Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант Страница 22

-    Молчи, дрянь! - сорвалась Жмотина. - Я тебя, что ли, этому учу?!

-    А то кто же? - огрызнулась хлеборезчица.

Был составлен акт. Жмотина долго и упорно отказывалась его подписывать, но в конце концов сдалась.

-    Ну и ну! - сказал Анофриев. - Сколько же тащут только на одном хлебе и только в одном зале! Да. Обязательно доложу начальству, надо как следует заняться этим комбинатом.

Жилина прорвало на улице.

-    Вот паскуда! Вот гадюка! - ругался он, шагая рядом с Ефимом, - последний кусок у голодного человека изо рта вырывает! Попалась бы она мне там - сразу в расход, не поглядел бы, что баба... А? Ефим? Скажешь, там фронт? А тут - не фронт?!. Ее хоть посадят?

-    Это суд решит.

-    А по-твоему? - и, помолчав, продолжал: - Вот какая у тебя, брат, работа! Важная! Честная... И скажи, все в газетах так работают?

-    Должны, - уклончиво ответил Ефим.

Жилин некоторое время шел молча.

-    А отчего же тогда у нас непорядку так много?..

На другой день, по настоянию Сегала, была создана представительная бригада. В нее вошли рабочие контролеры, сотрудники райотдела МВД, завкома и, конечно, сам Сегал. За пять дней многотрудной работы было вскрыто столько уголовщины, что и четверти, по мнению Ефима, хватило бы для строжайшего судебного наказания большинства уличенных.

Бригада установила систематический обмер и обвес посетителей общих залов, где питались рабочие и рядовые служащие. Попутно Ефим узнал: в закрытом и скрытом от нежелательных глаз просторном, так называемом «пальмовом» зале на верхнем этаже комбината, куда можно было пройти лишь имея специальный пропуск, начальство кормили на уровне хорошего ресторана мирного времени.

Два толстых блокнота от корки до корки заполнил Ефим. Обличительного материала не уместить не только в статье, мало будет и десяти номеров. В комбинате питания -переполох, его отзвуки докатились и до редакции, и до парткома, и до завкома. Лисичкина несколько раз забегала к редактору, дескать, Федор Владимирович, уймите вашего новенького сотрудника, нельзя же так!.. Наведался к Гапченко - факт сам по себе невероятный - сам товарищ Грызо, директор комбината.

-    Никогда такого не было, - не то возмущался, не то жаловался он, - появляется откуда ни возьмись корреспондент, без вызова, без предупреждения. Всех нас выставляет мошенниками, ворами. А весь наш руководящий состав - коммунисты! Выходит, он партии не верит! Какой гусь лапчатый!

К чести Гапченко, он невозмутимо выслушивал жалобщиков, без особых комментариев вежливо выпроваживал их:

-    Товарищ Сегал выполняет задание редакции. Какими методами - его дело. Журналистской этики он не нарушает.

Два дня, уединившись в читальном зале парткабинета, Ефим писал статью. Назвал он ее заведомо остро и даже чуть-чуть вызывающе: «Внимание! На комбинате питания - жулики!», хотя был уверен, что именно такой жесткий заголовок как нельзя лучше соответствует и материалу и состоянию дел на комбинате. Статья заняла пятнадцать машинописных страниц. Сегал предъявил материал редакто-рУ-

-    Ну-с, вояка грозный, посмотрим, посмотрим, что вы там насочиняли, - то ли с любопытством, то ли насмешливо сказал Гапченко, и уже знакомая Ефиму змейка мелькнула на его лице. - Вот это заголовочек! - покачал головой. - Не статья - обвинительное заключение, - сказал он, закончив чтение. - Но, в общем, написано хорошо, доказательно. - И Федор Владимирович протянул Ефиму худую с длинными пальцами руку. - Поздравляю!.. Согласуйте с членами рейдовой бригады, пусть и они подпишут. Попробуем после этого опубликовать.

-    Почему «попробуем»? - спросил Ефим.

Редактор пристально посмотрел на него.

-    Вы, Сегал, свое дело сделали и сделали хорошо, теперь - наша забота. Должен предупредить: заголовок придется заменить... и притупить слишком острые углы. Но это потом.

Ни «потом», и вообще никогда статья Ефима не появилась в газете. Редактор самолично не отважился на такую дерзость. Он хотел заручиться одобрением парткома. Зоя Александровна Горина была «за», ее заместитель по идеологической работе Дубова, коротко стриженая, из старых комсомолок, была наотрез против. «Как можно? Как можно?» - всплескивала она веснушчатыми руками.

На правах арбитра секретарь райкома партии властью своей запретил печатать эту, как он выразился, «вреднейшую для огласки симфонию».

-    Зачем злить рабочих? - резюмировал он. - Подбивать их на бунт, что ли? Вы забыли: идет война, решаются судьбы мира, а вы тут с какими-то распрями! Статью примем к сведению, разберемся, кого надо - поправим.

-    Вот так-то, Ефим Моисеевич, - заключил Гапченко, пересказывая беседу в райкоме. - Ничего не поделаешь. Выше крыши не прыгнешь!

Ефим был взбешен.

-    Почему «выше крыши»? Разве райком - крыша? А Московский комитет партии? А ЦК?..

-    Не кипятись, Ефим, - почему-то на «ты» обратился к нему редактор. — Все это не так просто.

Ефим тут же направился к парторгу ЦК на заводе.

-    Очень важную работу вы провели на комбинате, написали замечательную статью, - встретила его Горина.

-    Что толку, - хмуро ответил Ефим, - если ее не хотят печатать.

-    Конечно, обидно... Но и в ЦК не советуют ее публиковать.

-    И в ЦК? - недоверчиво переспросил Ефим.

- Да.

-    Очень странно, - сказал он упавшим голосом, - как же мы с вами будем работать по-коммунистически? Ведь так, кажется, вы меня благословляли, Зоя Александровна?

Горина ничего не ответила. Он попрощался с ней и ушел.

Вся история с комбинатом питания кончилась без особого шума. Гора родила мышь. Заведующая столовой Жмотина стала козлом отпущения, ее осудили: два года лишения свободы; работницу-хлеборезчицу перевели в цех, к станку. Директору комбината питания Грызо объявили выговор по партийной линии. В сравнении с преступлением наказание было смехотворным.

Для себя Сегал сделал важное открытие: по сравнению с довоенным временем народных захребетников расплодилось несравнимо больше. И если в мирное время заведующий какой-нибудь столовой воровал в одиночку и только для себя, то теперь воры похищенным делятся с людьми вышестоящими, делают их таким образом своими сообщниками, а значит, и защитниками. А в итоге - добиваются личной неуязвимости. Ефим понял: перед ним новое явление в социалистическом обществе: организованное групповое воровство, столкновение с которым в определенной степени опасно. Удобнее, просто благоразумнее, пойти вспять. Вспять?! Ну, нет! Сегал не рак, пятиться не в его природе.

Глава четырнадцатая

Алевтина Михайловна Крошкина оказалась самой общительной и нескучной в редакции. Всем своим видом, манерой разговаривать, пританцовывающей походкой, маленькими, но очень дорогими украшениями, даже покроем одежды, она словно рекламировала: «Смотрите, мужчины, вот я какая: игривая, пикантная и прехорошенькая». И впрямь, несмотря на ее, по меркам Ефима, заурядную внешность, Алевтину окружала толпа обожателей. Поклонники то и дело звонили ей по городскому телефону, частенько заходили в редакцию и ее заводские вздыхатели. Все одинаково звали ее Тиночкой, целовали ручку, она всем мило улыбалась.

Стол Ефима стоял напротив стола Крошкиной, и он был невольным свидетелем Тиночкиного сердцеедства. Последние дни он почти не покидал редакцию: после бурной и трудной работы на комбинате питания получил спокойное задание - написать очерк о директоре заводской школы рабочей молодежи в связи с его шестидесятилетием. Ефиму хотелось без сюсюканья, тепло рассказать о просто хорошем человеке. На бумаге так почему-то не получалось... А тут еще Тиночка.

-    Ефим Моисеевич, - полюбопытствовала она, - сколько вам лет?

-    Двадцать восемь.

-    О, вы совсем еще юнец! А я уже старушенция, - кокетничала Крошкина. - Мне скоро тридцать стукнет. Вы разрешите звать вас Фимой? Не обидитесь?

-    Нисколько.

-    А меня зовите Тиной, как все. Мне так больше нравится.

-    Хорошо, - суховато ответил Ефим, - буду звать вас Тиной, как вам будет угодно.

Тиночка надула румяные щечки, состроила обиженную мину.

-    «Хорошо», «как вам будет угодно», - передразнила она, - ишь ты, какой серьезный, ни дать, ни взять, бука!

Ефим оторвался от работы, посмотрел на Тину и рассмеялся.

-    Вот так-то лучше, вас очень красит улыбка, - сказала Тина игриво, - и молодит... Совсем мальчик. Будьте всегда таким, и тогда вы мне понравитесь. Вы хотели бы мне понравиться? - Тина старалась его околдовать блеском васильковых глаз, дразнящей улыбочкой.

«Как будто ей это очень нужно, - с неприязнью подумал Ефим. - Жажда покорять - неуемная. Как ей не надоест бесконечно флиртовать?» Между тем его самолюбие задел тон Тиночки, в котором слышалось не очень-то замаскированное равнодушие. Так, слова-побрякушки... Он молчал, не отвечая на ее вопрос.