Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант Страница 8

Утром следующего дня, простившись с плачущей Зоей, Ефим забрался в кузов полуторки. Там уже сидело несколько солдат, двое из его палаты.

-    Привет, обольститель, - беззлобно подковырнул один из них, - стало быть, с нами, здоровыми, на передовую покатишь лечиться от любви?

-    Молчи, болван, - отрезал и без того раздраженный Ефим.

-    Да ты не кипятись!.. Зря не обзывай... Я тут больше двух месяцев квартировал, все знаю. Как подполковник за Зойкой Ткаченко мазал - все видели, даром, что старый, а туда же. Начальство, словом... Усек?..

...Борис Наумович слушал Ефима, время от времени делал записи в историю болезни.

-    Да-с, батенька, надо сказать, вам редкостно везет.

-    Нет, вы только подумайте, - продолжал возбужденно Ефим, - мало ли что я мог натворить на фронте без всякого злого умысла?! И меня ни за что ни про что могли бы расстрелять! Кто бы там поверил, что из госпиталя в действующую часть отправили полушального человека? Расстреляли бы и точка!

-    Ну не расстреляли же? — мягко улыбнулся Борис Наумович. - И слава Богу!.. О второй контузии можете не рассказывать: мы запросили из госпиталя историю вашей болезни.

Доктор налил в мензурку несколько капель остро пахнущего лекарства, разбавил водой.

-    Выпейте, Ефим Моисеевич, и успокойтесь, это поможет. На сегодня хватит... Я распорядился перевести вас из одиночки. Думаю, недельки через три можно будет вас выписать... Разумеется, если вы нам посодействуете.

На следующий день его перевели в общую палату. Пять соседей оказались тихими, молчаливыми. С одним Ефим попытался заговорить, но тот сперва не ответил и лишь минуты две спустя буркнул: «Отстань, Христов мучитель!»

«Что за чепуха?» - удивился Ефим.

Позже, пораскинув умом, догадался: его еврейский облик вызвал у соседа определенную ассоциацию, связанную, всего вероятнее, с распятием Христа. Больше он не пытался заговаривать ни с кем из палаты.

Лечили его усердно: всевозможные процедуры, уколы, микстуры. И так с утра до вечера, день за днем. Надоедливо и тошно. Но Ефим не противился. И не потому, что верил в чудодейственную силу медицины - просто не хотелось огорчать добрейшего Бориса Наумовича. И он покорно выполнял все его предписания. Наконец настал день, когда доктор объявил:

-    Завтра на выписку! И смотрите, Ефим Моисеевич, больше к нам не попадайте! Умерьте свой пыл. Правду пусть ищут другие. Покрепче вас. Острые углы не для ваших нервов... Пообещайте мне впредь не лезть на рожон...

-    Боюсь обещать...

-    Но ваши контузии!

-    Дело не только в них...

Глава седьмая

Ефима выписали из больницы, отметив в бюллетене пять дней про запас. В общежитии его встретили шумно, весело.

- Вот и сержант наш явился! Привет! Выздоровел, разбойник? А хорошо ты вмазал этому сэру моржовому. Говорят, он недели две красовался с забинтованной рожей. А карточки-то твои нашлись!

-    Как нашлись? - опешил Ефим. - Где?

-    Волчков их у тебя спер, помнишь, вон на той койке спал, зубастый такой?.. Ребята приметили, что хлеба у него и прочего харча больше, чем на одну карточку. Проследили и накрыли. Карточки, сам понимаешь, отобрали и разукрасили его, как Бог черепаху. Он с тех пор сюда нос не кажет, подлюга. Хрен его знает, где ошивается. Паек твой, что осталось, мы выкупили. Хлеб поели, все равно пропал бы. Остальное - получай! - Старшина протянул Ефиму мешочек с продуктами.

От неожиданности Ефим смутился.

-    Спасибо, друзья, спасибо, куда мне столько? Давайте все поделим по-солдатски, по-братски.

-    Да что ты, сержант, ни к чему это, - поглядев на обще-житейцев, как бы спрашивая их согласия, сказал старшина.

-    Факт, ни к чему, - донеслось вразнобой.

-    Нет-нет, не возражайте, - настаивал Ефим, - я завтра новые карточки получу. Он вынул из мешочка копченую колбасу, кусок американского сыра, консервы. - Вот, старшина, дели. Это по твоей части...

-    Ну, так и быть! - отозвался с удовольствием старшина. - Делить на пайки ни к чему, не фронт. Нарежу, открою банки и - ешь, братва! Кое-что и у нас найдется!

Невесть откуда появились на столе две бутылки «горючего», и пошел пир горой!.. Славно отпраздновали возвращение Ефима. Кто-то запел фронтовую: «В кармане маленьком моем есть карточка твоя...» И все дружно подхватили: «Так значит, мы всегда вдвоем, моя любимая!»

Хорошо было на душе у чуть захмелевшего Ефима. Среди этих, в общем-то, чужих людей, чувствовал он себя будто в родной семье, небогатой, но дружной и доброй.

Следующий день начался для него с посещения карточного бюро. Одному Богу известно, как ему не хотелось туда идти. «Не сцепиться бы опять с Яшкой, — думал он с тревогой, — ну его ко всем...»

Но карточки получать надо. Без них — ни шагу.

К Яшке-кровопийце он все-таки не пошел, обратился к инспекторам из Яшкиного штата.

-    Здравствуйте, - сказал негромко, войдя в небольшую комнату, - я - Сегал, из инструментального...

Все четыре женщины, сидевшие за конторскими столиками, как по команде бросили работу и уставились на него. Некоторое время они разглядывали Ефима с повышенным интересом, потом вернулись к своим делам. Инспектор, средних лет женщина, выдала ему карточки, заботливо, по-матерински предупредила:

-    Не теряйте больше, это - жизнь...

Он смущенно поблагодарил, торопливо вышел.

Так... Карточки в кармане... А что ждет его в цехе, чем там обернется для него стычка с Яшкой - вопрос!.. Уголовного наказания он избежал. А как с административным?.. Он вознамерился было из карточного бюро направиться к цеховому начальству, но передумал: кончится больничный лист - тогда и пойду, хорошее на закуску... Так куда же теперь? Можно съездить в домоуправление по довоенному месту жительства - должны же вернуть ему комнату!.. Нет, пожалуй, и с этим благоразумнее повременить: верный скандал. Успеется.

Ефим стоял на людном тротуаре, рассеянно скользил глазами по прохожим. Нечаянно взгляд его остановился на молодой женщине, светловолосой, стройной. Чем-то она напомнила ему Клаву, его Клаву... На душе словно кошки заскребли... Вот было бы чудо, если бы он сейчас с ней встретился! Где она? Как живет?.. Да жива ли вообще? Может быть, она по-прежнему во Владимире, а возможно... Постой, постой!.. Ефим вдруг припомнил: она рассказывала, что до войны жила в Москве, работала в научно-исследовательском институте, он не запомнил, в каком именно. В октябре сорок первого институт эвакуировался на восток, а она, уже получившая похоронку на мужа, переселилась с маленькой дочкой на родину, во Владимир, к родителям. «Вот как я очутилась здесь, - рассказывала Клава, - но в Москву вернусь обязательно». «Может, уже вернулась, - с надеждой подумал Ефим. - А если вернулась, где живет? Попытаться узнать через адресный стол?..»

Минут через сорок он держал в слегка дрожащих руках маленький розоватый листок с адресом Клавдии Петровны Серегиной!..

Это был старый пятиэтажный дом на старинной московской улице. Ефим вошел в просторный подъезд. Квартира, указанная в справке, находилась на одном из верхних этажей. Он поднимался по широким и пологим лестничным маршам. От волнения чуть задыхался. Вот, наконец, и нужная ему квартира. На высокой коричневой двери - несколько почтовых ящиков, табличка с фамилиями жильцов, против каждой - цифры: кому сколько раз звонить.

Ефим трижды прочел список, но фамилии «Серегина» не обнаружил. Еще раз заглянул в справку: нет, он не ошибся ни домом, ни номером квартиры. В чем же дело?.. Наугад два раза нажал кнопку звонка. В квартире послышались шаркающие шаги. Дверь открыл седой, опрятный старик.

-    Вам кого? - спросил беззубым ртом.

-    Мне Серегину, Клавдию Петровну.

-    Ждешь таковая не проживает. - Он собрался закрыть дверь, пошамкал губами, подумал и вдруг спросил: - Как вы шкажали? Клавдия Петровна?

-Да! Да!

-    Клавдия Петровна у нас проживает, фамилии ее я не знаю, может и Шерегина... А мужа ее фамилия Штолбов.

Ефиму будто горло сдавили:

-    Нет у нее никакого мужа, его убили на войне.

-    Ешть муж... Ежели это она, проходите. Пошледняя дверь направо.

Ефим прошел в конец длинного, заставленного всякой всячиной коридора, постучал в указанную дверь.

-    Войдите! - ответил женский голос.

У него учащенно забилось сердце: голос Клавы! Низкий, певучий, грудной голос Клавы - это она!

Рывком открыл дверь и... замер! Навстречу ему шла Клава. Белокурая, красивая, с чуть припухлыми губами, странно располневшая... «Беременна!» - словно чем-то жгуче острым резануло Ефима. Она сразу узнала его, побледнела, губы ее нервно дрогнули, серо-голубые глаза расширились. Она протянула навстречу Ефиму до боли знакомые руки.

-    Фима! Фима! Какими судьбами? - проговорила слабым голосом, ноги ее внезапно подкосились, она покачнулась...

Ефим едва успел подхватить ее, отнес на диван, бережно подложил под голову вышитую подушечку, снял комнатные туфельки. Ноги - как лед, руки - тоже, она без сознания. Ефим растерялся: что делать? Вспомнил, что в таких случаях полагается сбрызнуть человека водой. Где вода? Ах, вот она, в зеленом стеклянном кувшине на столе. И стакан рядом. Ефим усердно брызгал воду на ее лицо, осторожно тряс: