Ив Шеневьер - Турако - птица печали Страница 7

Пьер с любопытством слушал ее насыщенный, слегка сбивчивый монолог, который он, извинившись, прервал лишь около полуночи. Затем попрощался с хозяйкой, явно довольной, что они поладили.

На следующий день Элен позвонила и пригласила Пьера посмотреть фильм, единодушно расхваливаемый прессой. После этого просмотра, не оправдавшего надежд, разговор у них долго не клеился. Элен повела Пьера в ресторан, где она заказала столик, оказавшийся слишком близко к кухне. Сама выбрала меню: толстый бифштекс с кровью, жареный картофель под соусом с пряной зеленью, шоколадный мусс. Пьер выбирал вино. Ужин был недолгим. Беседа оживилась, но осталась поверхностной. Пьер хотел вернуться домой на такси, чтобы избавить Элен от необходимости отвозить его. Однако она настояла на своем.

В машине оба молчали. Когда Пьер уже взялся за ручку дверцы, чтобы выйти, Элен выключила мотор, повернулась к нему и поцеловала в губы. Он почувствовал во рту ее толстый, горячий язык.

То, как люди выражают желание, всегда забавляло Пьера Доста. Когда желание было взаимным, эта толика иронии усиливала чувство и наслаждение. Когда же взаимность отсутствовала, Пьер с трудом удерживался от смеха. Он мягко отстранил Элен и, открыв дверцу, сказал:

- Надо идти. Уже поздно. Вы, наверное, устали. Я, например, очень устал. Спасибо за чудесный вечер.

Элен не слушала его. Она расстегнула блузку и бюстгальтер, навалилась на Пьера нетерпеливо и неумело.

- "Шатонеф-дю-пап", которое мы пили, обычно не действует так сильно, сказал Пьер, но его слова не имели никакого эффекта.

Оказавшись свидетелем экстравагантного и неожиданного темперамента, он дождался, пока Элен удовлетворит свое желание удовлетворить его.

Несколько лет спустя их дороги вновь пересеклись. Очень скоро они решили пожениться. Ни он, ни она не говорили, ни вообще о той первой встрече, ни о безудержном приступе смеха, который одолел Пьера, когда Элен, с пылающим лицом и всклокоченными волосами без тени стыда облизывала губы.

* * *

Иногда Элен возвращалась поздно вечером. В этих случаях она не пыталась как-нибудь мягче и тише, чем обычно, закрыть дверь. Ведь создавать меньше шума значило бы признать себя виноватой, а хлопать сильнее выглядело бы как ненужная и неловкая провокация. Пьер продолжал чтение, прерванное щелчком замка. Он на долгие часы отрывался от работы, строя различные гипотезы, и все они подтверждали его подозрения. С приходом Элен его треволнения заканчивались, и он напускал на себя безразличный вид. Она открывала дверь в его кабинет, входила, никогда не объясняя причину столь позднего возвращения. Он не здоровался. Она предлагала ему рюмку коньяка. Он отказывался кивком головы. В какой-то момент он, прежде чем она покидала, улыбаясь, комнату, решался тихо спросить ее, не отрываясь от книги и переворачивая еще не прочитанную страницу:

- Вы ничего не хотите мне сказать?

Все с той же улыбкой Элен уходила, не ответив на вопрос. Затем запиралась в ванной, принимала горячий душ, причесывалась, не видя своего отражения в запотевшем зеркале, накидывала пеньюар и устремлялась в комнату сына, Марка. Тот, вздрагивая, просыпался от ее поцелуев.

Пьер ложился на рассвете. Они спали на парных кроватях. Прежде чем закрыть глаза, он долго глядел на нее. Она была так неподвижна, что порой он в тревоге прикасался пальцем к ее виску, чтобы убедиться, что пульс бьется. Только один раз на заданный вопрос он получил ответ в виде записки на своей подушке:

"Нет, мне ничего тебе сказать. Мое раскаяние, даже будучи искренним, все равно было бы лживым. Я не отрицаю свою вину, но я ее люблю. Мне приятно сознаться в этом. Причиненное зло нельзя исправить. Признание ничего не дает. Несделанное добро не компенсируется. А раз так, то зачем что-либо тебе рассказывать? Неужели тебе, неисправимому археологу, так уж хочется все время пополнять мое досье?"

Только один раз она легла в постель, не приняв душ и не снимая макияжа. Она была пьяна, что случалось с ней все чаще и чаще. Ее храп мешал ему спать. Чтобы не слышать его, Пьер накинул на ее лицо, отмеченное печатью распутства, шелковое покрывало, привезенное им еще в студенческие годы из Китая.

- Искушение Отелло... - пробормотал он. - Впрочем, действительно согрешивших Дездемон никто не душит.

Он засмеялся своим словам. Элен приоткрыла глаза и, вроде бы даже не узнав его, тут же заснула опять. Наутро она проснулась в дурном настроении, стала к нему придираться, упрекать его в том, что в гостиной беспорядок, что в коридоре свалены журналы и книги, что он пьет китайский чай, пахнущий дымом, что демонстративно игнорирует светские правила общения и с явным презрением относится к еще оставшимся у нее друзьям, которых она не решается приглашать в дом, чтобы его не расстраивать... Напоследок она обвинила его в слабом здоровье сына: это-де по его вине она не прервала нежеланную беременность.

Громкий монолог разбудил Марка, и тот вошел в гостиную, протирая глаза. Присутствие сына не утихомирило Элен. Она продолжала кричать о своем отвращении к навязанной ей роли матери, о своем безразличии к детям, ко всем детям, "без исключения", добавила она, глядя на сына.

Побледневший Марк не посмел подойти к отцу, а тот не решился взять его на руки.

* * *

В тот вечер на Элен был синий халат с воротником, вышитым красными цветами. Она села на краешек кровати, закурила сигарету, разобрала почту, пробежала глазами письма и открытки, отложила на круглый журнальный столик счета, подлежащие оплате, взяла с прикроватной тумбочки книгу, открыла ее, тут же закрыла, положила возле лампы, потушила свет. Сунув в полутьме ноги в бархатные тапочки на ковре, прошла ленивым шагом к двери на балкон. Там, стоя в темноте, прислонившись лбом к запотевшему стеклу, стала смотреть на нескончаемый поток машин с горящими фарами. Усталая и отупевшая от этого зрелища, она в конце концов перестала отличать автомобили от пешеходов, убегавших от дождя в домашнее тепло и уют.

Марк не сводил с нее глаз. Подошел поближе. Не оборачиваясь, она протянула ему руку. Он взял ее, неловко поцеловал, смущенный от наконец-то удовлетворенного долгого ожидания. Она высвободила руку, чтобы избежать чрезмерного прилива нежности, который отвлек бы ее от ощущения недавней близости того, о ком она не переставала думать, внутренне переживая, снова и снова вспоминая самые острые ощущения дневной встречи, засохшие следы которой еще сохранились у нее на теле. Но, тут же инстинктивно испугавшись, что будет за это наказана, погладила сына по голове. С нежностью, даже удивившей мальчика, повела его на кухню, разогрела ужин, приготовленный домработницей перед уходом.

Элен была довольна, что та уже ушла, что ее не будет смущать присутствие этой здравомыслящей и сдержанной женщины, безразличной к самым интимным излияниям хозяйки, не пытавшейся ее осуждать, но всегда без малейшего колебания принимавшей сторону Марка, которого она любила как родного так и не родившегося у нее сына.

Пьер, признанный авторитет в археологии, раз в неделю читал лекции молодым специалистам. Это был тот самый вечер, когда он возвращался поздно. Элен накрыла на стол. К макаронам с мясом она подала салат из листьев валерианницы. Попробовала его и решила, что ему не хватает остроты. Марк попробовал макароны. Они были чуть теплые. Он состроил гримасу. Элен разрешила ему не есть их. Эта необычная снисходительность встревожила мальчика. Из осторожности он заставил себя проглотить несколько кусочков, чтобы доказать свое желание угодить, но скользко-приторные трубочки чуть не пошли из него обратно. Элен спросила, не хочет ли он чего-нибудь другого. Марк не ответил. Когда он оставался один с матерью, ему достаточно было несравненного счастья любоваться ее бледным лицом с кругами под глазами, ее светлыми с рыжеватым оттенком волосами, ее белой кожей, правильными чертами лица со слегка выдающимися скулами, ее серыми глазами, ртом, губами, по которым она, прежде чем начать говорить, быстро проводила языком, любоваться ее шеей, плечами, жестами. И когда она говорила подолгу, несвязно, часто делая паузы, он не перебивал ее, не задавал вопросов, а только слушал, даже не пытаясь понять.

Элен съела весь салат и выпила стакан молока, который налила сыну. Сунула два пальца в шоколадный крем и предложила ему облизать их. Марк не решился. Она обиделась и поставила миску обратно в холодильник. Закурила сигарету, но, сделав две затяжки, погасила ее, воспользовавшись вместо пепельницы своей тарелкой, встала из-за стола и легла на канапе в гостиной, перелистывая журналы мод и покуривая сигару.

Лишенный любимого десерта, Марк остался на кухне один. Тут открылась входная дверь. Мальчик соскочил с табуретки, побежал в прихожую, поскользнулся на коврике и бросился в объятия отца, который звонко поцеловал его в обе щечки. Улыбающийся, радостный, мальчик отвечал на вопросы о школе, о товарищах, об играх, о планах на ближайшие выходные, о прочитанных книгах.