Виктор Вяткин - Человек рождается дважды. Книга 1 Страница 27

Фомин дождался последнюю бригаду и только тогда заглЯнул в санитарную часть. Нина, как всегда, встретила его приветливо. Теперь он часто заходил сюда. Тут сглаживались все шероховатости дня. С ней было легко, просто.

В накрахмаленном халате она была особенно мила. За время работы в лагере она похудела и выглядела совсем молоденькой.

Когда вошел Фомин, она куда-то собиралась, укладывая в чемоданчик медицинские принадлежности, пузырьки, коробочки, вату, марлю.

— Нина Ивановна, куда вы собрались? — удивлённо спросил он, здороваясь.

Она пригласила садиться и, положив руку на чемоданчик, улыбнулась уголками губ. Пальцы беспокойно поглаживали никелированную застёжку.

— К больному. А почему вас это так удивило?

— Что-нибудь случилось?

— Нет, всё благополучно. Просто некоторые больные не всегда аккуратно являются на приём, да и надо посмотреть, как они живут. Кроме всего, необходимо навестить Шайхулу. Больничных коек у нас мало, и его выписали досрочно.

— В лагерь? Одна? Нет, Нина, я вам этого не позволю.

На его лице отразилось такое искреннее беспокойство, что она растроганно улыбнулась. Действительно, ещё несколько минут назад она волновалась. Шайхула просил её зайти и посмотреть, можно ли снимать швы, заЯвив, что другому врачу он не доверяет.

Она благодарно пожала руку Фомина.

— Вы и не представляете, Сергей, как мне ценна и приятна ваша забота. — Она впервые назвала его по имени. — Спасибо вам, мой добрый друг, но у меня есть одно правило: выполнять всё добросовестно. К тому же я врач и обязана бывать в бараках.

— Я не пущу вас одну, не могу и не имею права.

— Вы смотрите на меня как на слабую женщину, трусиху. Не следует меня опекать. Верно, я немножко боюсь, но пойду одна. У меня желание серьёзно работать, и потому не хочу показывать свОю слабость.

Фомин понял, что она права. Милая, славная женщина. Слабая и решительная. Нежная и отважная… Он привлёк её и поцеловал,

Нина порывисто прижалась к нему, но тут же отстранилась.

— Нина, вы мне так дороги, — прошептал он, чувствуя, как бьётся его сердце…

На крылечке клуба раздался звонок. Фомин посмотрел на часы. Было ровно восемь. Значит, они разговаривали уже два часа. Надо было встретить Нину, но он уже опоздал. С Петровым они переговорили о многом. Может быть, и не совсем гладко, но ему удалось найти непринуждённый тон, да и беседа их была откровенной. Он чувствовал, что парень, хотя и ершится, но постепенно сдаётся.

Петров сидел в уголочке на стуле и рассеянно мял козырёк фуражки. Под окном простучали громкие и торопливые шаги, донеслись голоса.

— Что там сегодня в клубе? Кино?

— Картина, но сначала лекция врача о цинге.

— Пойдём?

— А кто читает лекцию, Нина Ивановна?

— Ага!

— Тогда пошли. Попадём на трассу — пригодится, да и докторша опять кого-нибудь из наших зацепит. — Тон говорящего не вызывал сомнения не только в добром расположении, но и в симпатии к лагерному врачу.

Фомин улыбнулся, закрыл форточку и вынул вторую пачку папирос.

— Кури. Может быть, хочешь на лекцию или в кино, а я задерживаю?

Петров как-то расслабленно поднялся, закурил и сел на самый кончик стула.

— Нет. У нас в бараке бесплатное «кино и лекции», насмотришься и наслушаешься за день до чёртиков.

— Ну смотри. Только потом не говори опять, что делаю тебе одно зло.

— А разве не так? Вот вы все взЯлись за перевоспитание нашего брата трудом. А тот, кто знает, что из лагерей ему не вылезать, разве он будет «пахать»? Остаётся одно — топором по пальцам или бритвой по сухожилию. А инвалида попробуйте заставьте работать. Это вы называете добром? — Он поднялся, взял новую папиросу и закурил. — Вон в третьем бараке Карнаухов решил покантоваться, растравил пятку и получил заражение, — продолжал Петров хмуро. — Сделали три операции, а что толку? Ноги нет выше колена, а воспаление продолжается. Нина Ивановна замучилась, а сколько вытерпел парень? Куда он сейчас без ноги? Он вор, и ничего другого не умеет. Зачем его нужно было лечить! Так и вы. Чего вы меня мучаете? Пусть я на плохих, но на своих ногах.

— Ну, это неудачное сравнение. А Карнаухова вылечат, пошлют на курсы, дадут специальность. Управление лагерей создаёт промкомбинат со всякими мастерскими для инвалидов. Он будет жить и работать. И «саморубам» подыщем работу, хотя того, что они потеряли, им не найти. А вот что мы с тобою будем делать, Иван? Хорошо, что ты решил больше не «болеть». Но плохо, что ты отказался от работы.

— Что дальше? — Петров на секунду задумался. — А дальше дорожка одна. Сначала в изолятор сунут, как отказчика, а там близко и до штрафной. Да и зачем мне думать об этом? Пусть думает начальство.

— Эх, Иван, Иван! Я болею за тебя душой. Ну получишь ты новую судимость, значит, шесть месяцев без зачётов. Жизнь уходит, не вернёшь. Ожидаются ещё интересные новшества. Не торопись себя хоронить. Не отчаивайся. Всё может сложиться хорошо, только к этому надо стремиться.

— А я и стремлюсь сохранить «свои ноги» — свой престиж в глазах воров. — Он закрыл глаза. — На что мне надеяться, на мой календарь? Остаётся идти или в «саморубы», или на всё что угодно, лишь бы не думать о воле, не тосковать. Оставьте меня в покое, я отрезанный ломоть.

Фомин подошёл к Петрову и положил ему руку на плечо.

— А если бы твоя мать узнала, что ты жив и можешь скоро вернуться?..

— Вы написали матери? Да вы с ума сошли?

— Успокойся, Иван, успокойся, — сдержанно проговорил Фомин и открыл Ящик стола. — Прочитай эти письма. — Он протЯнул пачку конвертов. — Тут копии моих писем к твоей матери. Я взял на себя большую смелость. Прочитай, а после подумаем вместе, как не омрачить её радость.

Петров схватил письма.

Фомин закурил, не замечая, что не потухла Ещё старая папироса. Он волновался не меньше Петрова. В кабинете стало тихо. Только шелестели страницы писем и слышались тЯжёлые вздохи.

— Ну зачем эта ложь? — заговорил уже несколько спокойней Петров. — Она как будто помолодела, но разве я могу быть таким, каким вы меня расписали. Правда её убьёт.

— Я уверен в тебе, Иван. Ты можешь быть таким и будешь. Помогу.

Петров быстро подошёл к столу, молча положил письма на уголок и, резко повернувшись, выбежал.

— Подумай, Иван. Мы ещё обо всем поговорим! — крикнул Фомин вдогонку. А в голове стучало: неужели ошибся, просчитался? Не велика ли ставка, на которую он решился?

Матвеева случайно получила комнату в бараке гидрологической экспедиции. Маленькая прихожая, кухня и две комнаты, разгороженные фанерой. Большую комнату занимала супруга инженера-гидролога. Сам инженер Левченко находился в экспедиции и должен был возвратиться только зимой.

Заполучить такую комнатушку было пределом мечтаний. Нина, не теряя времени, переехала вместе с Валей.

Левченко как хозяйка дома встретила их любезно, но несколько высокомерно.

— Вы врач? Очень хорошо. Мне так хотелось иметь своей соседкой интеллигентную женщину. Надеюсь, мы с вами прекрасно уживёмся. Вот ваша комната. — Она распахнула дверь и пропустила Нину. — Для Магадана это отлично.

Нина поставила чемодан.

— И это все ваши вещи? Не понимаю, как культурный человек может жить по-солдатски. — Она пренебрежительно кивнула головой и вышла.

С первого дня Нина стала избегать близкого знакомства со своей соседкой.

Вечерами за фанерной перегородкой собирались гости. Постоянно играл патефон, неслись мелодии западных танцев. В перерывах звенела гитара. Соседка не скучала.

Вскоре после переезда Левченко зашла и пригласила на чашку чая. Нина отказалась. Алла Васильевна с сожалением кивнула головой.

— Дорогая моя, цветами любуются, пока они не завяли. У женщины только три времени года. До двадцати — весна, в тридцать кончается лето, а там уже только зима.

Нина не ответила, и соседка оставила её в покое.

На день рождения Нина пригласила только своих друзей. Должен был прийти и Сергей. Смущало, что не было посуды.

— Может быть, сходить в столовую попросить? Я сбегаю, — предложила Валя.

В дверь постучали. Вошла Левченко.

— Простите, дорогая, но я не виновата, что тут всё слышно. Никуда ходить не следует. Мой буфет к вашим услугам. Есть всё на двенадцать персон. — Она окинула глазами маленькую комнатушку и сочувственно улыбнулась — Прошу не стесняться.

Матвеева смутилась.

— Неудобно, но у нас действительно ничего нет.

— Ради бога, зачем эти разговоры. Мы добрые соседки, можем по-разному смотреть на некоторые стороны жизни, но есть вещи, одинаково полезные обеим. — Она мило засмеялась и вышла.

Нина и Валя накрывали на стол. Рыба жареная, фаршированная по-польски. Икра, сыр, консервы, нашлась Ещё и московская колбаса. Нина старательно вырезала цветочки из лука и маринованных огурцов.