доброту. Очень скоро -- я думаю, послезавтра -- господин услышит обо мне. Если господин не ошибся и дело не выгорит -- что ж, у меня еще осталось редкостное турецкое кольцо, которое я добыл своей шпагой в сражении. Посмотрим, что я за него выручу. А до тех пор -- покорнейший слуга господина астролога.

Он еще раз взмахнул шляпой и направился вверх по крутой улочке мимо дощатого забора, за которым, словно ему назло, еще громче завопили лягушки.

В доме на улице Святого Иакова, недалеко от Круглой площади Старого Града, в те времена жил старик по имени Барвициус, который когда-то был знатным господином, а под конец даже тайным советником, но однажды попал в немилость у влиятельного лейб-камердинера Рудольфа II, Филиппа Ланга, и пулей вылетел со службы. К тому же он спустил все свои деньги и половину имущества за карточным столом, а второю половину потерял в неудачных торговых спекуляциях и теперь вынужден был проводить остаток своих дней в бедности и нужде. И все-таки он жил так, как если бы ничего этого не случилось. Он приглашал к себе гостей, держал прислугу, лошадей и коляску (которой, правда, редко пользовался, уверяя, что ему для здоровья нужно больше ходить пешком), бывал за карточными столами во многих дворянских домах, держал хорошую кухню и отборные вина -- одним словом, не отказывал себе ни в чем.

Средства для такой жизни он, конечно, черпал не из законных источников. Тот, кто видел, как по воскресеньям и праздничным дням он шествует, опираясь на дорогую трость, к обедне в церковь Святого Духа, никогда бы и не подумал, что этот респектабельный седовласый господин является главарем воровской банды.

Чаще всего для своих воровских дел Барвициус подбирал совсем уж пропащих людей низкого происхождения -- молодчиков, готовых за полгульдена продать Бога со всеми Его святыми, прямых кандидатов на виселицу. Но бывали в банде и сыновья почтенных бюргеров, которые сбились с пути истинного оттого, что боялись честного труда, как черт крестильной купели, и были готовы на любую низость, если она могла принести деньги. Когда же одной низости было недостаточно, они не гнушались и ножа. Среди этих последних был некий Георг Лейнитцер, сын ювелира с Малого Кольца и бывший студент. Он сразу же завоевал особое доверие старого Барвициуса своими хорошими манерами и умением быстро соображать. С этим Лейнитцером Барвициус виделся почти каждый день, тогда как других допускал до себя лишь изредка, в случае крайней необходимости, да и то лишь по ночам, при тусклом мерцании свечей и в искажавшем лицо до неузнаваемости гриме.

Все они состояли у Барвициуса в слепом повиновении, ибо знали, что без него мало на что годятся. Он изыскивал возможности, разрабатывал планы, продумывал все случайные обстоятельства. Он проводил подготовку с такой осмотрительностью, что налеты очень редко бывали неудачными.

В тот ноябрьский день Лейнитцер с утра пораньше заявился к Барвициусу. Он застал хозяина за игрой в карты с самим собой. Старик ставил по одному-два гульдена то на одну, то на другую карту и всякий раз, как они проигрывали, разражался ужасной бранью. Лейнитцеру это не понравилось. Барвициус проводил время таким образом только в тех случаях, когда бывал не в духе, наткнувшись на неожиданные трудности в задуманном деле, или же когда его томила подагра, доставлявшая ему немало мучений.

Оказанный Лейнитцеру прием также указывал на дурное настроение Барвициуса.

-- Опять заявился? -- пробурчал старик. -- Разве я тебя звал? Ты что, не можешь хоть на день оставить меня в покое?

-- На улице дождь. Я промочил ноги, -- сказал Лейнитцер, после чего уселся к камину, снял башмаки и с видом человека, зашедшего только для того, что обогреться, протянул ноги к огню.

Не обращая никакого внимания на Лейнитцера, Барвициус продолжал тасовать и раскладывать карты, передвигать гульдены с одной карты на другую, ударять кулаком по столу и ругаться. Через четверть часа он наконец отложил карты в сторону, собрал деньги и, обозвав себя напоследок зеленым дилетантом, повернулся к Лейнитцеру с таким выражением лица, словно был удивлен, но отнюдь не рассержен его появлением.

-- Вот хорошо, что ты пришел, Георг, -- мне как раз надо с тобой поговорить, -- сказал он.

Лейнитцер поднялся, сунул ноги в башмаки и подошел к столу.

-- Я не хочу больше обманывать тебя, Георг: наши дела идут совсем плохо!

-- Это правда, -- подтвердил Лейнитцер, поглядев на свои башмаки и убедившись, что они достаточно просохли. -- За последние несколько недель мы, как говорится, больше свеч сожгли, чем денег нашли...

-- Это еще не все, -- отозвался Барвициус. -- Хорошо, если бы только это! Слушай внимательно, Георг, но не говори другим, это должно остаться между нами. Один из моих добрых приятели там, наверху, -- он потыкал большим пальцем через свое правое плечо, и Георг Лейнитцер понял, что имеется в виду Старый Град, - один из немногих, кто мне сочувствует, недавно вызвал меня из-за карточного стола и, отведя в сторонку, начал толковать о Филиппе Ланге, на разные лады доказывая, как опасно иметь его себе врагом. Еще он сказал, что у Ланга есть рука во всех делах и что капитан городской стражи очень озабочен участившимися кражами и грабежами, а потом, когда мы снова сели за карты, добавил, что для здоровья ничего не может быть полезнее дальних поездок...

-- Может быть, это только болтовня? -- предположил Лейнитцер.

-- Это было предостережение, пойми это правильно, Георг. Филипп Ланг никогда не спускал с меня глаз, -- объяснил Барвициус. -- Нет, Георг, то был совет человека, ко мне расположенного. С тех пор нет мне никакого покоя, все кажется, что за мной следят. Иду по улице и вдруг слышу за собой шаги, а стоит оглянуться -- никого.

-- Ну, вот, -- сказал Лейнитцер. -- Сами же говорите -- никого!

-- А сегодня во сне, -- продолжал Барвициус, -- я видел, как нас с тобой, и всех остальных тоже, погонял кнутом по улице палач. Мы были связаны, и нас вели на казнь. А у тебя, Георг, руки были скованы за спиной.