Джон Апдайк - Бек и щедроты шведов Страница 6

Смущенная Робин, оправдываясь перед девушкой, прикомандированной сидеть с Голдой, пока родители будут на официальном обеде в американском посольстве, попробовала объяснить:

— Понимаете, наша девушка, которая помогает по дому, — черная… ну, вы слышали? Негритянка. И Голда к ней привыкла.

Кончилось тем, что Робин и Бек взяли Голду с собой в посольство; там среди прочего были поданы на стол крохотные морковки, которые малютка брала по одной и аккуратно бросала на пол.

А Беку и правда жилось весело, хотя Нобелевская лекция все еще не была написана — о чем он весь день старался не думать, зато ночью, просыпаясь с дурной головой после поздравительных возлияний, вспоминал и холодел от ужаса. Для него Швеция была одуряющим Эдемом. Ему нравились и краткий взблеск зимнего дня, холодного, как кристаллы льда, и огромные скульптуры Никки Сент-Фалль в «Модерна мюсеет» — женщины! слава им! Грета! Ингрид! их красота, чуть-чуть печальная, как надлежит быть настоящей красоте, рождена в Стокгольме, а затопила весь околдованный кинематографом мир, — нравились легкие пастельные тона города под низким субарктическим небом. Это напоминало Ленинград, каким он увидел его в 1964 году, тогда ему только исполнился сорок один год, он был чувствителен к чарам аппаратчицы с каменным лицом и в армейской гимнастерке и счастлив дышать воздухом Толстого. Нынче, на старости, зрение его потускнело. Он сделал в жизни что мог. Старался писать то, что он хотел, а не то, чего от него ждали; он приехал сюда, в эту северную твердыню, чтобы сложить здесь свое перо. Он дал интервью для «Свенска дагбладет», «Экспрессен», «Дамернас верлд», «Дагенс нюхетер», «Вестерботтенс-курирен». Молодой журналист из «Свенска дагбладет», приехавший его интервьюировать, спросил, что думает Бек о перспективах социализма. Бек ответил, что, на его взгляд, социализм сейчас на стадии спада, но он еще подымется и будет служить альтернативой. Мир — это больной, ворочающийся в постели с боку на бок. Слабых всегда надо будет немножко защищать от сильных, но не слишком надежно, чтобы не пропала потребность самим становиться сильными. Неудача должна быть наказуема, иначе никто не будет стремиться к успеху. Человек находится в сложном положении: он добрее Природы.

Интервьюер из «Свенска дагбладет», толковый парнишка с уже наметившейся круглой проплешиной на макушке, сразу же спросил, не намерен ли Бек положить эти мысли в основу своей Нобелевской лекции?

— Если бы у меня было такое намерение, зачем бы я стал сейчас знакомить с ними вас и ваших читателей? А вот скажите мне вы, о чем обычно говорится в Нобелевских лекциях?

Молодой человек задумался. Ресницы у него были белые, рот узкий, умный — немного похоже на клоуна.

— Н-ну, о том, как важно, чтобы писались книги. Как вышло, что удостоенный премии стал писателем…

— По-вашему, о подобных вещах стоит говорить?

Интервьюируемый интервьюер неопределенно пожал плечами.

— Такова традиция.

— Швеция — страна традиций, да?

Рыжеватые волосы парня были такие тонкие, что кое-где стояли дыбом под действием статического электричества. Он нерешительно улыбнулся. Он не настолько хорошо владел английским, чтобы знать наверняка, что это не издевка.

— Пожалуй, можно так сказать, — ответил он.

— И кажется, к нам в номер скоро должны ворваться ангелы?

— Да, да, певцы, которые возвещают приход святой Лючии, это наш праздник света. — Парнишку все еще беспокоил вопрос о власти традиций в его стране, должно быть, Америка, по его понятиям, вообще страна без традиций. — Зимы у нас долгие, — пустился он в объяснения. — Дни короткие. Отсюда, наверно, потребность шведов в праздниках — в празднествах. Мы зажигаем свечи, много свечей и много факелов, вот увидите. У нас теперь Нобелевская неделя стала веселее Рождественской.

Шведы роздали длинные листы с поминутным расписанием предстоящей церемонии — какая музыка будет исполняться; в каком порядке пойдет процессия; кто где рассядется на подиуме среди членов всяких Академий, и обязательно так, чтобы лауреаты сидели лицом к королевской чете; а по краю сцены будут протянуты цветочные гирлянды, чтобы никто не оступился; а потом в огромном Голубом зале красно-кирпичной Стокгольмской ратуши состоится банкет на тысячу триста персон, есть будут со специального Нобелевского сервиза (Нубельсервисен) под пение Уппсальского мужского хора, по широкой парадной лестнице вниз, танцуя, пойдут девушки в голубых народных костюмах, а им навстречу будут подниматься вереницы официантов, держащих над головой блюда с десертом под тихо трепещущими язычками синего пламени. Но чтобы заработать право на участие в этих грандиозных мероприятиях, Бек должен сочинить и прочесть свою Нобелевскую лекцию.

— Бог мой, что же со мной будет? — жаловался он Робин в гостиничном номере. — Через два дня надо выступать с этой чертовой речью, а у меня нет ни минуты, чтобы сесть и написать текст, все время какие-то приемы и все время приходится пить шампанское.

— Генри, ну что ты дергаешься, я как женщина нуждаюсь в том, чтобы ты был спокойным и светским.

— Что ни придумаю, все не годится. Просто я недостоин.

— Это они и без тебя знают. Ты же сам говорил, что академики выбрали тебя, потому что голосовали друг дружке назло.

— А может быть, тот, кто мне это рассказал, шутил. У них такой своеобразный нордический юмор. Хо-хо, сейчас вышибу тебе мозги!

— А ты знал, — спросила Робин, — что во время войны они были не такие уж нейтральные? Я нашла в Интернете, что их Сапо, секретная полиция, сдавала нацистам бойцов Сопротивления. И у многих шведско-еврейских предпринимателей загадочным образом возникали пожары на производстве. Гитлер обожал шведов; в его глазах они были идеальная нация, das Volk.

— Не пугай меня, пожалуйста. У вас с Голдой расовые предрассудки.

— Она довольно много уже понимает. На-ка. Удели раз в жизни немного внимания дочери. — Она сунула ему на руки Голду. Ползунки у малышки немного промокли. Она улыбалась, обнажая редкие зубки и пуская слюни. Еще один зубок режется. Ее липкая любопытная лапка потянулась к лицу Бека и ухватила его за щеку.

— Ой, — поморщился он.

— Она так привыкла целыми днями оставаться со мной, что удивляется твоей щетине. Я пойду переоденусь и выйду на часок. Один симпатичный молодой служащий в конторе внизу предложил показать мне гостиничный компьютерный комплекс, а потом свозить на набережную, в высотный американский бар с видом на море. Он в ужас пришел, когда услышал, что я совершенно не видела Стокгольма. Не мог поверить, что я тут такая заброшенная.

— А ты ему не объяснила, что это в основном твоя добрая воля? Ингер предлагала найти африканку для Голды, хотя здесь это не так-то просто.

— Они тут все жулики, торгуют поддельными сенегальскими сумками. Ингер говорит, что есть очень смуглые турчанки, но я сказала, нет уж, спасибо, мусульман не надо.

— Вот видишь. Опять предрассудки. До Израиля мусульмане относились к евреям гораздо лучше, чем христиане.

Робин прочитала на его лице тревогу, готовность к поражению и сказала:

— Генри, я молодая. Мне необходимо размяться. Я вернусь вовремя, чтобы ты успел к восьми на этот официальный концерт. И Голда нуждается в магии отцовского влияния. Вот вы с ней как раз и напишете тебе лекцию.

— Члены Академии, достопочтенные гости, иностранные и местные, — так начал свою лекцию Бек. — Нобелевская премия стала такой огромной и знаменитой среди своих собратьев, что по справедливости ее никто не заслуживает и недостойному избраннику только остается прятать свое смущение за спинами остальных, столь же недостойных. — Публика сидела на стульях, расставленных по длинному полутемному парадному залу Шведской академии среди всяких арок и пилястров, — эдакая ренессансная фантазия, видение Микеланджело о человеческом теле, обращенном в архитектурные формы. Король, долговязый и серьезный, в очках в царственно-тонкой оправе, отсутствовал, равно как и его темнокудрая красавица королева. Бек-то по глупости воображал, что будет вещать с вершины мира. А перед ним оказались бледнолицые, равнодушно-вежливые слушатели, собранные в этом жарко натопленном зале у северной кромки Европы, субконтинента, жители которого на протяжении последних веков давили и дурачили остальной мир. Кое-где виднелись отдельные знакомые лица. Мери Джо Цвенглер и лохматый длинноногий, полулежащий на стуле Джим Флаггерти, директор издательства, заметно поседевший за те двадцать лет, что они знакомы, но все так же перекатывающий из-за щеки за щеку воображаемую жевательную резинку, прилетели, отринув заботы, чтобы оказать моральную поддержку своему автору. Явились, надев костюмы в полоску, некоторые из посольской мелкой сошки, командированные специально почтить присутствием. Робин устроилась в первом ряду, сияющая теплом среди ледяных иностранных лиц. Вся эта публика удивленно всколыхнулась, когда Бек после краткого представления, произнесенного профессором Стуре Алленом, появился на подиуме с младенцем на руках. Но так как в зале были главным образом шведы, они немедленно подавили отдельные смешки, решив, наверно, что живой ребенок — это своеобразная принадлежность национального костюма вроде африканской мантии Воле Шойинки за несколько лет до того.