Норберт Винер - Искуситель Страница 4

Милый Грегори! (ведь я теперь должен называть тебя американским вариантом твоего имени). Был в восторге, получив от тебя весточку. Ты весьма подробно отчитался в том, что с тобой происходило за это время. Отплачу тебе той же монетой. Если помнишь, меня ожидала должность в фирме "Консолидейтид Дженерейторс" в Сиракузах, штат Нью-Йорк. Устроил меня туда Майк Эдвардс, помнишь, щуплый студентик. В "Консолидейтид Дженерейторс" его дядька занимает высокий пост, поэтому рекомендация Майка сослужила мне хорошую службу. В цехах я прошел примерно через то же, что и ты, но у меня не оказалось ни твоего всеприятия, ни твоего смирения. Откровенно говоря, я всегда полагал, что махать молотом да орудовать гаечным ключом, зажатым в мозолистой руке, - занятия, недостойные благородного человека. В "Консолидейтид Дженерейторс" я недурно справлялся с обязанностями, но повышали меня, на мой взгляд, чересчур медленно. Я всегда разделял мнение теннисоновского "северного крестьянина": путь преуспеяния в мире сем - это путь туда, где деньги лежат. Однако в ту пору влияние мое на мистера Эдвардса было недостаточно, чтобы обращаться к нему с новой просьбой, а другими знакомствами среди начальства я не обзавелся. Но события повернулись иначе. Мне всегда казался родственной натурой священник нашей церкви мистер Маннинг. Он тоже нравится женщинам и тоже твердо вознамерился преуспеть в жизни. В его случае к успеху вела модная церковь в большом городе - оттуда можно прорваться на какую-либо административную должностишку. Я знал, что этот человек своего добьется, и сделал на него ставку. Я поставил на верную лошадь. Года не прошло, как мы с ним познакомились, а он уже получил кафедру английского языка и риторики в Фэйрвью-колледже, в одноименном городе. Ситуацию я оценил правильно. Три месяца назад умер прежний ректор. Кто же уселся в освободившееся кресло, как не преподобный мистер Маннинг? Он стал подбирать новых сотрудников, и одно из первых писем-приглашений было направлено твоему покорному (но не слишком покорному) слуге. Маннингу нужен именно такой человек как я. Мне предоставили выбор между кафедрами физики и математики. Я выбрал титул "профессор математики" - правда ведь, внушительно? Теперь ты знаешь, где меня найти, вот и приезжай, когда позволит твоя новая работа. Меня здесь встретили с распростертыми объятиями. Может быть, ты здесь познакомишься с людьми, которые тебе в дальнейшем пригодятся. Искренне твой Диего.

В то время я не мог выбраться к Домингецу, но решил съездить к нему при первой же возможности. Между тем продолжалась текучка - я усердно учился. Оказалось, что у Каммингса можно многое почерпнуть, и все почерпнутое я бережно хранил в памяти, рассчитывая использовать в будущем. Раньше я принимал патент за чистую монету, то есть за способ поощрить изобретателя, предоставив временную монополию на плод его разума. Теперь я стал понимать, что дело обстоит куда сложнее. В своей наивности я рассматривал выдачу патента как гарантию ценных прав на существенные особенности изобретения. Теперь я узнал, что абсолютно законный патент может гроша ломаного не стоить, что представляемые патентом права больше зависят от квалификации юриста, который его формулировал, чем от достоинств самого изобретения. Сердце изобретения - патентная формула, и ее пункты надо составлять с величайшей точностью; точность эта, казалось мне, зависит не столько от принципов истины и рационализма, сколько от комплекса правовых условностей. Ценность изобретения имеет крайне мало общего с подлинной его сущностью. Мне вдолбили, что слишком узкая формула не предоставляет изобретателю мало-мальски существенных прав, тогда как формулу слишком широкую почти наверняка забракует патентная экспертиза. Нежелателен чересчур добросовестный охват сути изобретения: создается видимость, будто сформулирован закон природы, а законы природы не подлежат патентованию; зато вполне патентоспособно остроумное усовершенствование, если его можно соотнести с каким-то ремеслом.

Только через две недели удалось мне выбраться к Диего в Ист-Брайэм. По адресу, указанному Диего, я обнаружил особняк, достаточно вместительный, но не столь ухоженный, как обиталище ректора и прочих именитых лиц колледжа. Оказывается, там находилась местная гостиница, где жили многие холостые преподаватели. Диего ждал меня у дверей. Позади него стояла какая-то матрона, на вид добродушная и хлопотливая. - Здравствуй, Грегори! - окликнул меня Диего.- Добро пожаловать в наши академические пенаты! Миссис Гендерсон, это Грегори Джеймс, друг моих суровых студенческих лет в Цюрихе. А это миссис Гендерсон, добрый дух гостиницы. Она создает нам условия много более сносные, чем мы, неблагодарные, заслуживаем. Пойдем же, я покажу тебе твои апартаменты. Диего занимал номер на третьем этаже. В спальне - старинная комфортабельная кровать на четырех столбах, с ситцевым пологом. В гостиной - веселенькие светлые обои, два удобных мягких кресла и большой книжный шкаф с технической литературой, романами и сборниками стихов. Вместо письменного стола у окна - большой квадратный стол, а на нем - куча бумаг, разбросанных в беспорядке и в то же время не без какой-то упорядоченности. Природная небрежность Диего явно сталкивалась здесь с совершенно иным характером миссис Гендерсон. Очевидно, добрая душа каждое утро бралась за сизифов труд - наводила порядок на столе у Диего. - Да, я здесь очень недурно устроился, - сказал Диего, - с удовольствием преподаю. В свободные часы занимаюсь научной работой. Да вот, кстати, я приготовил для тебя оттиски. Оттиски я сунул в портфель, чтобы просмотреть позднее. Очевидно, в них трактовались различные вопросы, связанные с математикой теории контуров, темой, по которой в то время мало появлялось работ. Впоследствии, ознакомясь на досуге, я обнаружил, что это - достойные научные труды. Там не нашлось ни одной идеи, которая была бы бесспорно нова или бесспорно принадлежала бы Диего. После прочтения у меня осталось чувство, что этот человек далеко пошел бы, захоти он по-настоящему трудиться в своей области, да вот беда - он не умеет хотеть. Диего произнес несколько слов по поводу содержания своих статеек, но мы не стали на этом задерживаться. Мы принялись делиться новостями и перескакивать с предмета на предмет. Незадолго до того я прочел книгу о Мексике и теперь начал расспрашивать Диего о нынешнем положении вещей у него на родине. - Да, знаешь, - отвечал Диего, - я ведь совершенно утратил все связи с родиной. Мать умерла пять лет назад. Отца я знаю слишком хорошо, чтобы писать ему. Лишив меня наследства, он всю свою принципиальность устремил на то, чтобы одержать слово и забыть о моем существовании. Мы, Домингецы, все такие. На месте отца я бы поступил точно таи же. Слово Домингеца нерушимо. Раздался звонок к обеду, и мы спустились в чистенькую столовую, где за столиками на четверых сидели преподаватели колледжа, в подавляющем большинстве мужчины, но с незначительной примесью женщин. Все разговаривали между собой, в зале стоял гул, но из-за того, что присутствующие разбились на четверки, общая беседа была невозможна или, по крайней мере, затруднительна. Преподавательские сплетни оказались такими же скучными, как и вопросы, которые мы обсуждаем в обеденный перерыв на Атлантик-авеню. В эту пору Фэйрвью-колледж отличался приятнейшей атмосферой замкнутости, которая развеялась в сутолоке и модернизме университета Фэйрвью. То была маленькая тихая заводь просвещения, где преподаватели благоговели перед величием Гарварда, Иэйла, Колумбийского университета в Нью-Йорке и Чикагского университета. Даже в те дни баснословно дешевой жизни преподавательский труд оплачивался возмутительно низко. Жили преподаватели стесненно, зато (в пределах этой стесненности) уютно и вполне терпимо. Более того, даже марка прославленных университетов не многих из них соблазнила бы расстаться с Фэйрвью, если только расставание не связано было со значительной прибавкой жалованья. Со студентами я почти не встречался. По подкованности в науках их навряд ли можно было сравнить с нынешними. Однако они располагали большим досугом и питали большее уважение к человеческой личности. Ах, к нынешнему бы превосходному образованию - да былое свободное мировоззрение! - Между прочим, - сказал Диего после обеда, - сегодня мы приглашены на чашку чая к Мэтьесонам. Я там упомянул как-то о тебе. Они будут очень рады, если ты придешь. Знаешь, Стэнли Мэтьесон и его супруга. Мистер Мэтьесон - весьма преуспевающий биржевик с Уолл-стрит, на субботу и воскресенье ему удается вырваться сюда на отдых. В высшей степени интересный человек. Юность провел на фронтире в Техасе. Рассказывает потрясающие истории из тамошнего быта. Я ведь сам не чужд фронтира, но мне и не снилось, что там человек может набраться такого яркого и богатого жизненного опыта, как у мистера Мэтьесона. Да и с миссис Мэтьесон стоит познакомиться. Она у него вторая жена, много моложе. В юности была нью-орлеанской красавицей: плантация, большой дом среди деревьев и бородатого испанского мха, родной язык - французский, сезон в Париже, свои лошади и собаки, монастырское воспитание, умеет стряпать креольские блюда. К тому же собою ослепительно хороша. Мистеру Мэтьесону под семьдесят. Хоть на вид он и крепок, но нуждается в уходе, а Селеста нянчится с ним, как с дитятей, и притом старому боевому коню даже в голову не приходит заподозрить ее в излишней заботливости. Слов нет, я от души восхищаюсь этой женщиной. Во второй половине дня мы пешком прошлись к одному из домов, укрытых за каменной оградой. Когда мы вошли в широкую дверь под портиком колоннады, негр-дворецкий принял у нас пальто. Холл и лестница с широкой балюстрадой были увешаны полотнами. В основном были представлены ранние американские пейзажи, преимущественно Гудзонской школы, но поражали воображение два портрета в духе Сарджента. Один, над лестничной площадной, изображал Селесту. Другой, на стене напротив, самого Мэтьесона. Мэтьесон в костюме для верховой езды стоял на фоне голубого неба и сухих, бескрайних заснеженных степей Техаса. Его жена, очаровательная молодая дама в белом бальном платье, стояла в изысканной позе на гармонирующем с нею фоне гостиной южного особняка. Художник воплотил на холсте мысль о том, что богатство - не просто дар фортуны, а духовная ценность в себе и для себя. К стыду своему, я забылся, заглядевшись на портреты. Привел меня в себя и напомнил о светских обязанностях легкий сквознячок, от которого зазвенели подвески на люстре. Меня ввели в большую, со вкусом обставленную залу, где уже беседовали несколько гостей. Чету Мэтьесонов я сразу узнал по сходству с портретами. Правда, Мэтьесон в жизни выглядел постарше, чуть румянее и капельку важнее, чем энергичный владелец ранчо на Западных равнинах. Миссис Мэтьесон казалась значительно старше, чем на портрете, но ничуть не менее привлекательной. Очевидно, она принадлежала к тому типу женщин, чья красота не зависит от возраста. - Так вот вы какой, мистер Джеймс! А я о вас столько слышала от профессора Домингеца! Диего у нас - один из лучших друзей. Он придает блеск нашим унылым воскресным чаепитиям. Тут как раз вошел ректор Маннинг под руку с женой. Мы перемешались с симпатичной группой преподавателей колледжа. Маннинг - рослый человек с великолепной осанкой. Он сохранил спортивную подтянутость, хоть давно бросил заниматься спортом. Уже можно было заметить, где именно щеки его набрякнут, кожа на шее сморщится, а фигура потребует ухищрений искусного портного. Голос у него зычный, хорошо поставлен. Тренированный и к месту употребляемый голос профессионального оратора. Немного погодя, Диего представил меня Маннингу. Моему другу пришлось приложить немало стараний и усилий, чтобы изловить его в толпе преподавателей. Но когда Маннинг изыскал время познакомиться со мной, то ухитрился внушить мне впечатление, будто я - единственный в мире человек, представляющий для него хоть какой-то интерес.