Кёко Хаяси - Шествие в пасмурный день Страница 7

После того как закончился танец-пантомима, в котором каждый, погрузившись в себя, словно раскрывал свое сердце и вместе с тем проникался настроением друзей, наступило оживление. Ведущий — а им, как правило, избирался «знаток» женских учебных заведений — выкрикивает название одного из них. Несколько юношей из круга хлопают в ладоши — их симпатии связаны с этой гимназией. Ведущий смотрит на новобранца. Его друзья не хлопают, а лишь постукивают одним указательным пальцем о другой. Это знак, что девушка новобранца в этой школе не учится. Ведущий продолжает называть женские гимназии, даже загородные. Когда наконец угадывается школа, к которой у новобранца имеется особый интерес, все разом шумно аплодируют, громко кричат. Затем опять становятся плечом к плечу в круг, и танец начинается снова. Тот же самый. Но теперь они еще и поют. Поют хором гимн той школы, где учился новобранец. Поют, кружась в танце. Постепенно темп нарастает, и под конец все мчатся вихрем, словно одержимые. Танец окончен. «Спасибо», — благодарит всех новобранец. «До встречи», — отвечают провожающие. Незамысловатый, берущий за самое сердце, траурный праздник юности.

Это последние проводы в армию, которые я видела в своей жизни. И провожающие, и тот, кого провожали, — все погибли.

Иногда мне приходит на память парень по фамилии Маикума, погибший потом на Окинаве. Его тоже прямо со школьной скамьи призвали в армию. Он учился в высшей школе города Кумамото и был первый неряха среди одноклассников. Однажды после отбоя воздушной тревоги, когда я перебегала площадь, он, гревшийся здесь на солнышке, окликнул меня и поманил рукой. Я подошла.

— Не хочешь ли половить со мною вшей? Они так шустро разбегаются, ужасно забавно, — сказал Маикума и, вывернув шов на своей форменной куртке, показал их мне. Затем, шепнув мне на ухо: — Никому не рассказывай! — начал монотонно-торжественным тоном декламировать: — Мы, наше величество, невольно испортили воздух, и, хоть воняет изрядно, народ наш, надеюсь, немного потерпит.[8]

Вначале я ничего не поняла, а затем, когда со второго раза до меня дошел смысл слов, расхохоталась:

— Как ты можешь! Ведь император — живой бог!

— Будешь смеяться, тебя жандарм убьет. Даже если тебе что-то кажется смешным, все равно делай серьезное выражение лица, — сказал Маикума.

В то время я ни о чем подобном не задумывалась.

Людей, которых я увидела бегущими от отдела «А», было трое — заведующий, его заместитель и мужчина с гримасой смеха на лице. Ямагути настигла мгновенная смерть. Она умерла, придавленная письменным столом и балкой. Рассказывали, что балка, свалившись на нее, раздробила ей плечо и подбородок. Она скончалась еще до того, как отдел «А» охватил огонь. Самое лучшее во время атомной бомбардировки — это умереть сразу. Некоторые заводские рабочие, прожившие еще два-три дня, от невыносимых мучений сдирали с себя куски мяса.

Ёко и Акико остались живы; хотя у них и были ожоги, но не очень сильные. Они помогли друг другу выбраться и успели выбежать из охваченного пламенем отдела «А». Обе выскочили оттуда уже после меня.

— Ну и быстро же ты бежала! Можно было подумать, что ты помешалась, — подсмеивались потом надо мной Ёко и Акико. Но мне казалось, что в их смеющихся глазах мелькает что-то недоброе. Я и сейчас не вижу в этом ничего смешного, потому и стараюсь, по возможности, с ними не встречаться.

Акико потеряла всю семью. Они жили в Такэнокубо. Ее родители погибли там, у себя дома, а старший брат, студент, во время занятий в медицинском институте.

После войны у Акико выпали все волосы. У нее были большие глаза, и во внешности что-то от иностранки. Когда ее голова стала гладкой, как у буддийского монаха, глаза начали казаться еще крупнее, и она сделалась похожа на французскую куклу с общипанными волосами. Случайно узнав, что Акико живет на той же, что и я, приморской улице, я позвонила ей по телефону. Она сообщила, что в ближайшие два-три дня ляжет в больницу. Здоровье совсем разладилось, а теперь еще предстоит операция на желудке. Двадцать лет назад она перенесла операцию по поводу рака груди. Есть ли рак желудка, станет ясно, когда разрежут.

— Рак можно определить и самой. Достаточно пощупать кончиками пальцев. Около груди и под мышками чувствуются затвердения. У меня уже так было. Думаю, и на этот раз то же самое…

— Чем сейчас занималась? — спросила я, чтобы сменить тему разговора.

— Меняла шторы в детской. Если ничего не делать, одолевают страшные мысли.

После этого разговора я все не решалась опять позвонить ей. Тем временем миновало два года. Мне было страшно услышать на мой телефонный звонок любой из ответов: «Мама умерла… — Жена скончалась… — Невестки нет в живых».

Можно сказать, что я даже не была ранена. Я только ссадила коленку, когда спасалась бегством.

В мою косу впились осколки стекла, Я нащупала рукой несколько штук, когда бежала к горе, и вынула. При этом, правда, поранила кончики пальцев, и из них показалась кровь, но ее было не так уж много. Говорят, что те, кто был одет в черное, получили сильные ожоги, так как черный цвет поглощает свет. И здесь мне повезло. То ли защитили меня три заводские трубы, то ли весь жар вспышки пришелся на умершую мгновенно Ямагути? Жизнь и смерть тут были так близко — их отделяла преграда тоньше папиросной бумаги.

10 октября 1970 года в газете «Асахи» была помещена заметка «Ученица средней школы указывает на жестокость публикации издательством Сегаккан комиксов „Чудовища хибакуся“».

«Это жестоко по отношению к пострадавшим от атомной бомбардировки — изображать их чудовищами» — так написала ученица средней школы, и ее письмо вызвало большой отклик. В серии комиксов о чудовищах был нарисован инопланетянин с обликом жертвы атомного взрыва, тело которого испещрено узором из келоидных рубцов. Когда в журнал обратились с запросом, что это должно означать, редакция ответила: они ничего не могут сказать, пока не будет проведено расследование. «Комитет пропаганды литературы по атомной бомбардировке» выступил с протестом, заявив, что «подобные вещи абсолютно недопустимы». Этот инцидент действительно вызвал широкий резонанс. А я как-то особенно остро осознала жестокий закон времени, именуемый «забвением». Однако и сентиментальное отношение к атомной бомбардировке тоже ни к чему.

Ладно, пусть остается все как есть. Пусть через комиксы или даже с помощью клоунов изображают наше прошлое. Сейчас, тридцать лет спустя, передать весь ужас атомной бомбардировки стало очень трудно.

Акико было только двадцать лет, когда она заболела раком груди. Согласно данным хиросимского атомного госпиталя об обследовании больных злокачественными опухолями за 1956–1967 гг., рак груди стоит на третьем месте после рака желудка и рака легких. Раком желудка и легких в равной степени болеют и мужчины и женщины, поэтому процент заболеваемости раком груди фактически еще выше. Соотношение числа больных раком легких к больным раком груди — шестьдесят к пятидесяти. Однако в последнее время установление факта причастности к атомной бомбардировке стало делом очень трудным.

Акико, само собой разумеется, должна относиться к этой категории лиц, но она устала ходить по инстанциям, выполняя различные формальности для получения соответствующего свидетельства. Я тоже дошла до физического изнеможения, когда ходатайствовала о «Книжке пострадавшего от атомной бомбардировки». Поэтому боль Акико, равно как и моя, с годами становится только нашей личной болью. Не важно, как рассказывают об атомных жертвах — с помощью комиксов или еще чего-либо, — лишь бы при этом передавали правду о страданиях хибакуся.

Страшная картина предстала перед моими глазами, когда я вырвалась за заводские ворота. Я увидела толпы таких же страшных чудовищ, каких рисуют сейчас в комиксах. Они стояли среди выжженной пустыни, и куски их плоти свисали, словно лохмотья.

Я вышла за заводскую ограду — передо мной была дорога на Митино. Далее — долина, по которой протекала река Уракамигава. К реке вела узкая горная тропка. Взбираясь по ней, попадаешь на Кимпира, за которой тянется горная гряда. Благодаря горе Кимпира половина Нагасаки уцелела.

В июле и августе налеты вражеской авиации участились. Иногда самолеты прилетали, но не бомбили. Беспрестанно раздавались сигналы воздушной тревоги. Каждый раз мы бежали к горе, где были вырыты противовоздушные щели. Однорукий заместитель корчил недовольное лицо:

- Эти девчонки только и знают, что отсиживаться в щелях. Ясно, умирать-то никому не хочется.

Он был предельно откровенен: жизнь каких-то школьниц не стоит того, чтобы заботиться о ее сохранении. Хотя, согласно предписаниям, при каждом сигнале воздушной тревоги ученики должны незамедлительно бежать в укрытия, фактически это делалось через раз. Мы пожаловались на заместителя своей учительнице-инспектору. Из гимназии были направлены на завод в качестве инспекторов при учениках три учительницы: Т., М. и К. Круглолицая К. сказала: «Хотя вы и мобилизованы на завод, но все же остаетесь учащимися женской гимназии, поэтому прежде всего должны слушаться своих учителей. Впрочем, каждый раз, действительно, бегать в укрытия и далеко, и небезопасно. Мы подумаем о новом убежище для вас». После переговоров с руководством завода было получено разрешение укрываться в противовоздушных щелях, недавно вырытых на пустыре сразу за воротами проходной. Эти щели намеревались сделать основательно, с бетонированными стенами. Копал их женский трудовой отряд, состоявший из тринадцати — четырнадцатилетних школьниц. С утра на пустыре раздавались их звонкие голоса. Иногда доносились отдельные удивленные возгласы: это кто-нибудь обнаруживал толстого, отливающего голубоватым блеском земляного червя. Ёко в свободную от работы минуту наблюдала за девушками сквозь узкую щель в заводских воротах. «Ну прямо как на пикнике!» — говорила она.