Ак Вельсапар - Рассказы Страница 8

Я присел. Почти в упор посмотрел ему в глаза и увидел, что он не обманывает. «Как это случилось?» — спросил я. И тогда он рассказал: «Заплыл я далеко, дальше, чем когда-либо. Плылось удивительно легко. Словно не вода, а что-то воздушное несло мое тело. В какой-то миг случайно обернулся назад и увидел, что берега за мной нет. Исчез! Превратился в дым! В конце концов, я его увидел, но потратил на это не мало сил… Да и едва ли можно было назвать берегом то, что я увидел. Он колыхался вдали, словно воздушный занавес: то его видно, то нет…»

Я вслушивался в рассказ человека, только что вырвавшегося из когтей смерти. Волнение его не проходило, лицо никак не восстанавливало свои естественные краски, но речь уже не была такой сумбурной.

«Будто полмира навалилось на меня, руки и ноги свело, нет, не судорогой, а чем-то другим! Страхом, не страхом, горем каким-то! Нечеловеческое горе на меня навалилось! И я был один. Мне кажется, я все равно не смогу описать весь ужас пережитого, да это и нельзя передать словами. Я сцепился с морем и, кажется, проиграл… Нас, людей, много, и нет у нас времени думать о настоящем горе, ибо живем мы все вместе и один раз. Не в этом ли наше горе? Не в этом ли наше несчастье и будущая погибель?.. Мы не задумываемся над смыслом жизни. А жаль. Стоило бы… за какие-то секунды, балансируя между небом и водой, жизнью и смертью, я узнал гораздо больше о земной сути человечества, чем за все прожитые до сих пор годы. Этого бы мне хватило надолго, может, и не только мне, но… Теперь это не важно, ну, да ладно… Что-то мы одиноки в этой жизни… Одиноки во всем Мироздании! Одиноки даже на этой земле, и море — наш враг!.. Поверь мне, у нас нет друзей во всей Вселенной, кроме нас самих. Вот что я понял, когда беспомощно повис между Небом и Землей, а потом стал глотать соленую воду… Да мы одни! Но этого нам не понять никогда. И, возможно, человечество кончит самоубийством…»

Вот, пожалуй, и все. Все о нем, о Шарли.

Сижу я на берегу успокаивающегося моря, оно после содеянного невинно опрокинуло на небо голубое око и, кажется, блаженствует. Утопленница нашлась, сжалилась наконец и поплыла из глубин моря навстречу людям. Простилась она с нами жутко: кто-то неумело взялся за колено, и она… приподнялась, сделала такую попытку. Так, во всяком случае, показалось нам. Что-то многозначительное было в этом движении.

А море, оно успокоилось на следующий же день. И теперь вот я сижу на берегу и думаю о том, что произошло. И все ли я понял так, как надо? Может быть, но я сомневаюсь.

Возможно, мне удалось собрать какие-то крупинки истины или штрихи к несуществующему портрету. А главное, сокровенное, кажется, как всегда, ускользнуло. Может быть, именно почувствовав страшное одиночество перед открывшейся на миг тайной человеческого бытия, Шарли за несколько дней до своей гибели позвал меня разделить небогатую трапезу под тентом в полуденную жару. И весело, беззаботно смеялся, поднимая бокал с алым вином.

Легенда об Айпи

Утром из мазанки выбежал худющий лет восьми-девяти мальчик, совсем черный от загара, и, как тушканчик, вприпрыжку понесся по соседним дворам:

— Осетр! Отец привез осетра!

Он держал в руках плетенную из осоки корзину.

— Осетр! Осетр! — кричал малыш, убегая все дальше, но голос его продолжал висеть над мазанкой.

Видимо, это вызвало недовольство лежавшего на топчане человека. Он, тяжело подняв веки, обвел вокруг себя взглядом и, не обнаружив жену, сердито крикнул:

— Айбебек!

Никто не отозвался. Только тихо билась о тонкую камышовую стенку жилища замасленная занавеска из грубой ткани, да доносился привычный с детства вечный гул моря.

— Айбебек! — повторил мужчина, щурясь от острых лучей солнца, бьющего в щели. Из-за перегородки высунулась маленькая женская головка. — Здесь я, — тихо отозвалась Айбебек, продолжая мягко водить деревянным гребешком по длинным, до колен, черным волосам. — Чего тебе? — Неужели нельзя сказать этому щенку, чтобы не гавкал на весь курень. Пусть не орет, а заходит в каждый двор.

— Сейчас…

Женщина скрылась за перегородкой и чуть погодя выбежала на улицу. Донесся ее ласковый, нежный голос:

— Бабаджан! Баб, перестань кричать, сынок!

Мальчик осекся.

Айбебек вернулась в мазанку, зашуршав занавеской. Почувствовав жену рядом, Аннамерет протянул руку, с закрытыми глазами поймал ее за талию и притянул к себе.

— Аннамерет!.. О Аннамере-ет! Маленькие могут проснуться… — Не проснутся.

Он навалился на нее, придавив мягкую, податливую грудь своим могучим и пахнущим морем телом.

— Соседи могут зайти, отпусти же!

— Им делать тут нечего.

— Соседи есть соседи, — заохала она, пытаясь освободиться из его сильных объятий. — Могут зайти просто так, без всякого дела.

— Ну их к черту! Я им когда-нибудь переломаю ребра.

— Что ты! — испугалась жена. — Они нам ничего дурного не сделали. — Не сделали потому, что не было подходящего случая. Сделают. В последнее время они почти перестали со мной здороваться.

— Напрасно ты о них плохо думаешь. Они вовсе не враги нам. Ты сам все это… — Перестань, я знаю, что у них на уме. Всё принюхиваются, всё ждут, когда я попадусь на ловле, уж тогда они не заставят просить себя, всё расскажут. Да еще как! А то, что на всех праздниках едят плов с красной рыбой, наверно, не вспомнят — не выгодно.

— Помнишь ту ночь, когда был ливень? Ты, кажется, переждал его на сопке Айпи… Ведь тогда сосед Гутлы сам пришел к нам и помог. Иначе мы с Бабаджаном одни не справились бы с брезентом, ведь он тяжелый, а жилище у нас, сам знаешь какое…

— Справились бы… Человек твердеет, когда ему трудно, кожей становится жестче и сердцем.

— Ах, Аннамерет, Аннамерет! Бросил бы ты это свое занятие! Работал бы со всеми вместе, и жилось бы нам спокойней.

Он, нахмурившись, взглянул на нее.

— Море признает только сильных и смелых… А эти слюнтяи… одна морока. Не хватало еще, чтобы я с ними на воблу ходил! Ты снаряди лучше Бабаджана, он напарник им впору: ведут себя в море ничуть не лучше, чем он. Дрожат при виде каждой внезапной тучки или мало-мальски сильной волны, трясутся, смотришь — уже собирают сети.

— Может, это и правильно, — осторожно заметила жена. — Море сильное, с ним не надо шутить. Мы ведь все равно с голоду не умираем. Работа у тебя есть…

— На все твои вопросы у меня один ответ — я охотник! — почти вскричал он. — Я занимаюсь тем, чем занимались мой папа, мой дед и прадед! Разве я не могу заниматься чем-то и в свое удовольствие! А? Как ты считаешь, могу или нет?

— Можешь, наверное… Но я сейчас о другом… Скоро здесь, кроме нас двоих, никого не останется. Все уже смирились. Кябе-эне и та уже подумывает о переезде всерьез, все реже ее видно на берегу моря…

Муж простонал, шумно выдохнул воздух из легких и молча освободил жену от своих объятий. А потом вдруг разразился с новой силой:

— К черту все! Пусть уезжают сейчас же, сию минуту! Убирайся и ты! А я не уеду. Я здесь родился! Тут все мои предки похоронены! И предки моих предков! И так до бесконечности. Никто не сможет выгнать меня отсюда. Никто! Я им всем ребра переломаю! Пусть только сунутся!

Он повернулся на другой бок и сердито замолчал. Остыв, заговорил тихим голосом: — Мой отец, умирая, сказал: «Не покидай этот берег и это море. Мы рыбаки, а не чарва-кочевники, и твои дети тоже должны стать рыбаками-охотниками». Поэтому я сына беру в море. И маленького буду учить рыбачить, пусть только подрастет немного… А Бабаджан уже не боится моря, он смеется, когда внезапно накатывают волны. И еще он знает, что дед ему завещал это море, этот берег. Если мы оставим наш берег, то нигде у нас не будет своего берега. Нигде! И никогда! Мы станем бродягами… Ты хочешь, чтобы мы стали бродягами? Сейчас я человек. Я человек, пока у меня есть свой берег! Пусть не богатый, знойный, но свой… И здесь мне хорошо. Пусть все уходят, а я останусь.

Он услышал — почувствовал, что жена плачет, повернулся к ней и, притянув к себе, шершавыми ладонями вытер ее мокрые щеки.

— Ох, не к добру все это, Аннамерет! Не к добру!.. И прошлой ночью ты мог не вернуться… И каждый раз так.

— Но я вернулся, как всегда. И каждый раз будет так.

Он снова с силой сжал ее в объятиях. Губы ее коснулись его плеча. Во рту остался соленый вкус моря…

Островок с незапамятных времен раскачивался над морем. Волны, большие и малые, разбивались о его острый нос и разлетались брызгами, шипя и пенясь. А он плыл, как заблудший корабль, все стремился куда-то…

«Носовой частью» этого «корабля» была сопка Айпи. Она-то и дала название островку.

Рыбаки не любили это место, похожее на груды холодных камней, пугала безжизненность и еще — овеянная неясным страхом легенда, связанная с сопкой.