Исповедь могильщика - Эммануил Роидис Страница 10

взявшись пристально наблюдать за нею, я обратил внимание, что в своих одобрительных взглядах и улыбках она не была столь безупречно уравновешенна, как мне это представлялось в самом начале. Значительно чаще остальных жена любезничала с навязчивым блондином, который сначала дважды удостоился быть в паре с ней, затем так и остался подле неё, а в перерывах между фигурами кадрили они с Христиной продолжали оживлённо общаться, хотя танцевала она с другим! Однако более всего я озадачился тем, что этот парень был мне совершенно неизвестен, в то время как все жители Эрмуполиса были знакомы между собою, словно монахи в родном монастыре.

В итоге я совсем растерялся, и это уже было трудно скрывать… Тут ко мне и подсел мой давнишний приятель Евангел Халдуп – наиумнейший, но ещё в большей степени сумасбродный тип, он был циничнее самого Диогена и абсолютно бестактный, словно обезьяна. Из-за многочисленных и неприкрытых измен его покойной супруги он принял за правило самолично смеяться над собою и делал это столь громогласно, что отбивал у других всякое желание к насмешкам. На стенах своего кабинета он повесил изображения достославных Гефеста, Агамемнона, Менелая и византийского Велизария, а рядом с собратьями по несчастью – и свою собственную фотографию. За пять лет супружеской жизни из его уст мы ни разу не слышали ни упрека, ни жалобы, ни порицания, а только иронию да издёвки – настолько едкие и обидные, что до сих пор никто точно не знает, действительно ли от рака пострадала его покойница жена. Само собою, сразу же после окончания траура он объявил себя кандидатом в женихи. Однако из страха, как он говорил, растерять силу духа, если вдруг её снова придётся употребить в защиту поруганной чести, к своей будущей г-же Халдупи он предъявлял следующие требования: она должна быть страшна, глупа и богата. Все эти три наиважнейших качества он обнаружил у девицы по имени Панаёта Турлоти – этакая молоденькая гиппопотамша с формами, что приводили в ужас любого из претендентов на её приданое.

Заметив моё замешательство, этот чудак подсел ко мне с настойчивыми расспросами:

– Что с тобой, братец мой дорогой? Ты ж мрачнее тучи!

– Ничего особенного: немного голова разболелась, – попытался я закрыть разговор.

– А ещё, знаю, мучит тебя мысль, что я был прав, когда сказал, что Христина – не твой вариант… Слишком пылкая она, кровь у неё горячая. Ой, как на мою покойницу похожа по характеру! Смотрю я, а друг-то её старинный ни на шаг от неё не отходит. Вишь вон белокурого красавца, – он указал на того самого парня, что крутился возле Христины, – Карлом Витурием зовут. О, им есть о чём вспомнить!

– Старый друг?! – смутился я. В первый раз вижу! А как такое возможно?

– Всё очень просто: он только-только из Европы вернулся. Этот красавец лет этак пять назад, ещё до того как ты на Сиросе обосновался, до безумия был влюблён в твою Христину, но выдавать её не хотели – средств у него на семью не было. Так отчаялся, бедняжка, что руки на себя хотел наложить! Вполне может статься, что так бы и сделал, но моя жена взялась его утешать. Полагаю, что это был её первый любовник… Я их прямо в соседском саду и застал. Быстро он ей надоел – слишком чувственная натура! Потом опять на твою стал западать… Вот и отправили его во Францию, чтоб сразу обеих и забыл, а ещё на аптекаря выучился и отцу помог. Ха! А забвения-то не получилось – ты глянь, как он твою Христину глазами пожирает! Совет мой дружеский тебе: ты его поберегись, и не стоит с женой на танцы частить!

– Спасибо, я обязательно воспользуюсь советом, – не без иронии парировал я.

– И главное: не дай бог она поймёт, что ты её ревнуешь или в свободе ограничишь, тогда в аккурат с ней нахлебаешься!

– И что же мне тогда делать? – произнёс я с еле скрываемым раздражением.

– А мне-то откуда знать! Ты моего первого совета не послушался – самого лучшего, что я мог для тебя придумать. Остаётся только одно: следовать впредь моему примеру, что бы ни случилось… И постарайся не принимать это близко к сердцу: убеди себя, что всё это мелочи жизни! Да, вот ещё что: не забудь повесить себе на стенку портреты Агамемнона, Гефеста и Менелая, – заключил Халдуп, ёрничая.

Я решительно поднялся и отошёл в сторону, всеми силами сопротивляясь искушению плюнуть этому паршивцу в лицо, но тут объявили cotillion, который мне показался бесконечно долгим. Наконец, закончилось для меня и это испытание – гости принялись расходиться. Я принёс из гардероба шубу жены, бережно накинул ей на плечи, и мы направились к выходу, но тут нас настигли трое молодых людей, одним из которых был Карл Витурий, и наперебой стали умолять задержаться на galop finale, уверяя, что моя супруга пообещала его каждому из танцоров. Жена, естественно, уже не могла припомнить всех обстоятельств. У неё была возможность достичь полного компромисса, сославшись, как это принято, на усталость, и отказаться от танца, но она предпочла разыграть между претендентами жребий. Удача, но не без помощи, наверное, нехитрых манипуляций, улыбнулась вновь Витурию, и мои мучения затянулись ещё на целый час. Справедливости ради, должен признаться, что музыка на "финальный галоп", сочинённая скрипачом и дирижёром местного оркестра, была превосходна, а ритм настолько живой, что сам по себе окрылял, увлекая на танец всех без исключения, даже губернатора, а вместе с ним и приглашённых высокопоставленных особ. Появление бокалов с горячим вином стало кульминацией всеобщей радости и оживления, вот только меня, стоящего поодаль в углу, переполняла желчь, когда я наблюдал, как счастлива была Христина, кружась в объятиях своего Карла. Обрадованный Халдуп вновь вознамерился подойти ко мне, чтобы излить очередную порцию яда в мои раны, но взгляд, которым я его одарил, был, видимо, настолько злобным, что он тут же предпочёл ретироваться. Уезжали мы почти последними, а домой приехали только к пяти утра.

Самое удивительное, что провокационное поведение супруги, ехидство Халдупа и вообще все пережитые мною на этих распроклятых танцах эмоции не только не охладили моих чувств, но ещё больше разбередили меня, разбудили во мне такую страсть, какую я не испытывал к Христине с тех самых пор, как принял решение на ней жениться. Пожирающая ревность и почти двухнедельное воздержание распалили моё воображение, а изысканное в кружевах нижнее бельё, роскошный лиф из муарового шелка, атласные туфли, сладко-пьяный и волнующий замес ее парфюма из