Ак Вельсапар - Рассказы Страница 2

…Алабай продолжал метаться вокруг ямы, потеряв всякое терпение. Глядя на него, нетрудно было догадаться — насколько он проголодался. Пёс периодически прятал язык за острые зубы, но он опять вываливался из пасти. Целиком поглощённый охотой за недоступной костью, он чуть было не угодил под колеса грузовика, с грохотом несшегося вверх по безлюдной в этот час улице. И если бы Алабай не успел вовремя отскочить — то всё могло бы кончиться очень печально.

Отбежав к обочине, он стал облизывать лапы, не раздавленные в этот раз совершенно случайно. Но всё равно ему было очень больно: пегий наткнулся на острие камня… Может, поэтому, хотя опасность и миновала, он никак не мог успокоиться, вскочив, вдруг злобно залаял вслед сердитому грузовику, канувшему в темноту. А потом, будто поняв, что его лай ничего не изменит, пёс просто улёгся у края помойки. В голове сильно туманилось от голода… В памяти стали оживать прожитые дни, ранее подзабытые им надолго…

Мазанка, где они родились и провели первое, относительно счастливое время жизни, не была похожей на дом, в котором ещё недавно жили люди. Лучи солнца, проникавшие сквозь высокое оконце с выбитыми стёклами и зияющую дыру тонкой глиняной стены, выхватывали и валявшуюся под заколоченной дверью разбитую деревянную чашку-керсен, и черпак без ручки; какие-то тряпки, висевшие на ржавых гвоздях; изодранное платье из домотканой материи-дарайи — всё, что досталось щенятам в наследство от бывших хозяев. По всему было видно, что люди уехали куда-то спешно, даже не успев взять с собой щенную собаку. И в полуразвалившейся лачуге вскоре и появились щенята.

В самом начале, когда мир для них оставался ещё тёмным и подозрительно неудобным, когда у них ещё не прорезались зубы, они изучали всю эту рухлядь по запаху, щекотавшему их неопытные ноздри и несмышлёный мозг. Да и позднее, когда уже открылись глаза, жизнь ещё надолго оставалась такой, какой им показалась в первые дни. Просто к запаху предметов добавились и очертания. Заботливая мать часто исчезала в белой дыре хибары, а затем возвращалась оттуда же с набрякшими сосцами, полными вкусного молока. И после еды щенята, сытые и счастливые, спали, закопавшись в старую солому, собранную когда-то и кем-то. Никому не было до них дела, никто их не тревожил. То, что мать — Большая белая сука, могла на каждый обед находить свежую кость или кусок мяса, и было основой их щенячьего рая.

А что потом? А потом началось знакомство с настоящей жизнью: неприветливой и грубой… В первые два месяца Пегий потерял одного из своих братьев — Белоснежного. А дальше будто кто-то запустил в семью Большой белой суки свою грязную когтистую лапу — не прошло и пары месяцев, как их родное пристанище опустело полностью. Всё катилось от плохого к худшему. И это по мере того, как щенята расширяли круг своей беготни вокруг мазанки.

Однажды щенки проникли в чей-то огород. Забыв об опасности, они играли в цветущем клевере, полном разноцветных бабочек и стрекоз со смешными, выпуклыми глазами. Малышей долго никто не тревожил, и резвились они, как хотели: бегали вперегонки, катались, валялись на молодом клевере. За полдня отсутствия мамы-кормилицы они успели не только вытоптать заметный участок клевера, но и основательно проголодаться. Пришла пора возвращаться домой. Но тут, буквально рядом, появился мальчишка, который, спустив штаны, стал писать. Мальчик не заметил в высоком клевере затаившихся щенят, а не разумным щенятам страсть как захотелось поиграть с ним! Первым бросился он, Пегий — понёсся к мальчишке с лаем, приглашающим к игре. Но мальчик не понял его намерений, и со страшным рёвом кинулся бежать домой. И щенята испугались, не знали, что делать дальше. А мальчик, не переставая орать, улепётывал, придерживая одной рукой штанишки. Так он — стрелой в дом!

Ах, что началось потом!.. Невинное, казалось бы, желание обрести нового друга обернулось для них началом очередных несчастий. Дверь дома, куда влетел мальчик, снова открылась: выскочил щуплый человек со злым выражением на лице. Подбирая на ходу камни, он стал швырять ими в шевелящийся клевер. Щенки — врассыпную, но кое-кто из них всё же успел почувствовать их летящую тяжесть на своем теле. Дрожа от страха, на последнем дыхании они добежали до своей лачуги. Раньше никто так не гнался за ними. Когда преследователь проник в мазанку почти наполовину, закрыв туловищем проём, собачата начали спешно зарываться в солому. Но он не стал входить в дом, ему было достаточно увидеть, где живут щенки. Рассмотрел и спокойно удалился. И щенята поспешили о нём забыть. Когда вернулась Большая белая сука, радость встречи затмила неприятное впечатление от недавнего опасного приключения. А после еды они, как всегда, заснули, некоторые — прямо на сосцах.

Однако на следующее утро, как только их мать исчезла в сияющем проёме стены, прямо там же показался вчерашний щуплый человек с мешком в руке… Он ловил щенят по одному, доставая их за уши из-под соломы, где они пробовали прятаться, и, поймав, засовывал в мешок. Щенки по мере сил оказывали сопротивление, царапая и покусывая щуплого за руки, а тот только похохатывал, приговаривая что-то. Его громкий смех прервался лишь однажды, когда Чернолобый укусил его за палец. Тогда щуплый взвыл от боли по-собачьи, будто был одним из них, и даже присел на корточки. А потом, вскочив, стал сердито оглядываться вокруг. Его взгляд остановился на деревянной чашке… Схватив её, он с размаху ударил по пушистой головке Чернолобого, а вдобавок ещё и выругался: “Слюнявый!” А после, глядя на обмякшего щенка, брезгливо взял его за уши и с отвращением швырнул в мешок. Туда, где уже скулили в тесноте остальные. Последним оставался Алабай — самый упрямый. И когда человек протянул руку, пытаясь схватить его за шею, тот стал энергично защищаться. Щуплый догадался, что его снова могут больно укусить и, смачно плюнув, ретировался. Уходя, гневно буркнул:

— Как-нибудь ещё встретимся, щенок!

Едва Щуплый исчез в провале стены хибары с мешком на спине, как там, мгновение спустя, появилась их мать. Почувствовав неладное, она с лаем бросилась искать своих детёнышей, обнюхивая, обшаривая десятки раз одни и те же углы. Не найдя, устремилась назад, на улицу, потом вернулась… Она уходила и возвращалась в тот вечер множество раз, прислушиваясь к каждому шороху за тонкими стенами глиняной мазанки. Только поздней ночью легла на земляной пол, и тогда наступила в мазанке настоящая печаль. Большая белая сука выла до самого утра. А когда рассвело, они вдвоём навсегда покинули родную лачугу. И больше никогда туда не возвращались.

Будучи уже взрослым, Алабай лишь однажды забрёл туда, и то чисто случайно. Но к этому времени от той мазанки не осталось и следа. А ряды соседних домов подошли уже к самому краю оврага, на котором раньше стояла одинокая, покосившаяся от времени глиняная мазанка…

Неизвестно как сложилась бы его судьба, угоди он в тот раз в мешок вместе с другими щенками. Возможно, не пришлось бы ему пережить всего, что началось позже; ведь не было бы ни коротких мгновений счастья, ни продолжительных гонений. Он никогда не познал бы ни сиюминутной радости в бродяжнической, с постоянными лишениями, жизни, с её туманящей голову безграничной свободой; ни отчаянных любовных связей, сопряженных всегда со смертельным риском в жестоких драках между собаками, такими же одинокими, свободными и независимыми. Конечно, не было бы также и этих изнурительных хождений в поисках пищи, до рези в глазах и болей в теле, которые он переживал последние годы почти ежедневно, вынюхивая уже кем-то обглоданные и небрежно брошенные в помойку кости! Хотя так же сомнительно и то, что унесённые щуплым сердитым человеком его единоутробные братья и сестры зажили сладкой жизнью в неволе. До сего дня, пожив до немощи в лапах, многократно просеменив по множеству дорог, обойдя в свете дня и темени ночи в поисках лакомого кусочка, а чаще всего того, что лишь на время утоляет постоянный голод, бесконечные ряды дворов, он никого из них не встречал. Впрочем, нет, лишь однажды такой случай в его жизни всё-таки был, одного из своей семьи он встретил, а именно — Чернолобого. Но то событие, пожалуй, было не радостным свиданием, а сущим наказанием. Лучше бы его никогда не было!

Помнится, из-за вечного спутника его свободы и безграничной независимости — проклятого голода, преследовавшего его по пятам все эти годы — в одночасье забрёл он в какой-то незнакомый двор… И увидел в дальнем углу двора миску, полную еды. Хлынула в сердце нечаянная радость. Он оказался у цели в мгновение ока, но как только вытащил увесистую кость с мясом из чашки, тут же, звеня тяжёлой железной цепью, невесть откуда появился огромный пёс. И, обнажив зубы, сходу бросился на него…

От неожиданности Алабай застыл на месте. Не мог сделать ни шага, ни одного резкого движения, более того, не пытался что-либо предпринять. Нет, он не испугался, не струсил перед внезапной и стремительной атакой откормленного сильного соперника! Нисколько. Он углядел в нём ещё не совсем понятные, но какие-то до боли знакомые черты, узнал родной запах… И догадался, кем был раньше высокомерный неприветливый пёс… Это его братик, кого много лет назад, в самый чёрный день в жизни их семьи, предварительно оглушив, полуживого, унёс в мешке щуплый человек. Унесённый! Чернолобый!