Иван Лазутин - Последний этаж Страница 7

Встал и Бояринов.

— Если позволите, это сделаю я. В нашем театре нет равных мне по знанию таинств приготовления кофе по-турецки. А вы тем временем прочитайте статью. Я хочу, чтоб вы читали ее наедине. Прочитав ее, вы поймете — зачем я к вам пришел.

Магда свела у переносицы свои густые, отливающие синевой черные брови, склонила голову и о чем-то задумалась. Может быть, в эту минуту она пыталась зримо представить, какой порядок у нее на кухне, решая: можно ли там появиться человеку, которого она видела впервые, к тому же — мужчине. И, резко вскинув голову, от чего брови как бы разомкнувшись, сами по себе взлетели вверх, она просветленно улыбнулась и громко, с какой-то детской веселостью воскликнула:

— Вы просто умница!.. С вами даже интересно!.. V вас какая группа крови?

— Первая, — нерешительно ответил Бояринов, все больше и больше проникаясь чувством просыпающегося в его душе интереса и тайного восхищения перед женщиной, в которой детская непосредственность сочеталась с бесхитростной душевной распахнутостью и моментальной реакцией на все, что происходит рядом с ней, вокруг нее.

— У нас даже в этом общность! Если вам когда-нибудь будет нужна кровь — лучше моей не найдете. В ней есть все: блеск солнца над вершинами Арарата и хмель винограда с долин подножия Зангезура… — Магда взяла за руку Бояринова так, как воспитательница детского садика берет за руку непослушного малыша, и повела его за собой на кухню.

С каждой минутой Бояринов все сильнее и сильнее попадал под власть этой несколько странном и незаурядной женщины.

— Вот вам кофе, вот кофеварка, вот сахар, вот… — Магда метнула на Бояринова взгляд, в котором светилось озорство и нетерпеливая радость. — Что вам еще нужно? Плита перед вами, вот спички. Хотите фартук? Подвяжу!.. — Магда потянулась к висевшему за холодильником фартуку, но ее остановил Бояринов.

— Нет, нет… Не нужно. Я делаю это без фартука.

— Ну, с богом! — Магда, плавно присев, сделала реверанс благовоспитанной гимназистки и, кокетливо улыбнувшись, закрыла за собой дверь кухни.

«Ну, друг Бояринов, ты попал, как Чацкий с корабля на бал», — подумал Бояринов и, осмотревшись, насыпал в кофеварку кофе.

Кухня сверкала безукоризненной чистотой и белизной. Все стояло на своих местах, все говорило о том, что хозяйничает здесь женщина с тонким вкусом и любовью к порядку. Предметы модного кухонного гарнитура были расставлены и подвешены на стенах так, что создавалось впечатление простора и удобства. Над плитой «Карпаты», за которой последний год охотятся москвичи, сливаясь с рядом подвешенных на стене полок, белым козырьком выступала вытяжка с клавишами, на каждом из которых был нарисован знак его назначения. На широком подоконнике стояло десятка два горшочков с молоденькими кактусами, некоторые из них являли собой целые семьи ощетинившихся шариков и стручков. Бояринов пытался найти хотя бы два одинаковых кактуса — и не находил. «Наверное, это ее хобби. Говорят, у писателя Ломова коллекция из ста с лишним видов кактусов», — подумал Бояринов, следя за кофе. Только теперь он заметил, что стены кухни были оклеены пленкой под ситец. «Достают же люди!.. Посмотрела бы она на мою кухню — ногу можно сломать». На окнах висели льняные шторы с народным украинским орнаментом: поперечные узкие и широкие полосы с вышивкой на сером фоне удачно схватывались с цветом фанеровки кухонного гарнитура. Рисунок линолеума на полу изображал чешский паркет. На свободной от полок стене равномерно тикали старинные ходики с кукушкой. Гири, на цепочках свисающие над столом, имитировали зеленые еловые шишки. «А эту люстру она купила в художественном салоне на улице Димитрова. Я видел такую весной, хотел купить, да денег с собой не было». — Бояринов, задрав голову, смотрел на кованый угольчатый светильник, рисунком своим чем-то напоминающий фонарики старого Петербурга.

На высоком холодильнике («тоже новейшая и дефицитная модель», — подумал Бояринов) стоял коричневый керамический кувшин с двумя ручками, обжиг которого переливался цветами радуги. Крышка кувшина изображала выпрыгнувшую из воды рыбку.

Ничего лишнего, все было в кухне выдержано в едином цветовом тоне, все схватывалось между собой в общем рисунке форм, все стояло на своих продуманных хозяйкой местах.

Когда кофе сварился, Бояринов выключил кофеварку и прошел в комнату, куда несколько минут назад удалилась Магда. Первое, что бросилось ему в глаза — это были слезы, трепетавшие на ресницах Магды. Ее губы вздрагивали. Казалось, она изо всех сил крепилась, чтобы не разрыдаться.

— Вы плачете? — участливо спросил Бояринов.

— Удивительная женщина! — Смахнув со щеки набежавшую слезу, Магда тихо, как-то подавленно проговорила. — Я люблю ее еще больше.

— Кофе готов! Какие будут дальнейшие указания? — пытаясь перейти на шутливый тон, спросил Бояринов.

Магда, словно не расслышав его вопроса, думала о чем-то своем, остановив рассеянный взгляд на одной точке на стене.

— Да, это была моя бабушка. Лисогорова точно схватила ее характер. Обрезая изумительной красоты косу девочки, попавшей в беду, она могла только молчать. Она была слишком умна и тонка, чтобы навязывать несчастной пустой разговор. Она была не из тех, кто охал и ахал над чужим несчастьем. — С минуту помолчав, Магда спросила: — И чем же могу быть полезна я, ее внучка?

— Я ищу косу Лисогоровой. Ищу давно и упорно!..

— Зачем?

— Чтобы подарить ее Лисогоровой на торжественном юбилейном вечере актрисы. Предупреждаю вас: об этом в театре пока никто не знает.

— А статью эту кто-нибудь в театре читал?

— Никто, кроме меня и завлита, который умеет держать язык за зубами. Теперь об этом знает третий человек — это вы.

— Спасибо за доверие, — расслабленно проговорила Магда. — Кто придумал сделать Лисогоровой такой бесценный подарок?

— Я.

Магда долго и в упор смотрела в глаза Бояринову.

— Вы удивительный человек!.. Вы, наверное, прекрасный человек! Так по крайней мере мне кажется. Бояринов засмущался.

— Вы меня перехваливаете. Я просто верный друг Татьяны Сергеевны и ее неизлечимый поклонник! Другого, равного, подарка в ее юбилей я сделать не могу.

— Помочь я вам, к сожалению, ничем не могу В нашем семействе, сколько я помню себя, никогда не было чужих бутафорских кос. Тем более золотистых. Мы жгучие армяне. В нашем роду никто никогда не прибегал к искусственной красоте. Косы мы носили свои, натуральные, париками не пользуемся. Так что… — Лицо Магды опечалилось. — Я огорчена, что ваш визит в дом моей покойной бабушки безуспешен. Теперь вы не раздумали пить со мной кофе?

Улыбка по лицу Бояринова проплыла печальная, виноватая.

— Нет, я не раздумал пить с вами кофе…

Магда молча поднялась с кресла и вышла. Через минуту она вернулась с подносом, на котором стоял кофейник с дымящимся кофе, две керамические чашечки, начатая бутылка венгерского ликера «Черри-Бренди», хрустальная сахарница с сахаром и ваза с сухариками. Разливая по чашечкам кофе, Магда о чем-то сосредоточенно думала. Видя на ее лице печать озабоченности, Бояринов спросил:

— Вы чем-то огорчены? Или мой приход и статья Лисогоровой всколыхнули в вас грустные воспоминания о бабушке?

— Не угадали.

— Так что же? — Помешивая серебряной ложечкой кофе, Бояринов не спускал глаз с Магды.

— Честно? — в упор задала вопрос Магда.

— Разумеется.

Магда, откинувшись на спинку кресла, долго, в упор, смотрела в глаза Бояринова, как бы решаясь: сказать или не сказать — какое неожиданно нахлынувшее на нее чувство руководило ею в эту минуту. И, наконец, переборола себя.

— Мне не хочется потерять вас навсегда. Мне почему-то кажется, что мы могли бы быть хорошими друзьями. Я вижу: вы такой же одинокий и неустроенный в жизни человек, как и я.

Это искреннее признание женщины, которую он видит впервые и которая предстала перед ним в высшей степени порядочной, окончательно смутило Бояринова. С каждой минутой Магда какой-то незримой силой обаяния и до конца обнаженного откровения все сильнее я сильнее притягивала его к себе.

— У вас есть родители? — спросил Бояринов. Лицо Магды опечалилось.

— К сожалению, одна. Кругом одна. Папа, он был летчик-испытатель, погиб при авиакатастрофе, когда мне было четыре года. — Магда хотела что-то еще сказать, но, судя по ее как-то сразу потухшему выражению лица, раздумала.

— А мама?

— Мама через четыре года после гибели папы вышла замуж. Муж у нее сейчас большой человек, но мы с ним не стали друзьями. Второе замужество мамы было для меня потрясением. Бабушка меня баловала. Я была девочкой капризной, неуравновешенной и считала замужество мамы предательством по отношению к памяти папы. После этого ее брака в душе у меня зародилась обида, потом она еще долго жгла меня. Я даже моего отчима невзлюбила, хотя причин к этому совсем не было. Я ревновала к нему маму, не нравилась мне в нем какая-то протокольная обстоятельность. Даже его интеллигентность и мягкость характера я возвела в недостаток. Многое в нем меня раздражало.