Фридрих Шиллер - Разбойники Страница 5

Но с этими недостатками пьесы теснейшим образом связано и её огромное художественное значение; она – продукт безграничного юношеского идеализма, страстности чувства и желаний, благороднейшего оптимизма и горячей веры; она – та песнь весеннего соловья, которая всех заставляет вспомнить:

Золотые сердца годы,Золотые грезы счастья,Золотые дни свободы.

Оттого-то и теперь, через 120 лет, даже у читателя, ясно видящего все её недостатки, она вызывает на глаза благотворные, возвышающие душу слезы.

Трудно назвать другой столь рельефный факт, показывающий, насколько далеко ушло за это время человечество, как обвинение «Разбойников» в безнравственности и антирелигиозности. Опасной, революционной считалась драма, герой которой, одаренный необыкновенной душевной силой и гениальными способностями, жестоко наказан за то только, что осмелился идти к благородной цели своим путем; он наказан не только внешним образом – гибелью личного счастья и позорной смертью; он казнится и внутренно, так как с первых-же шагов в сторону с протореннной дорожки он вынужден совершать деяния, которые сам-же находит возмутительными, которых сам гнушается. В последнем действии он довольно малодушно и сантиментально выражает глубокое раскаяние и с с горькой иронией отзывается о своей нелепой борьбе с Провидением: «Ребенок, говорит он, обращаясь к Господу, дерзнул предупреждать Твои предначертания!»

Ближе к истине Дюринг и некоторые другие современные критики, которые обвиняют «Разбойников» в проповеди мещанской морали; но Шиллера оправдывает история; если мещанская мораль Шиллера 120 лет назад считалась дерзостью, что было бы еслиб Шиллер вышел за пределы этой морали? Всего вероятнее, что даже передовая молодежь периода «бури и натиска» пришла бы в ужас и отступилась от нечестивца.

С точки зрения XIX века, «Разбойники» – одна из самых нравственных и «искренно-верующих» пьес, какие только знает история литературы; но мораль её не шаблонная и не навязанная извне и даже не обдуманная; она – прирожденное свойство чистой юношеской души.

Для чтения это одна из самых умных драм, так как молодой, но уже много думавший автор в уста Карла и в уста его брата-злодея вложил много глубоких идей, вложил лучшие свои мысли, оригинально усвоенные. На сцене это одна из самых эффектных, обстановочных пьес, хотя автор вовсе и не думал об эффектах и обстановке; они явились сами собою, как результат богатой фантазии и силы идеи.

Создание такой пьесы 20-летним юношей, только что выпущенным из закрытого учебного заведения, чтобы не казаться маловероятным, требует некоторого объяснения.

Шиллер посвятил своим «Разбойникам» четыре долгих года, четыре последних года, проведенных им в академии; он начал обдумывать свою драму на

18-м, если не на 17-м году жизни, и написал ее на 21-м. Пылкая ненависть к тираннии, отвращение к стеснениям всякого рода, стремление, если не в жизни, то хоть в фантазии разорвать все путы, сковывающие проявления гениальной, страстной натуры, и открыто вступить в бой с испорченным обществом, – все это бушевало в душе молодого поэта, подчиненного суровому, тяжелому режиму герцогской военной академии, все это искало; себе выхода. Но облечь свои чувства и мысли в образы было для Шиллера делом не легким: творчество было у него в эти годы медленным, мучительным процессом; знание жизни очень ограниченное и одностороннее; окружавшие его лица, товарищи и учителя были неинтересными оригиналами для портретов, а критическое чутье и строгая требовательность по отношению к самому себе были уже развиты настолько, что Шиллер лучше своих критиков видел всю незрелость, все крупные и мелкие недостатки собственных юношеских произведений и безжалостно уничтожал первые опыты своей музы. Поэтому нас не должно удивлять, что «Разбойники» вынашивались в течение такого продолжительного срока, и что суровый отзыв об этой драме, появившийся в 1782 году в «Würtembergisches Repertorium», редактируемом Шиллером в сообществе с Абелем и Петерсеном, принадлежал перу самого автора.

В этой статье, трактовавшей о современном немецком театре и разбиравшей «Разбойников», как единственную драму, выросшую на вюртембергской почве, удачно подмечены все слабые стороны пьесы: неуклюжесть и пошлость интриги, неудачные характеры (Амалии и старого Моора), отсутствие человечных черт в характере Франца, медленное развитие действия в первых трех актах, неровность и излишняя цветистость слога.

Достоинства своей драмы Шиллер характеризует не так метко. Он не может отрешиться от взглядов своего времени: увлекаясь величественным образом своего разбойника Моора, изображая его каким-то титаном, Шиллер в то же время не умеет оценить нравственного значения своего произведения и следующей странной фразой отделывается от этой обязанности: Ну, а что сказать о морали пьесы? Может быть, мыслитель и найдет таковую (в особенности если он сам внесет ее). Что эта небрежная тирада действительно выражала взгляд Шиллера, об этом свидетельствует известное намерение его написать вторую часть «Разбойников», где бы нравственное чувство нашло себе полное удовлетворение, намерение, не ожидавшее поэта до конца его жизни. В просвещенном XVIII столетии, которое не признавало возможности существования разбойников и смело объявляло ложью известия о грабежах на дорогах южной Германии, Шиллер отважился вывести на сцену целую шайку бандитов, выставить их представителями силы, правды, благородного единодушие, полную противоположность бессильному, подточенному предательством обществу, бесстыдно попирающему ногами естественное право. Шиллер считал свой век опасно больным и считал, что излечить его можно только решительными, хотя бы и крутыми, мерами. Он взял своим девизом рецепт Гиппократа: Quae medicamenta non sanant, ferrum sanat; quae ferrum non sanat, ignis sanat. Шайка Moopa состоит из людей, которые не в состоянии подчиняться гнету этого общества. Они уходят в леса и там образуют вольную общину, о подвигах которой Шиллер повествует с таким же уважением, с каким Плутарх говорит о деяниях героев древности. Вся жажда свободы, которая таилась в душе поэта и окружавшей его толпы юношей, стесненных военно-иезуитской системой воспитания, нашла себе выражение в описании буйной жизни товарищей Карла Моора. Шиллер ясно понимал, какое впечатление должна была произвести его драма; недаром он говорил своим друзьям, что напишет книгу, которая будет сожжена рукою палача (судьба «Эмиля» Руссо). Итак, выразителем своих мыслей и чувств Шиллер делает не одно лицо, а целую толпу, которая напоминает нам роль древнегреческого хора, также зачастую являющегося заглавным героем.

Толпу Шиллер обрисовывает мастерски; он как бы разбивает ее на отдельные группы и выводит на сцену по одному, по два представителя от каждой группы. Таким образом перед нами проходит целая лестница характеров, на первой ступени которой стоит герой (Моор), а на последней мошенник (Шпигельберг). Ближе всех к атаману благородный Роллер и юный Косинский; за ними идет верный, но грубоватый Швейцер; Гримм и Шварц, служат представителями! инертной, индифферентной массы, которая поддается настроению минуты; Рацман принадлежит к числу колеблющихся, но уже заметно склоняющихся на сторону Шпигельберга; Шуфтерле – человек с довольно низменной натурой, способный находить прелесть в убийстве беззащитных женщин и детей; Шпигельберг, как мы говорили выше, – негодяй, позорящий всю шайку. Шиллеровы разбойники не только говорят и двигаются на сцене, но они живут и действуют, каждый согласно своему характеру.

Как мог молодой, начинающий поэт, допустивший в своем произведении столько грубых ошибок, так успешно справиться с самой трудной из поставленных им себе задач? Судьба, которая во многих отношениях была немилостива к Шиллеру, оказала ему услугу в этом случае: не будь он сам одним из толпы, не живи он общею жизнью с несколькими сотнями товарищей, не говори он именно того, что думали, но чего не умели выразить так, как он, все герцогские сыновья, – в его драме не было бы разбойничьей шайки, этого современного юноше-Шиллеру хора. Для изображения отдельных лиц жизнь дала Шиллеру мало годного материала. Пришлось пополнить его из данных, которые могли доставить литературные произведения, украдкой читанные академиками. Обыкновенными людьми Шиллер не довольствовался; ему нужны были герои, которые стояли бы или выше или ниже среднего уровня. Представить такие гениальные натуры в действии Шиллер не мог, так как для этого необходимы знание и понимание жизни. Поэтому Карл Моор больше говорит, чем действует, а Франц, если и действует, то далеко не так умно, как говорит.

Карл Моор – воплощение чувствительности, впечатлительности XVIII века, его смелой веры в свои силы; Франц Моор тоже представитель своей эпохи, но именно той её стороны, которая была наиболее ненавистна поэту: он ученик французских философов – материалистов. Карл Моор отщепенец общества, Франц – природы. Карл верит в людей; предательство брата, холодность отца для него тяжелые удары, которые повергают его в полное отчаяние; Франц холодно издевается даже над голосом крови. Карл считает себя вправе попирать ногами обманувших его людей, Франц, на самом деле, попирает инстинкты человеческие. Карл терзаем укорами совести, которую Франц считает пустым измышлением, цель которого обуздывать страсти черни и дураков. Оба брата полны силы и анергии; мелочи жизни ни для того, ни для другого не имеют никакого значения. Оба восстают против существующего порядка вещей: в лице Карла в борьбу вступает сила физическая и нравственная, в лице Франца – интеллектуальная. Франц логичен, но не храбр; Карл отважен, но способен делаться сразу жертвою двух противуположных чувствований. Франц отрицает загробную жизнь, потому что иначе он должен был бы её бояться; Карл верит в нее, потому что здесь на земле он еще не был счастлив.