Исповедь могильщика - Эммануил Роидис Страница 11

ароматов ириса и бог весть каких индонезийских цветов сделали её притяжение нестерпимым. Могу только догадываться, что, когда я приблизился к ней, взгляд мой говорил уже сам за себя – красноречивее любых слов, что было бы бессмысленно мне отрицать и уж тем более меня за это осуждать! Но не успел я и звука проронить, как Христина поспешила опередить меня просьбой: "Дорогой, слов нет, как я измотана, совсем без сил, давай не сегодня!" Я невозмутимо пожелал ей спокойной ночи и с тяжестью на сердце удалился в свою комнату. По чести сказать, то обстоятельство, что спали мы в раздельных комнатах, не было её прихотью – на этом настоял я сам сразу же по возвращении из путешествия: в этом обычае, во-первых, мне виделись благородные черты домашнего аристократизма, а кроме того, меня тяготило чувство пресыщения, которое я ощутил после нашей поездки. Такой вот чудной народ эти влюблённые: никогда не признают, что способны взалкать, если сыты, или допустить хоть на миг, что могут насытиться, пока голодны.

Судя по всему, Христина ещё спала, когда в одиннадцатом часу утра я ушёл в свой кабинет, но, вернувшись к завтраку, я застал её за пианино в приподнятом настроении и возбуждённой.

– Ты только послушай, – сразу обратилась она ко мне, – какой всё-таки замечательный галоп! У меня без нот ничего не получалось сыграть, а тут – с первого раза запомнила наизусть!

Христина принялась наигрывать тот самый злополучный галоп, и эти звуки вновь окунули меня в самые неприятные воспоминания о вчерашнем бале.

– Прошу тебя, – резко оборвал я её, – мне что-то нездоровится, и от музыки меня мутит. Давай, пожалуйста, в другой раз!

Христина посмотрела на меня в недоумении, неспешно закрыла крышку пианино и тихо отошла к окну. В мгновение она оживилась и чрезвычайно радушно, с присущей ей игривостью, замахала ручкой, приветствуя кого-то на улице.

– С кем это ты? – спросил я, стараясь сохранять спокойствие и демонстрируя своё якобы полное безразличие.

– Учитель танцев, господин Куэртзи, – не оборачиваясь, поторопилась заверить меня Христина.

Я поспешил незаметно удалиться в соседнюю комнату и, прильнув к окну, действительно обнаружил проходящего мимо старика Куэртзи, но под ручку с молодым Карлом Витурием… Ах, вот оно что! Мне она упомянула только учителя танцев, хотя, вне всяких сомнений, львиная доля приветствия принадлежала её вчерашнему кавалеру!

Для Сироса этот год стал чрезвычайно удачным: благополучно завершив работу над бухгалтерской отчётностью, жители острова всем своим существом окунулись в праздничную атмосферу бальных вечеров. Только за один текущий месяц их было организовано более десятка. Всё внимание Христины было всецело приковано к балам: в течение дня она тщательно готовилась, ночью танцевала без устали и до упаду, а на следующий день приходила в себя, отдыхала и набиралась новых сил. Мне не оставалось ничего другого, как всюду её сопровождать, пристально за ней следить, сгорать от ревности, а в своих беспокойных снах лицезреть Гефеста, Менелая, а вместе с ними и Витурия – последний, к слову, повадился каждый день прогуливаться возле наших окон. К счастью, среди местных не приветствуются посещения гостей без повода, за исключением нового года или именин, и уж тем более никто бы не позволил чужому мужчине наведываться в гости к хозяйке дома в обычные дни – такой поступок закончился бы неминуемым скандалом, не меньшим, допустим, чем нарушение неприкосновенности восточного гарема. Оставались балы и мимолётные встречи на городских площадях, улицах или паромной пристани. Раз-другой мне привелось лицезреть мою жену направлявшейся в аптеку Витурия, однако это мне не казалось подозрительным и уж тем более уничижительным, потому как именно в этом месте высшие слои нашего общества закупались травами и мазями. Однако всякие мои попытки здраво рассуждать во имя сохранения спокойствия никоим образом не могли помешать мне терзаться сомнениями и заниматься самоедством.

Самым сильным моим разочарованием, постоянно изводившим меня, стало то обстоятельство, что мне практически никогда не удавалось застать Христину одну и свободной от её дел. Даже у полководцев перед генеральным сражением нет, полагаю, стольких забот, как у моей жены. Походы по рынкам, магазинам и торговым лавкам сменялись многочасовыми заседаниями с её подругами. Временами она была крайне занята с модисткой, которая, как выяснилось, не умела держать свои обещания. Ещё большее беспокойство вызывал единственный на Сиросе, а потому всегда бесценный дамский парикмахер Анастасий, частенько изводивший её своей нехорошей привычкой запаздывать, а порою и того хуже: этот бессовестный субъект предлагал жене делать причёску и укладку поутру – другого, видишь ли, времени в его расписании не было! Бал забирал все её силы, дома её непреодолимо клонило ко сну, а отдыхала она обычно до полудня… Зато меня непрестанно мучила бессонница, но я не только не мог уснуть, лежать в кровати не было мочи! Словно мучительные и роковые видения с тенистыми оазисами и прохладными заводями для скитальца по мёртвой пустыне, стали мне приговором мои воспоминания о медовом месяце, о тишине и уединении, о моей Христине, что в тонкой домашней сорочке и с книжкой в руках могла долгими часами находиться рядом со мною. Не столько терзался я воспоминаниями о неге брачных наслаждений, сколько потерянным сердечным покоем и утраченным душевным равновесием, что всякий раз наступали взамен, позволяя мне мирно вкушать от других радостей человеческой жизни. Вместо этого мои затянувшиеся приступы ревности и совершенный раздрай в чувствах сделали из меня, человека степенного и рассудительного, некое подобие бродяги или вопиющего к злой судьбе менестреля.

Как-то ночью, окончательно потеряв терпение, я неслышно приоткрыл дверь, что разделяла наши комнаты, и, убедившись, что Христина спит, осторожно подошёл к её кровати. Спальня освещалась слабым мерцающим огоньком иконостасной лампады васильковых тонов. Холодные рефлексы глубокого синего цвета придавали интерьеру атмосферу загадочности и романтики – это была моя идея, пока мы были в свадебном путешествии. Здесь повсюду царил беспорядок – сказалась накопившаяся за день усталость: на диване лежали наскоро снятые платье и кринолин, рядом прямо на полу валялись турнюры; на кровати – её кружевной корсет, и тут же спал неразлучный котёнок, зарывшись с мордой в белоснежный халат; на стульях кое-как брошены веер, перчатки, букет цветов и бальные призы; бронзовый бюст Кораиса небрежно украшал цветочный венок, а на полке камина сверкали драгоценными камнями попросту разложенные браслеты и ожерелья. Комната напоминала некое божественное капище священной Беспорядицы, но кто посмел бы весь этот хаос назвать унылым или безрадостным, ведь так притягательно прекрасны были все его предметы! В центре всего была сама Христина со своим невозмутимо покойным и умиротворённым