Филипп Эриа - Испорченные дети Страница 20

За неимением сока в моем распоряжении было одно лишь средство, равно пригодное и для питья и для умывания: вода из-под крана.

В свое время мне запрещали пить воду из-под крана; может быть, поэтому она казалась мне гораздо вкуснее, чем кипяченая. Конечно, я могла бы позвонить, сказать, чтобы мне принесли виши или какой-нибудь настой: было совсем еще не поздно. Но одна мысль, что придется снова видеть их лица, пусть даже на звонок явится слуга... Нет, вода из-под крана. Но для того, чтобы она стала холоднее, надо сначала ее спустить. Придется ждать, пока она подымится в мою комнату, пока пройдет через все этажи этого солидного здания. И вновь я физически ощутила размеры, запутанное расположение родимого муравейника.

Вода еще недостаточно охладилась. Вот идет та, что застоялась на втором этаже, вот эта с первого; в эти часы воды в особняке расходуется мало: наша семья посвящает водным процедурам лишь утро, да и то без особого пыла. Еще минута терпения, и я дождусь живой воды, той, что течет в подземных трубах за пределами нашего жилища, дождусь не буссарделевской воды.

Наконец я большими глотками выпила стакан воды. И приняла таблетку. Она осталась у меня еще от Америки. Мне приятно было думать, что во Франции нет таких лекарств, действительно великолепных. Тамошние патентованные средства выше всех похвал. Взять их кремы против веснушек - действуют чудесно. И в них даже нет ни капли жира. Нечто вроде эмульсии, алюминиево-серебристой пены. Совершенно справедливо утверждают, что эти средства смягчают кожу и не приносят никакого вреда. В Америке не редкость встретить в группе school-girls из самых шикарных девицу, которая расхаживает с ослепительно белым носом. Вид у нее такой, словно она приклеила на переносицу кусочек бумаги или нацепила для карнавала приставной нос. Вот что действительно удивительно в Америке: полное отсутствие всякого ложного стыда, эта откровенная бравада.

Таблетка подействовала не сразу. Я подошла к окну. Потушила свет, чтобы лучше видеть парк. Луны не было, но сквозь затягивавшую ее дымку просачивалось слабое сияние, заливавшее все вокруг таинственным светом. Просторная лужайка казалась отсюда вогнутой, как чаша, и ничто не нарушало ее однообразия, кроме холмика посредине, там, где подымалась купа каштанов. Ветви их цеплялись за туманную дымку, и мне почудилось, что именно эта стайка деревьев приподымает и держит на весу ковер газона, а он тянется во все стороны и колышется, как драпировка. С самого детства я мечтала очутиться в парке, окутанном вечерним сумраком, когда гуляющие уже разошлись по домам, и побродить здесь в одиночестве. Туда можно было попасть через наш собственный сад, но парк Монсо запирали сразу же, как только начинало темнеть, да, кроме того, я боялась сторожей, регулярно делавших обход, особенно одного, с мрачной физиономией, который, как я знала, живет в старинном павильоне.

Сотни раз мне рассказывали историю парка. История его связана с историей нашей семьи, поскольку в 1852 году при конфискации имущества Орлеанского дома его земли в Монсо перешли частью в распоряжение города, частью банкиру Перейре, и тот увидел, что над некоторыми его участками господствуют земли От-Руля, принадлежавшие братьям Буссардель. Этот немаловажный эпизод положил начало их обогащению, и с помощью обменных операций нашей семье был уступлен тот самый участок, на котором в один прекрасный день началась постройка особняка. Но все эти подробности я запомнила лишь потому, что мне их вдалбливали в течение многих лет. Меня лично привлекали иные сведения, которые я почерпнула в старинном труде, подписанном самим Кармонтелем и обнаруженном мною в наших семейных архивах. Я перечитывала его десятки раз с неослабным интересом.

Он вел меня, как зачарованную, по старинному Фоли. После Замка я осматривала Башню, Голгофу и Крепость, представлявшую собой груду живописных руин в средневековом вкусе. Храму Марса, название которого меня чуть-чуть пугало, я предпочитала карусель с кольцами. Я усаживалась на сказочного павлина, которым заменяли тут обыкновенных деревянных лошадок, и карусель начинала вращаться. Спускалась на землю я только тогда, когда мне надоедало кружиться. И я отправлялась бродить по трем садам, расположенным в геометрическом порядке: один был голубой, другой - желтый, а третий "цвета розы". Извилистая дорожка приводила меня к затянутому цветочным ковром болоту, к "саженому лесу", к вольерам, к итальянскому винограднику и к каштановой аллее, о которой было

написано следующее: "Сия местность господствует надо всеми окрестными просторами".

Я замирала от восхищения, любуясь этими картинами. Они оживали перед моими глазами с удивительной легкостью, но только ночью, когда, проскользнув потихоньку в одну из темных гостиных особняка, я убеждалась, глядя в щели ставен, что в парке не осталось ни души. Тогда он вновь обретал свои исчезнувшие красоты, свою особую прелесть, ту, что открывалась мне в снах, и в первую очередь - царственное уединение среди полей, куда еще не ступала нота Буссарделей.

3. НОРМАН

И как в те далекие годы, я стояла у окна. Неужели мне суждено провести всю свою жизнь в этой вот позе, неужели навсегда я отрезана от своих грез невидимой и холодной на ощупь преградой?

Лихорадка моя, по-видимому, немного улеглась. Теперь мне уже не казалось, что все раскалено, как несколько минут назад. Пульс стал ровнее. Я перешла из одного состояния и другое. Когда мы с Норманом спускались на машине с наших гор в пустыню Викторвиль или проделывала тот же путь в обратном направлении, мы оба физически и одинаково резко ощущали смену давления в ушах, в груди, под ложечкой. Если мы не очень спешили, мы нарочно останавливались раза два-три, чтобы подготовиться к спуску или подъему. А возможно, чтобы насладиться минутой. На обратном пути мы оборачивались к Люцерновой долине, где заходящее солнце яростно смешивало гамму цветов. И мы мечтали о нашем бунгало, которое ждало нас совсем рядом и совсем в ином мире, погрузившись в снега, словно придавив их своим весом, словно растопив их своим теплом.

Проехав всего двенадцать миль, мы подымались на высоту двух тысяч метров. Мы наспех укрывались пледами, надевали пальто. Через четверть часа наши глаза, воспаленные от рыжей пыли прерий, освежал холодный ветер высот, и мы щурились от неподвижной белизны. И хотя в пустыне и в снегах царит одинаковая тишина, нам казалось, что и она становится иной, сменяет тональность.

Увы, оставленные мною небеса, воспоминания об этих днях и юноше, созданном по их подобию, вновь властно завладели моей мыслью, отвлекали ее от меня. Что значу я сама меж этих недавних воспоминаний и воспоминаний детства? И те и другие тянут меня в разные стороны, стараются отвоевать место в моем мозгу. Они избрали его в качестве арены своих нескончаемых споров; и я чувствую, знаю - никогда не наступит успокоение, никогда не опустится занавес, пока персонажи не произнесут от начала до конца все свои тирады.

Норман не доиграл своей роли. Так выслушаем же его.

1.

Архитектор, с которым Норман подписал контракт, предоставил в его распоряжение форд. Впрочем, это был всего-навсего маленький грузовичок, переделанный под легковую машину. Он служил Норману для разъездов, а также для перевозки чертежей и материалов, необходимых для работ. А мы первым делом воспользовались фордом, чтобы добраться по шоссе до Сан-Бернардинских гор. Не знаю, как говорил обо мне Норман со своим патроном, но только тот, человек, на мой взгляд, совершенно неспособный к иронии, стал называть меня с первого же дня миссис Келлог и относился ко мне так же по-приятельски, как и к моему спутнику. Он не потребовал от нас свидетельства о браке, точно так же как его от нас нигде не требовали, даже в отелях, где мы останавливались на ночь. Еще одно опровержение европейской версии американских нравов.

Более четырехсот пятидесяти миль отделяло город Сан-Бернардино - место нашей первой стоянки - от Сан-Франциско. Хотя форд был обкатан, Норман еще не привык к нему и поэтому счел благоразумным не делать за один раз семьсот с небольшим километров. Чтобы не ехать по дороге на Фресно, я сослалась на то, что она слишком однообразна и что для первого дня нашей великой авантюры не очень-то соблазнительно любоваться непогрешимо ровными линиями. На самом деле другой маршрут был мне дорог тем, что мы полгода назад ехали этим путем в Монтерей. В этом направлении мы и тронулись, но к полудню я заметила, что Норман свернул влево.

- Почему бы нам не проехать через Монтерей? - сказала я.- Мне так хотелось бы посмотреть эти места днем.

Норман не улыбнулся и если замедлил ход, то лишь из вежливости, и ответил, что дорога по берегу моря значительно хуже. Я не посмела настаивать. Я уже достаточно изучила Нормана и знала, что сентиментальность в любых ее проявлениях неизменно его удивляет. А главное - я тогда еще не знала пределов своей власти над ним. Счастье было для меня столь неизведанной почвой, что я чувствовала себя не совсем уверенно, я лишь робко пыталась делать первые шаги. Машина шла вперед. Я старалась утешить себя - пусть я разочарована, но зато сумела избежать неловкости. Этой тактике, которая мне представлялась венцом любовной дипломатии, вот этой-то тактике мне и предстояло обучиться.