Джон Голсуорси - Братство Страница 2

Но, не желая поддаваться фантазиям, которые, как учил ее опыт, могут завести слишком далеко, она быстро зашагала по выложенной каменными плитами дорожке к дому. У входа, подле самой двери, лежал маленький серебристый бульдог - особа женского пола - из породы комнатных собачек; подняв агатовые глаза, собака деликатно завиляла хвостом, похожим на шнур сонетки, - так она встречала каждого, ибо предки ее от поколения к поколению становились все "породистее" и серебристее, так что в ней оказались уже вовсе утрачены достоинства, присущие настоящим бульдогам - собакам, которыми травили быков.

Миссис Даллисон позвала: "Миранда!" - и хотела было погладить эту четвероногую дочь дома, но собачонка уклонилась от ее ласк: она тоже предпочитала не заходить слишком далеко...

Понедельник был приемным днем Бианки, и Сесилия направилась к студии. Большое, с высокими потолками помещение было полным-полно народу.

У самой двери одиноко и неподвижно стоял очень худой, сильно сгорбленный старик с седыми волосами и негустой седой бородкой, которую он сгреб в горсть своими прозрачными пальцами. На нем был дымчато-серый, из грубого твида костюм, от которого попахивало золой, и свободного покроя рубашка - воротник ее, слишком низкий, выставлял напоказ тощую коричневую шею; брюки же были чересчур коротки, и из-под них виднелись светлые носки. В позе старика было нечто заставлявшее вспомнить терпеливое упорство мула. Он взглянул на подходящую к нему Сесилию. Сразу становилось понятным, почему в комнате, битком набитой народом, он стоит в стороне, один; его голубые глаза глядели так, будто он вот-вот начнет пророчествовать.

- Мне рассказали о казни, - проговорил он.

У Сесилии вырвался нервный жест.

- Ну и что, папа?

- Посягательство на жизнь ближнего было отличительной особенностью темного, бессмысленного варварства, все еще преобладавшего в те дни, продолжал старик, и хотя в голосе его чувствовалось подлинное волнение, казалось, будто он говорит сам с собой. - Оно явилось порождением самого нерелигиозного и фетишей - веры в бессмертие отдельной личности. Поклонение этому фетишу и породило все скорби человечества.

Сесилия сделала непроизвольное движение, и сумочка в ее руках дрогнула.

- Папа, ну как ты можешь?..

- Они уже не считали нужным любить друг друга в земной жизни, они были уверены, что для этого у них впереди вечность. Доктрину эту придумали для того, чтобы можно было вести себя подобно зверям и не испытывать угрызений совести. Любовь не могла дать настоящих плодов до тех пор, пока доктрина эта оставалась неопровергнутой.

Сесилия поспешно огляделась. Нет, никто не слышал. Она отошла немного в сторону и смешалась с группой гостей. Губы ее отца продолжали шевелиться. Он снова принял терпеливую позу, вызывающую смутное воспоминание о мулах.

Чей-то голос позади нее произнес:

- Нет, право, миссис Даллисон, ваш отец удивительно интересный человек!

Сесилия обернулась и увидела даму среднего роста с прической в духе раннего итальянского Возрождения и очень маленькими темными шустрыми глазками; они смотрели так, будто любовь этой дамы к жизни заставляла ее жадно поглощать и каждую минуту своего собственного времени и все те "минуты чужого времени, которыми ей удавалось завладеть.

- Ах, это вы, миссис Таллентс-Смолпис? Здравствуйте! Я все собираюсь заглянуть к вам, но вы ведь, конечно, всегда так заняты...

Сесилия смотрела на миссис Таллентс-Смолпис и приветливо и настороженно, своим заранее шутливым тоном как будто ограждая себя от шуток собеседницы. Миссис Таллентс-Смолпис, которую она уже несколько раз встречала у Бианкя, вдова известного знатока-коллекционера, состояла секретарем "Лиги воспитания круглых сирот", вице-президентом общества "Огонек надежды для девушек в затруднительном положении" и казначеем общества "Танцевальные четверги для девушек-тружениц". Она, по-видимому, знала всех, кого стоило знать, и еще многих других, успевала посетить все выставки, услышать всех музыкантов-исполнителей и побывать на всех премьерах. Что касается литературы, то миссис Таллентс-Смолпис не раз признавалась, что писатели нагоняют на нее скуку; впрочем, она всегда готова была оказать им дружескую услугу, устраивая им у себя встречи с издателями и критиками, а порой, хотя об этом мало кто знал, ссужала их и деньгами, чтобы вызволить из "затруднений", в которые они то и дело попадали, но уж после этого, по собственному ее признанию, она обычно их больше в глаза не видела.

Для миссис Стивн Даллисон эта дама была существом особым, она как бы являлась рубежом между теми из друзей Бианки, которых она была бы весьма рада принимать и у себя, и теми, которых ей принимать не хотелось, ибо Стивн, адвокат, занимающий видное служебное положение, больше всего боялся показаться смешным. Так как Хилери писал книги и был поэтом, а Бианка занималась живописью, все их друзья, естественно, были людьми или интересными, или странными, но, хотя ради Стивна было важно определить, к какой из этих категорий отнести то или иное лицо, чаще всего оно принадлежало к обеим. В небольшой дозе такие люди действовали приятно-возбуждающе, но из-за мужа и дочери Сесилия отнюдь не желала, чтобы они ходили к ней в дом толпами. Они вызывали в ней сладкое замирание сердца, похожее на то ощущение, с каким она покупала "Вестминстерскую газету", чтобы почувствовать биение пульса общественного прогресса: и приятно и немного страшно.

Темные глазки миссис Таллентс-Смолпис сверкнули.

- Я слышала, что мистер Стоун - ведь, кажется, так зовут вашего отца? пишет книгу, которая должна своим выходом в свет произвести настоящую сенсацию.

Сесилия прикусила губу. "Надеюсь, она никогда не увидит света", - чуть не сказала она вслух.

- Как называется его книга? - спросила миссис Таллентс-Смолпис. - Мне помнится, это что-то о всемирном братстве - так мило!

У Сесилии вырвался досадливый жест.

- Кто рассказывал вам об этом?

- Ах! - воскликнула миссис Таллентс-Смолпис. - Вашей сестре всегда удается залучить на свои понедельники таких милых, занимательных людей! Они так живо всем интересуются!

Удивляясь самой себе, Сесилия ответила:

- Даже слишком, по-моему.

Миссис Таллентс-Смолпис улыбнулась.

- Я имею в виду интерес к искусству и социальным вопросам. Я полагаю, тут не может быть ничего "слишком", не правда ли?

- Нет-нет, разумеется, нет, - поспешила ответить Сесилия.

Обе дамы огляделись. До ушей Сесилии доносился гул голосов:

- Вы видели "Последствия"? Чудесная вещь!

- Бедняга, у него такой отсталый вкус...

- Появился новый гений...

- Она так искренне сочувствует...

- Но положение неимущих классов...

- Кажется, это мистер Бэлидайс? Право же... - Это дает вам такое острое ощущение жизни...

- Буржуа!..

Голос миссис Таллентс-Смолпис врезался в этот многоголосый хор:

- Скажите мне, ради бога, кто это юное создание, рядом с молодым человеком - вон там, возле картины. Девочка совершенно очаровательна!

Щеки Сесилии приятно порозовели.

- Это моя дочурка.

- Да неужели? У вас такая взрослая дочь? Но ведь ей, должно быть, лет семнадцать?

- Скоро восемнадцать.

- Как ее зовут?

- Тайми, - ответила Сесилия, чуть улыбнувшись. Она ждала, что миссис Таллентс-Смолпис сейчас скажет: "Очаровательно!"

Миссис Таллентс-Смолпис заметила улыбку и сделала паузу.

- А кто этот юноша с ней?

- Мой племянник, Мартин Стоун.

- Сын вашего брата, который погиб вместе с женой во время того несчастного случая в Альпах? У молодого человека очень решительный вид. Вполне современен. Чем он занимается?

- Он уже почти врач. Не знаю толком, получил он диплом или еще нет.

- А я было подумала, что он имеет какое-то отношение к искусству.

- О нет, он презирает искусство.

- А ваша дочь тоже презирает искусство?

- Нет, она его изучает.

- Да что вы! Как интересно! Я нахожу, что подрастающее поколение чрезвычайно забавно, - как вы считаете? Они такие независимые!

Сесилия с некоторым беспокойством поглядела на "подрастающее поколение". Молодые люди стояли рядом возле большой картины, как-то ото всех в стороне; они обменивались взглядами и краткими замечаниями и с юношеской бесцеремонностью, даже почти враждебно, разглядывали циркулировавших по комнате людей, которые болтали, раскланивались, улыбались. У молодого человека было бледное, гладко выбритое лицо, волевой подбородок, длинный прямой нос, шишковатый лоб, ясные серые глаза; саркастически сложенные губы были тверды и подвижны. Он смотрел на гостей со смущающей прямотой. На девушке было голубовато-зеленое платье. Она была прелестна: живые серо-карие глаза, свежий цвет лица, пушистые волосы цвета спелого ореха.

- Та картина, возле которой они стоят, ведь это "Тень", работа вашей сестры? - спросила миссис Таллентс-Смолпис. - Я помню, я видела ее на рождество, помню и маленькую натурщицу, которая послужила моделью, - очень привлекательный типаж! Ваш деверь рассказывал мне, какое участие вы все в ней принимаете. Она, кажется, упала в обморок от недоедания, когда пришла в первый раз на сеанс, - как это романтично!