Рубаи Хайям - Сказание об Омаре Хайяме Страница 4

Меймуни покачал головою: дескать, не все понимаю. Остальные молчали, размышляя над словами Хайяма.

-- Хаким, -- почтительно обратился к Хайяму Исфизари, -- вот уже более тысячи лет ученые пытаются, вернее, ломают свои головы над тем, чтобы опровергнуть или утвердить этот постулат Евклида. Но тщетно!.. Может быть, не стоит более заниматься этим и беспрекословно положиться на славного грека?

-- Чтобы мысль застыла? -- бросил Хайям.

-- Нет, почему же? Для мысли простор безграничен. И для приложения ее к чему либо можно найти массу разных способов.

Хайям налил в чашу воды из кувшина. Отпил глоток. Поставил чашу на столик.

Хазини сказал, что вполне согласен с хакимом. Если в голове засел этот самый постулат, если он будоражит, надо браться за него. Даже безрезультатность в таких случаях тоже можно посчитать за результат. Пусть тысячи лет ломали ученые головы. На тысяча первом году кто нибудь да постигнет истину. И она может оказаться очень простою. Если постигнет... А ежели нет?..

Хазини переглянулся с Васети. Потом с Лоукари. Как бы ища ответа в их словах, которые готов услышать. Но ища поддержки, разумеется.

Хайям постукивал пальцами о столик и размышлял, не упуская ни единого слова друзей. Он ценил их ум, а еще больше -- их откровенность. Они могли бы противоречить даже самому султану, если бы это могло послужить добром научной истине. Друзья не раз вступали в спор с уважаемым Хайямом, глубокоуважаемым хакимом.

Хайям упорно молчал.

-- Если постигнет снова неудача, будут думать другие, -- сказал Васети, пригубив свежей воды. -- Мысль человеческая никогда не устанет, она будет работать вечно,

-- Вечно? -- задумчиво произнес Хайям.

-- Да, дорогой хаким, вечно!

-- Это хорошо... Васети тихо засмеялся. Вечно -- это хорошо?

Но что такое вечность ? Год, два, тысяча лет или тысячи тысяч?..

-- Да нет же, -- сказал Хайям, -- вы не хуже меня знаете, что такое вечность... Вы же помните ту индийскую притчу?.. Ну, насчет алмазного столба.

-- Разумеется, -- сказал Лоукари.

Васети тоже кивнул. Утвердительно.

-- Позвольте, -- сказал Исфизари, -- я что-то запамятовал... Какой алмаз? Какой столб?

-- Ты это серьезно? -- спросил Хайям.

-- Вполне! Ну могу же я забыть кое-что? Или не могу?

Хайяму нравилась эта притча, и он с удовольствием повторил ее уже в который раз.

-- Да ты, наверное, вспомнишь ее, -- продолжал Хайям. -- Это про алмазный столб... Одного мудреца спросили: что есть вечность? И он ответил: "Я не знаю, что такое вечность, но представляю себе один миг вечности". Его попросили объяснить, что есть миг вечности. И он сказал так: "Вы видите Луну? Вообразите себе столб из алмаза высотою от нас до Луны. А потом вообразите ее ее, что каждый день садится на вершину столба некая птица и чистит свой клюв об алмаз. Она при этом слегка стирает столб, не правда ли?.. Так вот, -- продолжал мудрец, -- когда птица опустится до земли, источив весь столб, это и будет миг вечности".

-- М-да-а. Я теперь вспомнил эту притчу, -- проговорил Исфизари. -- Я слышал ее еще в детстве.

-- Детская память самая острая, -- сказал Хайям. Но я, надеюсь, не наскучил тебе повторением уже знакомого?

Исфизари был слишком серьезен, чтобы заподозрить какую либо иронию в словах хакима. И он вздохнул:

-- О вечность, вечность...

И в тон ему сказал хаким:

-- О бесконечность, бесконечность! -- Проговорил он это полушутливо. И уже совсем серьезно, почти озадаченно продолжил: -Видите ли, греки, на мой взгляд, не могли принять как абсолютную данность понятие бес конечности. То есть расстояние, которое нельзя измерить при помощи шагов или движения каравана. Евклид был грек и сын Греции. Причем достойнейший. Разве мог он принять, притом беспрекословно, понятие бесконечности?.. В смысле геометрическом. Что бы он с ним делал? Просто ничего! Поэтому то, -- Хайям положил руки на стол, -- он и перенес теорему о параллельных линиях в число постулатов. Если угодно, чтобы не возиться с этим чрезмерно расплывчатым и малодоказуемым понятием -- бесконечность!

Меймуни Васети слушал очень внимательно. Он сказал, что все это очень любопытно, но...

Хайям взглянул на него вопросительно. Дескать, что же дальше?

--...но, -- продолжал Меймуни, медленно рассекая воздух указательным пальцем правой руки, -- но спрашивается: разве понятие бесконечности стало более ясным в наше время?

Хайям не торопился с ответом. Он хотел выслушать своих друзей. Да вообще, можно ли торопиться в таком сложном деле? Легко сказать "бесконечность", а как изобразить геометрически, наглядно, бесспорно? То есть сделать то, чего не могли достичь даже греки...

Лоукари сказал:

-- Если возможна такая постановка вопроса, то напрашивается и другая...

-- Какая? -- Исфизари хотелось поскорее услышать, что скажет Лоукари. А тот, как нарочно, медлил. Наконец сформулировал свою мысль:

-- Если мы откажемся рассматривать то, что именуется бесконечностью, перестанем постигать ее в той или иной форме, то боюсь, что мы тем самым выкажем недоверие к человеческой способности с годами мыслить глубже, шире и совершенней.

-- О, что я слышу?! -- воскликнул Хайям. -- Это не слова, но мед для моей души...

Лоукари воодушевился. Он морщил лоб пуще обычного и, как бы пытаясь лучше постичь тот предмет, о котором размышлял, продолжил свое рассуждение следующим образом:

-- Параллельные линии и их главное свойство -- основа всей евклидовой геометрии. А геометрия эта естественная, она вполне укладывается в наше представление о мире, нас окружающем. Разве мы не знаем, что такое плоскость, точка, линия? Наш глаз, наши чувства, весь наш разум согласуют наше представление о мире с теорией этого великого грека. Если наука и мыслимое состояние жизни не расходятся в главном, то должны совпадать и частности. И наоборот: совпадение частного или частных явлений предопределяет, точнее, гармонирует с общим. Не знаю, насколько точно, насколько понятно я выражаюсь, однако...

Хайям перебил его:

-- А по моему, ты выражаешься достаточно ясно, и не к чему скромничать сверх меры.

Исфизари держался несколько иного мнения:

-- Меня не совсем устраивают отдельные выражения, которые были допущены уважаемым Лоукари.

-- Что же, я слушаю, -- проговорил Лоукари.

-- Наш уважаемый друг сказал: "Если наука и мыслимое состояние жизни..."

Лоукари перебил:

-- "Жизни" -- в смысле "мира"...

-- Пусть будет так... Если они не расходятся в главном... Что это значит? Во первых, как понимать это самое "мыслимое состояние мира"? Как истинное или кажущееся нам?

-- Как истинное, -- поправился Лоукари.

-- Очень хорошо! Дальше... Во вторых, не совсем точно сказано относительно "главного" и "частного". Это требует разъяснений, потому что бывают явления в природе, в общем схожие, но по сути своей различные. То есть я хочу сказать, что так говорить об "общем" и "частном" не совсем верно.

Лоукари скрестил на груди руки, задумался. Выслушал своего коллегу до конца и, сделав приличествующую паузу, сказал, обращаясь к Омару Хайяму:

-- Хаким, говорят, что истина не познается в скоропалительной беседе и не до конца продуманном разговоре. Не кажется ли тебе, что нам стоило бы поговорить обо всем этом подробнее в другое время?

Хайям сказал:

-- Не думаю, чтобы любой ученый спор был бы вреден. Однако есть свои достоинства в продуманном, заранее подготовленном разговоре. Но учтите: бывает мысль, подобная светлячку, -- она блеснет неожиданно. И подобная мысль часто бывает весьма важной.

Так беседовали ученые в это утро.

4

ЭТА ГЛАВА ЯВЛЯЕТСЯ

ПРОДОЛЖЕНИЕМ ПРЕДЫДУЩЕЙ

Ученые говорили долго. Это и понятно: когда ум и сердце заняты одним делом, время течет незаметно. Солнце подымается все выше, а глаза этого не ощущают. жара становится все более жестокой, а тело остается равнодушным к повышению температуры. Ибо и ум и сердце заняты важным делом. Если оно не по душе или не по сердцу, то и солнце припекает сильнее, и часы отсчитывают время очень медленно. Это было известно и в стародавние времена, может быть, раньше, чем жили Джамшид и Фаридун -- всесильные цари. [Д-005],[Ф-001]

Не менее жестоким, чем жара, бывает голод. Но если человек увлечен, он не замечает даже голода. Более того: говорят, что великий Ибн Сина мог работать сутками, не помышляя о еде и даже [И-002] воде. Так свидетельствуют люди умные в стародавних книгах, которые есть и в самаркандских, и багдадских, и исфаханских книгохранилищах.

Но зачем ходить за примерами так далеко? Вот сидят нестарые еще люди, умудренные науками, и, позабыв обо всем на свете, беседуют меж собой. Даже тот, кто не сомкнул глаз всю ночь, наблюдая небо, сидит, не ведая усталости, ибо такие люди, как эти, во главе с хакимом Омаром Хайямом, не теряют даром времени и минуты их на вес золота.

Надо сказать, что здесь, на первом этаже обсерватории, за толстыми стенами, не так жарко, как во дворе или на плоской круглой крыше. И тем не менее в Исфахане в это время года -- в начале лета -- бывает порою так жарко, как только можно вообразить себе. Ибо Исфахан -- благодатный оазис среди пустыни, раскаленной до красна, и эта пустыня, разумеется, влияет на состояние воздуха, на температуру его. Даже за толстыми кирпичными стенами, даже на сквозняке не так уж прохладно, как иногда может показаться. Поэтому необходимо воздать должное выдержке и неимоверному трудолюбию этик ученых.